Я смотрю на потолок и действительно вижу на нем большую трещину. Насчет этого Кит сказал правду. Батареи начинают шипеть, я прохожу через гостиную. Все самое важное наверняка отыщется в ящике под столом Рэйчел, но я решаю начать поиски с первого этажа. Я перемещаюсь по комнатам, пытаясь обнаружить что-то необычное, что полиция могла бы пропустить.
Все покрыто тонким слоем черной угольной пыли. Я провожу по ней пальцем и принюхиваюсь, но она ничем не пахнет. А еще полиция оставила лед в раковине на кухне, в остальном ничего не изменилось. Чайник стоит на плите, тут же миска с каштанами.
К задней двери прислонен топор Рэйчел. Это пробуждает у меня надежду, как будто у сестры появляется реальный шанс.
Я представляю, как вхожу в дом, а огни уже горят. В гостиной полно людей, кто-то готовит ужин на кухне, лампы ярко горят и освещают всякий хлам вокруг. Нет, легче от этого не станет. Потом я представляю священника, который проходит по всем комнатам, читая псалмы, но единственные строчки, которые мне сейчас приходят на ум, это из стихотворения.
И я хочу остаться там,
Где не бывает бурь…
Я смотрю через окно на долину и дальше, пока мне не начинает казаться, что я вижу то самое пустое пространство в ветвях деревьев. Он мог войти в дом в любой из тех дней, когда следил за ней. Рэйчел оставляла ключ под ковриком, и наблюдатель мог сам проникнуть внутрь, когда она была на работе или просто спала. Я стараюсь больше не думать об этом. Теперь я и сама не знаю, как почувствовать себя в большей безопасности – запереть входную дверь или, наоборот, оставить открытой.
Я включаю лампу, и кухня начинает слабо светиться, за окнами моросит дождь. Возле входа стоит круглый деревянный стол, на полу потертый коврик, вдали плита. Возле раковины на подоконнике стоит стакан с водой, в нем пучок петрушки. Над раковиной полка, на ней пачка розово-зеленых полосатых макарон, похожих по форме на маленькие треуголки.
У Рэйчел был пунктик насчет билетов в Рим. Представляю, как ей продолжают приходить сообщения о наличии таких билетов на почту и так и остаются непрочитанными…
Я открываю ящики буфета, и они чуть пахнут – как всегда – ладаном. Я внимательно смотрю на упаковки с чаем, пакеты чечевицы, баночки с лимонным шербетом, коробочки с желейными и лакричными конфетами. Несколько недель назад мы как-то раз пришли после кино, и Рэйчел подошла к столу, на котором стояла баночка с лакричными конфетами, а она оказалась пустой.
– Это ты постаралась? – спросила она.
– Ну, прости меня, – ответила я.
Рэйчел даже не сняла пальто, а сразу указала на опустевшую банку пальцем в перчатке. Не могу сейчас вспомнить, прозвучал ли тогда ее голос испуганно или она просто обиделась на то, что я съела все сама. Странно было спрашивать, кто это сделал, как я сейчас понимаю. А кто бы еще мог их съесть, если не я?!
Я выхожу из кухни и тут же спотыкаюсь на ровном месте. Сначала я слышу какие-то звуки, как в туннеле, потом становится тихо, а картинка передо мной распадается на пиксели. Я опускаю голову и прислоняюсь лбом к столешнице, пока снова не начинаю слышать порывы завывающего ветра, бродящего по дому, шум проезжающей мимо машины и свое собственное дыхание.
Я поднимаюсь по лестнице, а потом долго смотрю на отпечатки рук Рэйчел на ступеньках. Я словно вижу порезы на ее пальцах и три глубокие раны на ладони.
Держась за перила, аккуратно поднимаюсь еще на одну ступеньку. Потом ползу по лестнице, а пустой тусклый коридор словно растягивается передо мной. Проползаю мимо открытых дверей. Комнаты за ними залиты бледным светом. Я прижимаюсь к полу там, где я видела сестру в последний раз. Мне кажется, что у меня не будет сил подняться. Я вспоминаю ноги Рэйчел, одетые в носки.
В спальне до сих пор остается ее запах. В долине над радиовышкой светится туманный красный ореол. Батареи шипят, и пар начинает согревать комнаты.
В столе, в самом низу, есть два ящичка для хранения документов, и я начинаю перебирать бумаги. Может быть, ей кто-то писал письма. Рэйчел была умной девушкой. И если понимала, что за ней следят, то должна была хранить записи на этот счет.
Здесь целые пачки документов: бумаги из больницы, из банка, старые письма, расписки, списки всевозможных проектов для дома. Чтобы разобраться во всем этом, требуется масса времени. Но я не нахожу ничего насчет Кита, ни одного упоминания его имени. По Мартину тоже пусто. Никаких подозрительных писем или просто записок.
В ванной стоит кувшин с оливковым маслом и морской солью. Сердце у меня снова вздрагивает. Кажется невероятным, что Рэйчел могла этим заниматься. У кого есть на это время? Хотя тут как раз много времени и не требуется. Нужно лишь налить чашку оливкового масла и вмешать в него соль. Кувшин такого же коричневого цвета, как и пузырек с перекисью водорода, стоящий рядом. Перекись она использовала при порезах, а еще чтобы избавиться от воды в ушах после плавания.
