С чугунным гулом ползущие по целине танки, очевидно, хорошо видели орудия Овчинникова. Высокие столбы земли выросли вокруг позиций. Новиков приник к стереотрубе. Орудия исчезли в закипевшей мгле, только языки пламени лихорадочно и горизонтально вылетели оттуда, — Овчинников вел огонь.
Две низкие глянцевито-желтые легковые машины, что двигались в центре колонны под прикрытием четырех бронетранспортеров, вдруг, розово сверкнув стеклами, плоскими жуками расползлись по шоссе, повернули на. всей скорости назад, запрыгали на рытвинах, мчась по полю в сторону соснового урочища, к ущелью, откуда, все вытекала колонна.
В середине колонны из крытых брезентом машин: стали поспешно спрыгивать фигурки немцев, бросились., в разные стороны, скачками побежали за танками — вся котловина засветилась автоматными трассами.
И Новиков, со злой досадой увидев, как умело ушли; из-под огня офицерские легковые машины, видя, как тяжелые танки, непрерывно выплевывая огонь, упорна двигались к позиции Овчинникова, подумал; «Вот оно… пора!..» — и быстро посмотрел в сторону орудий Алешина, на сутуло замершие фигуры солдат.
— Внимание-е! — подал он команду особенным, страстным, возбужденным голосом. — По головным танкам — бронебойным, прицел постоянный. — Он сделал короткую паузу и выдохнул: — Ог-гонь!
Резкий грохот, сотрясший воздух на высоте, горячо и больно толкнул в уши. Новиков не слышал голоса Алешина на огневой — все звуки покрыл этот грохот.
Стремительные огни бронебойных снарядов мчались от высоты туда, в плотный жирный дым, затянувший орудия Овчинникова, голову колонны и танки в котловине. Дым сносило к тускло-багровому озеру, он недвижно встал, скопился в кустах, как в чаше. В просветах возникали черные, низкие туловища танков: они как. бы ускользали от бронебойных трасс. И Новиков с отчаянной решимостью, незавершенной злостью, которая горела в нем сейчас к тем людям, что защищенно сидели в недрах танков, готовые убить его, и которых обязательно должен был убить он, крикнул:
— Наводить точнее! Точнее! Куда, к дьяволу, стреляете? — и, выпрыгнув из окопа НП, побежал к огневой позиции.
Он увидел снующего возле орудия Алешина; напряженно двигающиеся локти наводчика Степанова; широкие разводы пороховой гари на скулах Богатенкова; бросилось в глаза: большие, влажные пятна под мышками у него, огромные, дрожащие от возбуждения руки рывком бросали снаряд в дымящийся казенник. Орудие откатывалось, брусья выбивало из-под сошников.
— Сто-ой! — скомандовал Новиков, переводя дыхание. — Младший лейтенант Алешин! Бегом ко второму орудию! Быть там! Самому следить за наводкой! Бегом! А ну, от панорамы, Степанов! — властно крикнул он наводчику, непонимающе повернувшему к нему мокрое, тревожное лицо. — Быстро! — И, взяв за плечо, оттолкнул его от прицела, приник к наглазнику, вращая маховики механизмов.
Перекрестие прицела стремительно ползло по черноте дыма, выхватывая путаницу трасс, оранжево-белые всплески огня, поймало, будто натолкнулось на темный бок танка. Он на миг вынырнул из дыма. Новиков сжал маховики до пота в ладонях, быстро снизил перекрестие.
— Ог-го-онь! — и коротко нажал ручной спуск.
Трасса скользнула наклонной молнией к танку, как бы уменьшаясь в дыму, врезалась в землю левее гусениц. Он ясно увидел впившийся огонек в землю. Довернул маховик — пот сразу облил лицо, ожег глаза, — поднял перекрестие.
— Огонь!
Тонкая молния ударила в тело танка, искрой брызнул и исчез фиолетовый огонек — скорее не увидел, а почти физически ощутил это Новиков. И, не глядя больше на этот танк, не вытерев горячего пота со щек, снова ищуще-торопливо повел прицел. Вновь он выхватил в просвете дыма живое, шевелящееся туловище другого танка. Он шел к высоте, башня круто развернулась, тоже выискивая, длинный ствол орудия дрогнул, застыл на секунду. Черный, пусто-круглый глаз дула зорко целился, казалось, остро глядел через панораму в зрачок Новикова, и в то же мгновение, считая секунды, он нажал спуск. Трасса досиня раскаленной проволокой выметнулась навстречу круглой, нацеленной в него смертельной пустоте, и одновременно тугой звон разрыва забил уши. Железно царапнули по стволу орудия осколки, желтый удушающий клубок сгоревшего тола вывалился из щита. И оглушенный Новиков успел заметить свежую воронку в четырех метрах перед левым колесом орудия. Go странным чувством удивления, что этот снаряд не убил его, Новиков оглянулся на расчет — все целы?
Заряжающий Богатенков со снарядом в руках стоял в рост среди стреляных гильз, чуть нагнув голову, упорно, пристально смотрел на танки, будто, как тогда, на бруствере, испытывал судьбу.
— Что стоите? На коленях заряжать! — крикнул Новиков и снова припал к прицелу, скрипнув зубами: сквозь дым четко чернел прицеленный в его зрачок пустой глаз танкового дула. «Он или я?.. — мелькнуло у него в сознании. — Он или я?.. Не может быть, чтобы он! Он или…»
Новиков надавил спуск; слившись с выстрелом, два танковых снаряда ударили, взметнули землю впереди бруствера, на Новикова дохнуло волной тола, но он не пошевелился, не оторвал глаз от панорамы. В нем будто все звенело от нервного возбуждения. В мире уже ничего не существовало, ничего не было, кроме этого танка, этого немца в нем, зорко-быстрыми движениями, поспешно крутящего маховики, наводящего на Новикова орудие… «Он или я?.. Он или я?..»
