Чувствую, что мне вдруг нехватает воздуха и что-то сжимает горло.
Пули ударяют уже по самому берегу.
Наверху, на дороге, — отсюда виден только задранный шлагбаум, поваленный столб и мотки сваленной проволоки, — появляется несколько фигур. Приткнувшись к столбу, они стреляют, потом бегут вниз.
Кто-то задевает меня плечом и чертыхается.
Я поворачиваюсь и ударяю с размаху в белое прыгающее передо мной лицо.
— Назад! — кричу я во все горло, так, что у меня звенит в ушах, и бегу вверх по дороге.
Немцы, оказывается, рядом, за железной дорогой. Пути идут почти по самому краю высокого берега. Застывшие вереницы цистерн на фоне чего-то горящего. Откуда-то справа, из-под колес, строчит наш пулемет.
Пролезаю под вагоном. Шинель цепляется за что-то и трещит. Ужасно она мешает, путается между ног. Прижавшись лицом к рельсу, — он приятно холодит, — стараюсь рассмотреть, где немцы. Перпендикулярно к путям — улица. Мощеная, очень прямая. Налево — нефтебаки. Из одного валит дым. В мятой стене три больших дыры ог снарядов с рваными, закрученными краями. Точно раны.
Направо — обгоревшие сараи, огороженные колючей проволокой.
Немцы, повидимому, сидят в баках, — красные, белые, зеленые точки несутся оттуда. Цокают по цистернам.
Мысль работает невероятно отчетливо. Пулеметов у них, повидимому, два, и, по-моему, ручные. Минометоа нет. Это хорошо. Фарберу надо ударить слева, прямо на баки. Я по дороге — в обход баков, справа. Пулеметы стреляют в лоб. Надо успеть пробежать через дорогу, дальше — вдоль каменной стенки.
Фарбер отползает. Ползет неловко, как-то бочком, припадая на правую сторону.
Несколько пуль щелкает в цистерну, над самой головой. Тонкая изогнутая струйка керосина бьет в рельс передо мной, и я чувствую на лице мелкие, как из пульверизатора, брызги. Взлетает ракета. Освещает баки, сарай, каменную сгенку. Неестественно укорачиваясь и удлиняясь, пляшут тени. Ракета падает где-то за нами. Слышно, как шипит…
Пора… Я закладываю пальцы в рот — свисток свой я потерял. еще под Купянском. Мне почему-то кажется, что свистит кто-то другой, находящийся рядом.
Бегу прямо на бак с тремя дырками. Справа и слева кричат. Трещат автоматы. Кто-то с развевающимися ленточками бескозырки бежит передо мной. Никак не могу его догнать. Баки куда-то исчезают, и. я вижу только ленточки. Они страшно длинные, вероятно до пояса.
Я тоже что-то кричу. Кажется, просто «а-а-а-а». Бежать почему-то легко и весело. И мелкая дрожь в животе от автомата. Указательный палец до боли в суставах прижимает крючок.
Опять появляются баки, но другие, поменьше, с трубами, извивающимися, как змеи. Труб много, и через них надо прыгать.
За баками — немцы. Они бегут навстречу нам и тоже кричат. Черные ленточки исчезают. Вместо них — серая шинель и раскрытый рот. Тоже исчезает. В висках начинает стучать. Почему-то болят челюсти.
Немцев больше не видно.
Впереди — белые, с железной решеткой ворота. Вот добегу до них и сяду, а потом дальше… Но я не могу остановиться. Ворота уже позади, впереди — асфальтовая дорожка и какие-то корпуса.
Потом я лежу на животе и никак не могу всунуть новый магазин в автомат. Руки трясутся. В пазу что-то застряло.
— Перебило автомат. Возьмите вот этот.
Кажется, Валега, но у меня нет времени оборачиваться.
Сквозь сетку, — я лежу у низенькой каменной стенки, с мелкой, как в птичниках, натянутой сеткой, — опять видны. бегущие немцы. Их много. Они бегут через заводской двор, стреляют из своих черных автоматов, прижав их к животам, и это похоже на какой-то нелепый фейерверк. Немцы даже днем стреляют трассирующими пулями.
Выпускаю целый магазин, потом другой. Фейерверк исчезает. Становится вдруг тихо. Пью воду из чьей-то фляжки и никак не могу оторваться.
— Селедку, что ли, ели, товарищ лейтенант? говорит кто-то, придерживая фляжку, чубатый, в тельняшке и матросской бескозырке.
Я допиваю воду. Никогда, кажется, такой вкусной и холодной не пил. Ищу Валегу. Он тут же, набивает магазин. Маленькой золотой кучкой лежат сбоку патроны. Рядом с ним круглолицый парень, торопливо, затяжка за затяжкой, докуривает «бычок». Плюет на него и вдавливает в землю.
Впереди — асфальтированный, совершенно гладкий, заводской двор. За ним — свалка железа, паровоз с разбитыми вагонами и какое-то белое строение вроде железнодорожного блок-поста с балкончиком. Сзади тоже двор — пустой и большой.
Место дрянное: ни окопаться, ни укрыться, — один низенький заборчик с сеткой.
Надо захватить будку и железо, это ясно. Здесь нам не усидеть. Передаю приказание Фарберу и Петрову. Они тоже возле стенки, справа и слева от меня. Парень в тельняшке втыкает капсюли в круглые, с крупными насечками, гранаты.
— Во… правильно… — подмигивает он черным сощуренным глазом. — Я эту будку знаю… Мировая будка. И подвальчик что надо!
— Ты был там?
— Всю ночь просидели. Пока фриц не выгнал. С вечера еще пришли. Разведка. КП искали..
