Я смотрю в его морщинистое лицо: глубокие прорези отпечатали в себе чувство вины, старческие плечи опущены под гнетом содеянного. Чаще всего он бывает прав. Но в данный момент он как никогда заблуждается. Ведь я прекрасно осознаю, что это такое. Каково это, когда призрак дышит в спину, а ты не можешь жить спокойно, осознавая, какое ты чудовище. Я вижу в нем собственный страх и собственное чувство вины. Мы похожи больше, чем я готова признать.
– Все-все. – Огюст делает глубокий вдох и отмахивается рукой от нежелательных мыслей. Он не ждет от меня ответа, так как знает, что мне нечего ему сказать. – Я привел тебя сюда ради другого, пошли.
Он так быстро покидает это место, словно действительно пытается убежать от прошлого. Вот только куда бы мы ни пошли, оно тенью следует за нами.
Я иду за ним, Огюст останавливается в самом центре зала и спрашивает:
– А как тебе это творение, Беренис?
– О чем именно ты говоришь? – спрашиваю я.
Он указывает рукой влево. Я подхожу ближе, пытаясь понять, в чем состоит его игра, что за очередное театральное представление.
– Я говорю вот об этом портрете, – заговорщически улыбаясь, отвечает он.
Я замираю на месте, чувствую, как пульс ускоряется, а ладони потеют. С полотна на меня смотрит кареглазая девушка с пышными каштановыми волнистыми волосами. Это я. Мои глаза исследуют каждый уголок композиции.
– Потрясающее сходство, он действительно очень талантлив, – звучит у меня над ухом.
В горле встает ком, я не знаю, что ответить.
– Когда именно ты позировала ему? – с любопытством спрашивает Огюст.
Качнув головой, я отворачиваюсь от картины. Сложно справиться с волнением, и мой голос сипит:
– Я не позировала…
– Беренис – приносящая победу! – восклицает он.
– Я не приношу победу, ненавижу значение своего имени.
– Милая, я озвучил название картины. Но, сдается мне, ее назвал не он.
Я вновь поворачиваюсь к картине. Дыхание становится тяжелым. Он написал меня в лесу, среди кустов благоухающих роз. Их нежно-розовый цвет подчеркивает мягкость моей кожи. На фоне темно-зеленых и коричневых оттенков заднего плана я вся свечусь. Он сыграл на контрасте. На мне нет одежды, но грудь прикрыта розами, а ноги скрыты длинной травой.
– Он изобразил тебя нимфой. Классическая подача сюжета. – Огюст замолкает. – Постой… что?.. фон…
Он достает из внутреннего кармана пиджака свои очки и подходит ближе к картине. Сузив глаза, внимательно изучает задний план. В отличие от него, я заметила их сразу. Среди деревьев, в самой чаще леса, скрываются уродливые монстры. Желтые и красные глаза следят с диким нескрываемым желанием за… мной. Их огромные клыки и лапы, уродливая кожа – все скрывается за кронами. Не сразу увидишь чудовищ – так умело они спрятаны. Но это первое, что бросилось мне в глаза. Гнусные, отвратительные монстры, окружившие меня.
– Невероятно, – тихо шепчет Огюст, – я наконец понял всю шумиху вокруг этого засранца. – Его голос вибрирует от эмоций. – Жаль, он редко показывает миру свои работы! Я, кстати, слышал о нем, но никогда не видел… Какое упущение! – Огюст впечатлен до такой степени, что его язык заплетается. – И эта бы здесь тоже не висела, но в прошлом году он отдал ее на благотворительный аукцион. Знаешь, за сколько она ушла?
– Нет, – хрипло отзываюсь я.
– Я тоже не знал – как понимаешь, благотворительные вечера проходят мимо меня. Но перед походом я навел справки – знай, твой портрет продали за 800 тысяч евро!
Я разворачиваюсь и ухожу. У меня есть одно желание – скрыться как можно дальше от этой картины.
– Беренис, куда же ты?
Огюст еле догоняет меня.
– Ходят слухи, что портрет купил его отец. Гордый индюк наверняка в восторге от того, какой талантливый у него сыночек.
– Его отец мертв, – на ходу бросаю я, и Огюст усмехается.
– Я говорил про биологического отца!
– Он тоже мертв.
– Ради бога, Беренис. Не будь столь наивна! Самоубийство в тюрьме – ты в это поверила?
Я останавливаюсь и резко поворачиваю к нему голову.
– Хочешь сказать, что он жив?
– Конечно! Когда шепчутся и говорят, что де Лагаса защищает сам дьявол, по-твоему, кого именно имеют в виду?
– Это безумие.
– Безумие – то, как этому богатому ублюдку все сходит с рук, – со смешком отзывается Огюст. – Сколько дел не раскрыто? Сколько раз он покидал залы суда? Хочешь сказать, все это случайность?
– Но… как это вообще возможно? – ошеломленно бормочу я.
– По бумагам и ты мертва, – напоминает Огюст и подмигивает мне.
Я тру лоб… голова раскалывается.
– Мне чертовски интересно узнать твою историю, Беренис, – внимательно глядя на меня, произносит Огюст, и из его голоса пропадает вся шутливость. – Что вас связывает?
Встречаясь с ним лицом к лицу, я тихо шепчу:
– Я умерла, чтобы не вспоминать об этом.
