По обе стороны Бристоль-роуд уплывают вдаль мокрые сельские пейзажи. Вот тут случилась авария, о которой мне рассказывала Рэйчел, с Каллумом и его подружкой Луизой. Девушка работала в кафе, а он, наверное, ехал ее забрать.
Я проезжаю мимо небольшого белого креста и вскоре сворачиваю с дороги. На заправке торгуют бензином фирмы «Эссо», и ее логотип, красная надпись в синем шаре, возвышается над пустынными полями. Интересно, а Луиза еще здесь работает или нет. Рэйчел говорила, что она похожа на меня.
Увидев Луизу, я невольно смеюсь. Мы и вправду похожи. Меня вдруг охватывает волна радости, и мне приходится осадить себя, чтобы стремглав не броситься к Луизе. У нее каштановые волосы до плеч и высокие, широкие скулы. Она даже двигается так же, как и я, быстро и порывисто, ходит, чуть расставив в стороны ступни.
Пока я выискиваю столик, Луиза выходит на улицу покурить. Курит она, опираясь локтем на ладонь.
На вид ей лет двадцать пять. Она чуть касается губ большим пальцем, когда дым клубами поднимается вверх.
Увидев меня, Луиза, похоже, тоже замечает сходство. Она щурит глаза и слегка кривит рот, словно стараясь удержаться от того, чтобы об этом сказать. На ней темно-синяя блузка и черная парусиновая юбка с надетым поверх нее передником.
– Что желаете? – спрашивает она.
– Пожалуйста, кофе и датские оладьи.
Она улыбается и забирает у меня меню. Когда через несколько минут она ставит на стол чашку и блюдце, я разглядываю ее запястья и локти в ярком свете, льющемся из окна. На руках у нее темно-красные отметины, как ожоги от сигарет, хотя я где-то читала, что подобные следы могут оставаться и от отвертки. На шее и груди у нее светлые складчатые шрамы, как будто от рваных ран или ожогов. Одно ухо чуть деформировано. Несколько пальцев на правой руке узловаты и малоподвижны, словно их когда-то ломали.
Ей больше не приходится скрывать шрамы. Все решат, что они от аварии.
– Парень бил ее, – говорила Рэйчел. – Когда их привезли после столкновения, они оба выглядели не лучшим образом, но все ее повреждения не от аварии. Слишком старые. Это он их ей причинил.
В тот вечер в «Дак энд Кавер» продолжают сидеть несколько мужчин. У них, наверное, частная вечеринка, ведь заведение должно было закрыться несколько часов назад. Люди в пабе смеются, чуть не падая на стойку. Один из них закрывает лицо руками. Сидящий рядом с ним Кит качает головой и подносит ко рту бутылку.
Я устраиваюсь на скамейке у входа в местную адвокатскую контору напротив паба и снимаю целлофан с сигаретной пачки. Прикуриваю, пряча в ладонях огонек спички. Потом достаю телефон и склоняюсь над ним, продолжая дымить. Я заставляю себя долго не поднимать глаз, а когда все же обращаю внимание на паб, Кит таращится на меня в окно.
Лицо его ничего не выражает, рот чуть приоткрыт. Я не смотрю ему в глаза. Набираю номер своего банка и прижимаю телефон к уху, не выпуская из пальцев горящую сигарету. Когда я снова поднимаю взгляд, сидящий рядом с Китом мужчина тоже таращится на меня. Он пожимает плечами и снова поворачивается к стойке.
Еще через несколько минут я давлю сапогом окурок и направляюсь к муниципалитету. Тисы шумят так, словно сквозь них накатывают волны, и я выжидаю в их тени на тот случай, если Кит увяжется за мной. Над вершинами деревьев на здании городского собрания бьют часы, и я шагаю по Солт-Милл-лейн в сторону мемориала в честь Каллума. Горят все свечи. Импровизированное надгробие очень красивое и мрачно-торжественное, свечи отбрасывают от цветов темно-алые отсветы. Огоньки мелькают у меня в глазах. Я снова перечитываю карточки, но соболезнований от Луизы не нахожу.
Когда я возвращаюсь в «Охотники», бар не заперт, и я пододвигаю мягкое кресло к окну, выходящему в сторону вокзала.
В июне я провела здесь десять дней. Город тогда выглядел совсем по-другому. Все походило на поездку на пляж, хотя Марлоу от моря даже дальше, чем Лондон. Я разгуливала босиком. Каталась на велосипеде по Митинг-Хаус-лейн. Пекла пирог с черникой. Рэйчел почти все время работала, но приходя домой из больницы, она наливала нам по бокалу белого вина, мы брали их и шли по полю за ее домом до самого акведука.
Я помню, как она над чем-то смеялась, пытаясь не пролить вино из бокала, когда бросала Фенно палку. Меж деревьями летали зяблики-зеленушки. Освещенная закатным солнцем собака приподнимала лапу, она была похожа на пса с гобелена с единорогом, где позади виднелся вышитый лес. Я помню, как подумала, что это не новейший момент в истории, а старейший, что время не истончается, а густеет.
О Рэйчел так легко думать. Каждое воспоминание стыкуется с еще одним, и время, кажется, застывает на месте. Я сижу долгие часы, предаваясь воспоминаниям, пока не начинают собираться первые пассажиры, невыносимо грустные, ждущие на полутемной платформе первого поезда на Лондон.