Рэйчел должна была переехать в Корнуолл, в местечко, которое находится в пяти часах езды отсюда. Интересно, а достаточно ли это далеко. Хотя там она бы чувствовала себя в безопасности. Там повсюду крохотные деревеньки. Деревья стоят стеной. Там веками успешно скрывались контрабандисты. А Сент-Айвс довольно большой, и она могла бы слиться с его жителями.
В китайском ресторане я спросила Льюиса, почему же тому мужчине, который напал на нее пятнадцать лет назад, понадобилось столько времени, чтобы разыскать ее. Тогда он мне ответил: «Возможно, нападавший не знал ее имени».
Интересно, думала ли Рэйчел, что ей стоит через силу заставить себя выйти из дома и позвать на помощь, чтобы остаться в живых. Может быть, умирая, она все равно думала, что вот сейчас, только досчитаю до трех…
В багажнике автомобиля я нахожу два чемодана с ее вещами. Значит, сестра действительно уже начала собираться в Корнуолл.
Глава 17
Я шагала по тропе среди утесов в Полперро, где растут береговые розы. Я несла продукты к нам в домик. Бутылки с тоником, вишню, картофель, шпинат, чипсы, лимоны и дюжину гребешков. А еще в городском магазине продавали лед и хворост. Впрочем, в Корнуолле все магазины торговали льдом и хворостом.
Бутылки с тоником били меня по коленям. Внизу какая-то моторная лодка проложила себе дорогу среди целой тучи чаек. Она смотрелась как-то волшебно в окружении птиц. Вообще тут многим можно восхищаться: сваями в доке, якорными цепями, исчезающими глубоко в воде.
В Корнуолле мы ужинали вместе каждый вечер, и у нас были бесконечные темы для разговоров. Сестра была самой любимой моей собеседницей, потому что ее интересовало именно то же, что и меня. Рэйчел готовила еду, а я ходила по магазинам, и меня это вполне устраивало. Мне нравилось наблюдать за тем, как все лодки устремляются в одну сторону от причала и как они все вместе устраиваются в гавани на ночь.
Я умирала от голода. Мы все время хотели есть.
– Это все морской воздух, – пояснила тогда Рэйчел.
Я ходила за продуктами почти каждый день, чтобы пополнить наши запасы. Мне хотелось соли, чипсов с уксусом, которые на вкус напоминали морскую воду, а Рэйчел уплетала ириски целыми упаковками.
– Какое отношение имеют ириски к океану? – спросила я сестру, а она ответила:
– Они так же восхитительны.
Я несла продукты по тропинке. Берег был усыпан розовыми розами, а центральная улица Килбурна находилась от нас за сотни километров. Позже, когда я разобрала сумки с продуктами, солнце, пробиваясь сквозь ряды серых туч, зажгло красную тропинку на воде.
– Солнечная дорога, – заметила Рэйчел.
Глава 18
Когда я возвращалась из дома сестры, на дороге мне встретился священник. Он остановил меня и представился. Ему на вид чуть больше тридцати, и он напоминает мне тех мальчишек, с которыми я ходила в школу. Кто знает, как так получилось, что он очутился здесь, да еще в такой роли. Ему больше подошла бы работа банковского служащего.
Священник спрашивает меня насчет похорон.
– Они пока еще не разрешают мне похоронить Рэйчел, – говорю я. Мы стоим у ручья, тоненькой струйки, исполняющей скорее декоративную роль в городке. Он извивается по Боар-лейн между домами и дорогой. Священник убеждает меня, что в любом случае можно провести панихиду, и предлагает самому отслужить службу.
– Рэйчел не была религиозным человеком. Она считала, что любая религия предполагает поклонение, а некоторые, ну как ваша, просто лучше отвлекают людей от того факта, что необходимо поклонение.
– Это может быть и светская служба, – говорит он. Его желание угодить начинает нервировать меня. Не этого я ожидала от священника.
– Ах, даже так? – спрашиваю я, а он в это время скидывает в ручей камешек мыском ботинка. Мы оба смотрим на то, как камешек тонет в воде.
Священник говорит:
– Я хочу помочь и считаю, что панихида обязательно должна быть проведена. Чтобы почтить память Рэйчел. У нас есть помещение на сто человек. Не хотите ли пройти и посмотреть прямо сейчас?
Пыль, дерево, зимний солнечный свет, окна с черными средниками, запах свечей, похожий на тот, что растапливала моя соседка по комнате в Эдинбурге, когда смешивала краску с пчелиным воском для своего художества. Англиканская церковь. Нам никогда не приходилось посещать церковь, когда мы еще были девочками, поэтому она вызывает у меня воспоминания только о венчаниях и Анне Болейн.
– Здесь было бы хорошо, – соглашаюсь я.
Итак, мы сидим в первом ряду в пустой церкви, планируем, как провести службу, и он говорит:
– А я ведь знал ее.
– Правда?
– Она иногда оставляла у меня Фенно.
Мне кажется, что у священника не слишком много обязанностей, а он, должно быть, человек одинокий. Представляю себе, как он ведет беседы с Фенно во время прогулки, и мне кажется, что у меня сейчас разорвется сердце.
Мы обсуждаем телефонные звонки. Прежде чем позвонить Хелен, я выхожу в сад и шагаю вдоль церковной стены. Рэйчел была ее лучшей подругой и крестной матерью ее дочери.