Лисагор садится на корточки, опирается спиной о деревянное крепление. Закуривает.
— Одну такую уже откопали. Досками обшили. Печурку в углу поставили. Вот этот усач, помкомвзвод мой, все своими руками сделал: и печь, и трубы. На все руки мастер. Лампу двухлитровую с зеленым абажуром достали. Майор уже намечал, где кровать поставить. А Чуйков пришел, сел на стул, спросил, сколько земли над головой, — а ее метров двенадцать, — и пришлось майору распрощаться с квартирой, а саперщикам все с начала начинать. Вот оно как на войне, товарищ лейтенант. А людей — кот наплакал…
— А я вот тоже хотел у тебя попросить… человек этак пять.
Лисагор настораживается.
— Зачем?
— Слыхал, что майор говорил давеча насчет мин?
— Это пускай дивизионные делают. На то они и существуют. А наше дело КП, НП. Их сто, а нас восемнадцать. И так по целым суткам не спят. Да и мины эти, знаешь, когда будут.
— Ты сам говорил, что тысячу предлагали.
— Говорил, говорил… Чего только не наговоришь… — На то он и начальник склада, чтоб врать. Не знаешь, что ли, их?
— Ладно. Не будем спорить. Организуй мне на завтрашнюю ночь пять человек — хоть своих, хоть чужих, — остальное меня не интересует.
Лисагор сопит, ковыряет финкой землю между ног.
— Вот всегда так — организуй, сделай, завтра к утру, сегодня к вечеру… А с кем и как — никто не спрашивает. За ночь я батальона не рожу. Видишь, спины какие у людей — хоть выжимай.
Я встаю.
— Ну что ж, придется майору доложить, — саперы на блиндажах заняты, оборону укреплять некем.
Лисагор тоже встает.
— Ишь, упорный какой… Ладно, не ходи. Пришлю людей. Да делать-то им там нечего будет. Тебе еще недели две траншеи копать.
— Траншеи — траншеями, а мины — минами. Завтра вечером пришлю людей.
— Зачем? За минами?
— А то за чем?
Лисагор не отвечает. Согнувшись, вылезает из туннеля.
— Пошли на воздух, пока фрицев нет.
Солнце слепит глаза. На берегу — точно муравейник. Что-то тащат, копают, строят. Дымят прилепившиеся к обрыву кухни, сохнет белье. Сияют медные горы снарядов с красными, синими, желтыми головками. Ящики с патронами. Мешки. Опять ящики. Исковерканная пушка без ствола. Подбитая «катюша». Распухшая лошадиная туша, облепленная мухами. Задние ноги уже отрезаны.
Левее — полузатонувшая баржа. Торчат одни ребра. На этих ребрах, как куры на насесте, четверо бойцов стирают рубахи. Весело ржут, брызгаются, сверкая спинами.
А небо голубое, ослепительное, без единого облачка. И белоснежная церквушка с — зеленым остроконечным куполом выглядывает из золотеющего осинника на том берегу. Там тоже много людей. Копошатся и ползают по белому от яркого солнца пляжу. Время от времени беззвучно распускаются пышные букеты минных разрывов. Потом доносится звук. Люди разбегаются. Переждав несколько минут, опять сползаются, опять копошатся.
Небольшая шлюпка, точно водяной жучок, барахтается у берега. Течение сильное, и ее сносит вправо. Быстро-быстро мелькают весла.
— Сейчас стрелять начнут, — говорит Лисагор, вынимая из кармана коробку из-под зубного порошка. Скручивает цыгарку..
Минуты через две недалеко от лодки взлетает белый фонтан.
— Вот чудаки — напрямик прут, — говорит Лисагор, аккуратно зализывая цыгарку и всыпая в нее махорку с ладони. — Только вымотаются и немцам работу облегчат. Плыли б по течению, прицел пришлось бы все время менять.
— По течению плыть — к фрицам попадешь, — говорит кто-то за моей спиной.
Саперы, облокотившись о лопаты, тоже следят за лодкой.
Фонтанов становится все больше и больше. Лодка неистово взмахивает веслами.
— Плохой минометчик, — авторитетно заявляет тощий, узкогрудый боец, стоящий рядом. — Вчера с третьего раза в щепки разнес.
— Вчера и лодка в пять раз больше была, — отвечает кто-то другой хриплым, медленным басом, — и грузу гора, еле двигалась.
Одна мина разрывается почти у самой лодки. Лодка только прыгает на волнах и на несколько секунд прекращает махание весел.
— Сейчас пулемет начнет, — спокойно говорит Лисагор, затягиваясь цыгаркой и пуская кольца. — Как пить дать — застрочит.
И почти сразу же вокруг лодки появляется целая серия маленьких, иногда сливающихся фонтанчиков.
Все вокруг умолкают. Лодка перестает махать веслами.
— Вот сволочи… — вырывается у кого-то за моей спиной, — доконает-таки…
На берегу и вокруг нас почти все следят за лодкой.
Весла опять начинают мелькать. Но не четыре, а два. Повидимому, одного ранило или убило.
Шлюпка достигла уже середины реки. Сейчас она как раз против нас. Опять начинает миномет.
— Метров пятьдесят осталось, а там уж фрицам не видно будет.
— Ну, нажимай, нажимай, хлопцы!
Густота разрывов достигает своего предела. Просто непонятно, как лодка еще цела. Правда, ее сильно несет. и фонтаны все время отстают.
Кто-то на самом берегу орет во все горло:
— Давай, давай, давай!
И вдруг, точно по команде, фонтаны исчезают. Две или три мины хлопают еще по воде, но лодка уже далеко от них. Бойцы расходятся, добродушно и довольно ругаясь.