Глава 30
Я выезжаю в больницу, чтобы встретиться с Джоанной Коулз. Они с Рэйчел почти всегда работали в одной смене, и Джоанна может знать, кого сестра имела в виду, когда говорила, что встречается с другом из больницы.
Больница «Джон Радклифф» находится недалеко от Марлоу, на окраине Оксфорда. Университетский госпиталь с лучшими врачами и оборудованием. Когда я как-то раз приехала на встречу с Рэйчел, та бросила в пластиковый пакет какую-то склянку. Она написала что-то на планшете рядом со словом вверху, выделенным розовым цветом.
– А что этот цвет значит?
– Ничего. Спутанное сознание.
– Правда?
– Нет.
Я гляжу на дверь отделения неотложной помощи и жду, когда оттуда выйдет Рэйчел в надетом поверх халата зимнем пальто, нахмурившаяся, с темными кругами под глазами и убранными назад со лба волосами. Она любила сидеть на одной из скамеек спиной к больнице. «Я и так провожу в больнице массу времени», – говорила она.
Жаль, что я не могу рассказать ей то, что вызнала на сайте полицейского участка «Темз Вэлли»: по правилам нужно заявлять о найденном кладе. Ей бы это очень понравилось, словно люди то и дело находят клады, будто они такие тупые, чтобы каждый раз об этом заявлять.
Я пытаюсь представить, о чем бы Рэйчел хотелось поговорить, будь она здесь. В последнее время сестра только и твердила, что о плавании. По логике вещей выходило, что она так уставала, что сон больше не помогал, только плавание.
Я едва могу усидеть на месте. Это не от того, что случилось несколько дней назад, а от того, что может произойти в любой момент, он всегда находится рядом.
Двери в «неотложку» распахиваются, Джоанна замечает меня и машет рукой. На ней белый халат, накинутый поверх черного костюма. Мы встречались всего несколько раз, но Рэйчел много о ней говорила. Джоанна кладет ногу на ногу и откидывается на спинку скамейки. Над входом тускло горит надпись «Несчастный случай».
– Полицейские уже кого-нибудь арестовали? – спрашивает она.
– Нет.
– Я все думаю, что бы я сделала с убийцей, если бы нашла, – произносит Джоанна. – Быстро бы все не закончилось.
Она из Манчестера, говор у нее знакомый и придающий уверенности. Не такой, как у Рэйчел, но, по крайней мере, северный. Ей за сорок, и Рэйчел как-то сказала, что она смотрит на Джоанну, чтобы понять, какой она станет через десять лет. «Но она же врач, а не медсестра», – заметила я, а Рэйчел наградила меня долгим пронизывающим взглядом.
– У вас среди персонала есть кто-нибудь по имени Мартин?
Джоанна хмурится.
– В нашем отделении нет.
– А среди больных?
– Что-то никто на ум не идет. А что такое?
– Недавно она впервые упомянула это имя. Говорила, что собирается с ним встретиться.
– Я дам тебе знать, если что-нибудь припомню, – отвечает она.
– А как Рэйчел себя вела в последнее время?
– Да вроде как обычно. – Джоанна смотрит на здание больницы. – Хреново все-таки без нее. Все остальные – или уроды, или придурки.
– А как же Хелен?
– Уродина.
Через десять лет Рэйчел стала бы старшей медсестрой. Интересно, осталась ли бы она в Оксфорде или же ушла бы в другую больницу.
– Мы тут с ней несколько недель назад крепко выпили. Я рассказала Рэйчел о своем нынешнем романе, а она мне о том, как ее избили, когда ей было семнадцать.
– Она никому об этом не рассказывала. По-моему, даже Стивену не обмолвилась.
– Мы были подругами, – произносит Джоанна, чуть растягивая последнее слово.
– И где вы сидели? – Мне хочется представить их вместе. От этого становится тепло на душе. Иногда я переживала, что Рэйчел одинока, что у нее в жизни одна сплошная работа.
– В «Пеликане».
– А почему вы пошли в «Пеликан»?
После работы Рэйчел если куда и заходила, так только в «Белый олень».
– Рэйчел пришла встретиться со мной после своей смены. А я уже была в Оксфорде, – говорит она.
– Зачем?
– Расследование коронера.
– И когда это было?
– В октябре.
– Нелегко, наверное, пришлось.
– Да нет, я уже десятки раз помогала. Мы проводим расследование каждый раз, когда кто-нибудь умирает в течение сорока восьми часов после поступления в больницу. Коронер опрашивает свидетелей и протоколирует причину смерти, а потом, если повезет, у нас весь день свободен.
Я расспрашиваю Джоанну о романе, потому что хочу составить себе картину того, как они сидят в «Пеликане». Роман у нее с тренером сына по плаванию. Я выуживаю у нее реакцию Рэйчел. Джоанна говорит, что в нем было много чего, что им обеим показалось забавным, и я вижу Рэйчел, наклонившую голову и смеющуюся над столом.
Когда я возвращаюсь в Марлоу, четверо стариков играют в шаффлборд на общей площадке. Когда мне казалось, что слишком холодно, Рэйчел играла там с завсегдатаями. Она не знала их всех по именам и говорила, что старики редко открывают рот, но когда один из них уехал отдыхать, то привез ей маленькую бутылку анисовой водки.
– А почему он подарил тебе анисовку? – спросила я.