Сует гранату в карман, одну втыкает за пояс.
Фарбер подает знак, что у него все готово. Несколько позже — Петров. Немцы откуда-то слева начинают стрелять из пулеметов. Окопались уже, значит, сволочи. Надо торопиться, пока другие не заработали.
Парень в тельняшке, пригнувшись точно на старте, — одна нога отставлена, другая согнута, — уголком напряженного, немигающего глаза смотрит на меня. На левой руке, чуть пониже локтя, что-то наколото, — кажется, имя.
Даю сигнал.
Что-то мелькает — темное и быстрое, обдающее ветром. Со стенки сыплется штукатурка. Сетка дрожит, точно по ней сильно ударили. Парень в тельняшке бежит прямо к будке, размахивая автоматом. До будки метров шестьдесят, двор абсолютно гладкий.
И вдруг весь он заполняется людьми, бегущими, кричащими, зелеными, черными, полосатыми. Парень в тельняшке уже у будки. Исчезает в дверях. Немцы беспорядочно стреляют. Потом перестают. Видно, кай они бегут. Их легко узнать по широким, без поясов) шинелям.
Все это происходит так быстро, что я ничего не успеваю сообразить. Вокруг пусто. Я и Валета. И чья-то пилотка на сером асфальте.
Перелезаем через сетку. Согнувшись, бежим к будке. Посреди двора трое или четверо убитых. Все ничком. Лиц не видно.
Около будки длинная, теряющаяся где-то в железе траншея. Спрыгиваем туда. Кто-то роется в карманах убитого немца.
— Ты что делаешь?.
Боец, не подымаясь, поворачивает голову. Два серых маленьких глаза на угреватом лице удивленно смотрят на меня.
— Как что? Фрица обыскиваю.
Он засовывает что-то в карман, торопливо, путаясь в цепочке. Повидимому, часы.
— Шагом марш отсюда! Чтоб духу твоего не было…
Кто-то толкает меня в плечо.
— Да это же мой разведчик, лейтенант. Потише немножко…
Я оборачиваюсь. Парень в тельняшке, с сигарой во рту. Глаза у него узкие и недобрые. Блестят из-под челки.
— А ты кто?
— Я? — Глаза его еще больше сужаются, и на шершавых, загорелых щеках прыгают желвачки. — Командир пешей разведки. Чумак.
Каким-то неуловимым движением губ сигара перебрасывается в другой угол рта.
— Сейчас же прекрати этот кабак… Понятно?
Я говорю медленно и неестественно спокойно.
— Собери своих людей, расставь посты. Через пятнадцать минут придешь и доложишь. Ясно?
— А вы кто такой, что приказываете?
— Ты слыхал, что я сказал? Я — лейтенант, а ты — старшина. Вот и все… И чтоб никаких трофеев, пока не разрешу.
Он ничего не отвечает. Пристально смотрит. Лицо у него узкое, губы тонкие, плотно сжатые. Косая челка свисает прямо на глаза. Стоит, расставив ноги, засунув руки в карманы, слегка раскачиваясь взад и вперед.
Так мы стоим и смотрим друг на друга. Если он сейчас не повернется и не уйдет, я вытащу пистолет.
Цвик-цвик… Две пули ударяют прямо в стенку окопа между мной и им. Я приседаю на корточки. Одна из пуль волчком крутится у моих ног, ударившись о что-то твердое. Разведчик даже не шевельнулся. Тонкие губы его вздрагивают, в глазах светится насмешка.
— Не понравилось, лейтенант, а?
И, ленивым, привычным движением, сдвинув крохотную бескозырку на самые глаза, медленно, не торопясь, поворачивается и уходит, слегка покачиваясь из стороны в — сторону. Зад у него плотно обтянут и слегка оттопырен.
Двое бойцов тащат по траншее пулемет. Траншея узкая, и пулемет никак не может пролезть.
— Какого чорта вы здесь возитесь! Дорогу только загромождаете! — кричу я на них, и меня раздражает, что они молчат и только моргают глазами.
Они встают и жмутся к стенке, чтобы пропустить меня.
— Ну, чего стали? Тащите дальше…
Оба сразу хватаются за станину, стараясь протиснуть пулемет дальше. Я перелезаю через него и иду по траншее.
— Точно с цепи сорвался, — доносится до меня голос одного из них.
Я сворачиваю вправо. Бойцы уже копаются. Петров суетится, покрикивает на бойцов, никак не может установить пулемет, — он почему-то все скатывается.
Петров еще очень молод. Недавно, повидимому, из училища. Тоненькая шейка. Широченные, болтающиеся на ногах сапоги.
— Ну, как по-вашему, хорошо, товарищ лейтенант? — спрашивает он, подсунув под пулемет какой-то ящик.
Смотрит вопросительными, невыносимо голубыми глазами.
— Ладно, сойдет.
— А второй у меня там, за тем заворотом. Хотите посмотреть? Оттуда всю насыпь видно.
Идем туда. Оттуда, действительно, хорошо видно: немцы сидят за насыпью. Иногда мелькают каски.
Присев на корточки, пишу донесение. Четвертая и пятая роты и взвод разведчиков заняли оборону но западной окраине завода «Метиз». Людей столько-то, боеприпасов столько-то. Последнюю цифру я несколько приуменьшаю, хотя, так или иначе, рассчитывать сегодня на подкидку боеприпасов трудновато.
Сидорко, тот самый, которого рекомендовал мне Клишенцев, — юркий, раскосый, похожий на китайчонка, — только успевает засунуть донесение в пилотку, как немцы начинают атаку.
Откуда-то появляются танки. Шесть штук. Ползут справа, из-за насыпи. Там,