Лисагор швыряет окурок.
— Вот так и доставляют нам еду — и боеприпасы. Видал? А вы там, на передовой, — давай, давай патроны!
На весь правый берег, оказывается, работает только одна переправа, шестьдесят вторая, — два катера с баржами, остальные погибли. А с севера не пройдешь — заминировано. За ночь эти катеры успевают максимум по шесть ходок сделать, от силы — семь, а это для восьми или десяти дивизий капля в море… Приходится собственными средствами доставлять.
— В нашем полку целая флотилия есть, — говорит Лисагор: — пять шлюпок, три плоскодонки и понтон. Было шгук пятнадцать, да повыходили из строя. Старые, текут. И осколками сечет. Понтон — совсем как решето. Трое моих все время сидят, конопатят. — Он искоса поглядывает на меня. — А ты говоришь, мины ставить. Сегодня ночью еще людей в сорок пятый посылать надо. Вчера у нас две шлюпки сперли. Эх! И надоело ж все это… Пошли ко мне…
И мы на четвереньках забираемся в крохотную, как собачья конура, Лисагорову землянку.
— Видишь, как живем? Сапожник — без сапог. Сам рыл…
Косой луч солнца узенькой стрелкой вонзается в шинель, освещает закопченные котелки, консервные банки и прикнопленную в стенке фотографию полной девицы в берете.
Откуда-то из-под прибитого к стенке столика — вроде железнодорожного — появляется четвертушка водки.
Чокаемся кружкой о бутылку.
— А мы на передовой только один раз водку получали, — говорю я.
Лисагор ухмыляется, трет ладонью небритый подбородок.
— До передовой полтора километра, а у меня склад под боком. Да и бойцов у меня человек пять непьющих. — Он подмигивает. — Вообще, рассчитывайся ты скорей со своим батальоном и принимайся за инженерство. Увидишь, как заживем. Со мной не пропадешь. Майора нашего я, как облупленного, знаю. С полслова понимаю. Мировой старик. Вспыльчивый иногда, правда, но через полчаса все забывает. Землянки только хорошие любит — есть такой грех. Чуть, ли не ковры ему подавай. А так — жить можно. Еще будешь?
Он достает еще четвертушку.
— Вот закончу эти два туннеля и собственную начну делать. Куда это годится? Люди прямо на берегу спят, а через месяц — зима. Увидишь, какие хоромы к твоему приходу будут. Пальчики оближешь…
Я смотрю на ходики, висящие на стенке, с замком вместо гири.
— Правильные?
— Правильные. Да ты не торопись, товарищ лейтенант… Успеешь еще насладиться передовой. — Он похлопывает меня цо колену. — Ты не обижаешься, что я с тобой на «ты»? Фронтовая привычка. Я даже с Абросимовым на «ты», а он — капитан. Между прочим, — Лисагор понижает голос, наклоняется. ко мне и дышит прямо в лицо, — опасный парень. Людей не жалеет. По виду спокойный, а в деле — кипяток. Совсем голову теряет. Бурлит и с плеча рубит. Но ты не поддавайся. Умей держать себя.
Откинувшись назад, он вытягивает ноги. Хрустит пальцами. Я задаю несколько специальных вопросов. Он отвечает без запинки. Смеется. Два передних зуба у него выщерблены.
— Проверяешь? Да? Ну, на этом деле я собаку съел. Кадровик все-таки. Халхин-гол, Финляндия… Эх, лейтенант, лейтенант, не знаешь ты еще меня! Ей-богу, переходи скорей на берег. Увидишь, как со мной жить. Апельсин хочешь? У меня целый ящик. И печенье есть… Все, что хочешь, есть.
Я перебиваю его:
— Сколько, ты говоришь, у тебя человек во взводе?
— У меня? Восемнадцать. Я — девятнадцатый. Молодец к молодцу. Плотники, столяры, печники. Даже портной и парикмахер. А сапожник — в Москве такого не сыщешь. Видишь сапоги на мне — что скажешь? Каблучок, носок, подъемчик… загляденье. И часовщик есть. Вот тот, с усами, сержант. И краснодеревщик…
— А насчет минного дела как они?
— И с минным, конечно, знакомы. Но вообще это не наше дело. НП, КП — наше, а мины пусть батальон ставит. А взвод — дай бог. Не жалуюсь. Поработаешь — увидишь. Сам на формировке отбирал. В армии такого не сыщешь. Честное слово!
Я встаю.
— Людей твоих, значит, завтра жду.
Лисагор тоже встает, слегка покачиваясь.
— Ну и упрямый же ты, лейтенант! Дались тебе эти минные поля. Свои только подрываться будут… Ну да ладно уж, пришлю.
— Неплохо было бы, если б и сам заглянул.
— Этого не обещаю. Не обещаю. Сам видишь, сколько работы. Туннели, лодки… Мины вот еще сегодня получать надо. Я помкомвзвода пошлю — Гаркушу. Мировой парень. С закрытыми глазами мины натачет.
— Мне-то не надо, а вот первый и третий батальон совсем без саперов…
Придерживаясь рукой за столик, Лисагор несколько секунд смотрит на меня уже слегка осоловевшими глазами.
— Знаешь, что я тебе скажу, товарищ лейтенант?.. Головы у комбатов есть… пускай и думают ими… А мое дело маленькое — приказания выполнять. Тоже — дети маленькие… Лягут з обороне — сапер, минируй! В наступление — сапер, разминируй! В разведку — сапер, вперед, мины ищи… А ну их к чорту!