Танк стремительно полыхнул двойным оскалом пламени; одновременно с ним Новиков выстрелил два раза подряд; смутно унеслись вниз две трассы, фиолетово блеснули в дыму, и опять Новиков не увидел, а физически почувствовал, что не промахнулся. И, отирая пот онемевшими на маховике пальцами, стряхивая жаркие капли со лба, с бровей, он как бы вынырнул из противоестественного состояния нервного напряжения, когда все в мире сузилось, собралось лишь в глазке панорамы.
— Товарищ капитан, товарищ капитан! — бился чей-то крик в ушах. — Товарищ капитан…
— Ложи-и-ись!..
Крик этот, выделившийся из всех других звуков, заставил Новикова поднять голову. В замутневшем небе впереди коротко сверкнуло, будто хвосты комет; грубый, воющий скрежет шестиствольных минометов заколыхал воздух, обрушился на высоту, будто чем-то огромным, душным накрыло, придавило задергавшееся орудие.
Отплевывая землю, плохо слыша сквозь звенящий шум в ушах, Новиков тревожными глазами оглянулся на расчет — люди лежали в дыму между станинами, лицом вниз. И в первую же минуту сжалось горло, — показалось, что на огневую прямое попадание. Темная, неподвижная фигура Богатенкова, прислонясь спиной к брустверу, сидела в метре от Новикова, глаза закрыты, брови удивленно нахмурены, на коленях забыто лежал снаряд.
— Богатенков! — крикнул Новиков.
Богатенков приоткрыл глаза, особенно ясные, карие, изумленные чему-то, словно, не веря, прислушивался к самому себе. Не ответив на зов Новикова, он медленно отвел руку от снаряда, потом недоверчиво, наклоняя голову, пощупал живот, слабо развел пальцы и, со спокойно-хмурым удивлением глядя на измазанную кровью ладонь, сказал тихо, сожалеюще и просто:
— Напрасно это меня…
И с тем же изумленным лицом, будто прислушиваясь. к тому, что уже не могли слышать другие, повалился на бок, спокойно и твердо прижался щекой к земле, что-то беззвучно шепча ей.
Снаряд скатился по ногам от последнего его движения, ударил по сапогам Новикова, и Новиков будто очнулся.
«Что это? Я не заметил, как его ранило? Это он звал меня «товарищ капитан»? Его был голос? Как это могло убить его, а не кого-нибудь другого, кто воевал и сделал меньше, чем он?..» И странно было, что нет уже живого дыхания, спокойной силы, смуглой красоты Богатенкова, а то, что называлось Богатенковым, было уже не им — что-то непонятное, чужое, тихое лежало возле бруствера, прижимаясь к земле, и это чужое, казалось, уже сразу и навечно отдалилось от всех, но никто еще не хотел верить этому. «Зачем он стоял в рост? Зачем? Верил, что его не убьют?»
— Перевязку! Быстро!..
Новиков крикнул это, понимая ненужность перевязки, и тотчас сквозь зубы подал другую команду: «К орудию!» — но скрежет, удары и треск, вновь покрывшие высоту, стерли его голос. Солдаты, поднявшие было головы, опять приникли к земле — мины рассыпались вокруг огневой. И сейчас же все вскочили, поднятые вторичной командой Новикова, — он стоял на огневой в рост, не пригибаясь, знал: так надо.
— К орудию! Степанов, заряжай!
И только сейчас все поняли, почему Степанов должен заряжать. Наводчик Степанов, вздрогнув широким, конопатым лицом доброго деревенского парня, растерянно оглянулся на тихо застывшего в неудобной позе Богатенкова, подняв снаряд, ожесточенно втолкнул его в казенник, выдохнул грудью:
— Насмерть? Товарищ капитан, «ванюши» по нас бьют! Это они!..
«Товарищ капитан… Это был его голос, Богатенкова… Что он хотел мне сказать?»
— А-а!.. — прошептал Новиков, стискивая зубы, ища панорамой то место, где как бы из разбухшей массы колонны с железным скрипом взметались в разные стороны длинные хвосты огня. Видел: прямо оттуда, из колонны, шестиствольные минометы обрушивали огонь на высоту и туда, где затерялись в пепельной мгле орудия Овчинникова.
— Осколочными! По колонне!..
Он выпустил более пятидесяти снарядов по колонне, Там закрутился смерч — разлетались рваные куски, мелькали факелы взрывов, несколько грузовых машин, дымясь брезентом, неуклюже разворачивались на обочине, выезжая из черно-красных вихрей. Фигурки немцев отбегали от шоссе, ползли в поле, строча из автоматов. Тонкие малиновые перья вырвались из кузовов трех сразу осевших грузовиков, беспорядочный треск, разбросанное щелканье донеслись оттуда, — видимо, рвались боеприпасы.
— Снаряды! Снаряды!.. — раздался где-то в стороне, за спиной Новикова, крик. Но этот крик скользнул мимо его сознания. Одновременно со взрывом боеприпасов ощутимо сотрясли высоту, ворвались в звуки, боя два других полновесных взрыва. Сизые шапки дыма, колыхаясь, выплыли над мглой, в той стороне, где были орудия Овчинникова.