Глава 12
ДЕКАБРЬ ПРОЛЕТЕЛ СЛОВНО одно мгновение. После того как я пропустила экзамен, мне даже не пришлось выдумывать оправдания. В тот вечер папа сообщил в школу, что он меня нашел, накормил ужином и отправил спать. Он винил себя, решив, что зря рассказал мне про Клэр, и списал мой прогул на нервы, волнение и страх за сестру. Больше он не делился со мной ничем. Даже не рассказывал о ее лечении. Пробный экзамен я все-таки сдала, он смог убедить руководство школы в том, что мой прогул не был осознанным решением.
Рождественские праздники подошли к концу. Мы отпраздновали Рождество без моей старшей сестры. Мама заподозрила неладное, но выжать из отца правду так и не смогла. Он стоял на своем. Однако она не переживала. Клэр отправляла ей короткие голосовые сообщения, рассказывая о погоде, книгах, которые читает, и фильмах, которые смотрит. Мы слушали эти сообщения всей семьей. Мама делала максимальную громкость на телефоне и гордо ставила его на стол. Клэр не вдавалась в подробности о своем состоянии. Сообщения в целом были ни о чем. В таких клиниках, в одной из которых проходила лечение Клэр, обычно забирают телефоны. Таким образом пытаются отрезать человека от внешнего мира и погрузить его целиком и полностью в лечение. Однако с Клэр все было с точностью до наоборот. Она настолько сильно погрязла в себе, что одним из пунктов лечения было общение с семьей. Ей выдали телефон, настроенный специально под нее. В нем были лишь номера родителей. Это, пожалуй, стало хорошей идеей. Надо было видеть счастливое лицо мамы, когда она их слушала. Постепенно она успокоилась. Стала веселее, чаще готовила десерты, наряжалась и выходила из дома. Папа не мог на нее налюбоваться.
А у меня появилось то, о чем я мечтала. Свободное от мамы время. Звучит эгоистично, но я не могла нарадоваться тому факту, что моя комната вновь принадлежит лишь мне. Мама больше не приходила ко мне спать, не проверяла ночами, не звонила во время уроков. И после школы мне не надо было со всех ног мчаться домой. Толика внимания Клэр залатала огромную дыру в ее сердце. Если бы только так было всегда…
В один дождливый январский день по дороге из школы я решила заглянуть в библиотеку Saint-Simon, которая находилась на бульваре де Гренель и была в десяти минутах от моего дома. Я хотела полистать книги по искусству и так зачиталась тоненькой книжицей про Эль Греко, что не заметила, как настал час закрытия. Я нехотя остановилась и положила книгу на место.
– Мадемуазель, хотите взять книгу домой? – учтиво спросил меня работник библиотеки, и я покачала головой.
Мне не хотелось, чтобы мама увидела, какую именно литературу я читаю. Я могла бы прочесть ее втихаря, но устала от тайн и от вечного страха быть пойманной. Когда я рисовала, то прислушивалась к каждому шороху и шуму в доме. Чуть что, все мгновенно оказывалось под кроватью. Чаще всего тревоги были ложными. Но после каждой я вся тряслась и не могла наладить дыхание. Этот ритм жизни напрочь убивал вдохновение, не позволял расслабиться во время процесса творчества. Меня злило состояние, в котором я пребывала. Напряжение сковывало, я не могла рисовать. Все, что получалось, мне не нравилось, отчего чувство тревоги росло. Казалось, я больше не создам ничего прекрасного. Нечто такое, что вызвало бы удовлетворение и закрутило в водоворот созидания.
Я пыталась поймать вдохновение в книгах про великих творцов. Благодаря биографиям я поняла, что жизненный путь художника часто проходит сквозь апатию, эмоциональное выгорание и ненависть к себе. Чужой опыт помог мне осознать, что я не единственная сталкиваюсь с подобным. Однако как выбраться? Как вновь почувствовать идею, мандраж и желание творить? Мысли невольно возвращались к чаю, который я выпила у Тео. Правда, я не знала, где найти то, что он в нем заварил. Я вышла из библиотеки, закуталась в шарф, прячась от холодного ветра, и направилась домой. Ненависть к себе за собственную трусость и невозможность признаться родителям доводила меня до кипения. Но я удерживала этот гнев глубоко внутри себя, не позволяя ему выбраться наружу.
Как только я переступила порог квартиры, ко мне сразу же выскочила мама.
– Ниса, иди скорей сюда! – звонко позвала она.
Я сняла сапожки и куртку и подошла к ней.
– Что такое?
Мама счастливо улыбалась.
– Вот, послушай!
Она включила очередное голосовое сообщение: «Привет, мамуля! У меня все хорошо, вчера дочитала "Трое в лодке, не считая собаки", так смеялась над книгой! Обязательно скажи Нисе почитать ее. Как она вообще? Чем занята? Не знаешь, есть ли у нее парень? Выпускной год – один из самых запоминающихся в жизни! Надеюсь, ты не заставляешь ее сидеть за учебниками. Не будь занудой, дай насладиться молодостью».
Голос Клэр звучал непривычно бодро. Он был невероятно похож на мой собственный. Особенно когда она говорила обыкновенным, спокойным тоном, не пропитанным ядом и ненавистью. Меня корежило от этого, и вызывал неприятное ощущение тот факт, что мы с ней похожи больше, чем мне хотелось бы.