– Держи спину ровно, ты ничем не хуже всех этих снобов, – шепчет мне Огюст, – напротив, они будут опустошать свои кошельки ради созданного тобой шедевра.
Для Огюста это все игра. Он получает ни с чем не сравнимое удовольствие, обводя вокруг пальца эту кучу богачей. При входе он демонстрирует пригласительные, и перед нами с улыбкой поднимают велюровый алый канат. Чувствую себя не в своей тарелке, но все же прислушиваюсь к Огюсту и держу спину прямо. Мы заходим в стеклянную пирамиду Лувра, и я мгновенно ловлю на себе несколько заинтересованных взглядов, затем, хмурясь, отворачиваюсь.
– Я же сказал, что все будут мне завидовать, – усмехаясь, говорит Огюст – его всегда смешит мое полное равнодушие к мужчинам. Уверена, он думает, что я лесбиянка.
– Чудеса косметики, – отзываюсь я. – Я прямо чувствую тонну макияжа на своем лице, – бурчу под нос и поджимаю губы в отвращении.
– Ты наконец похожа на человека, – парирует Огюст, – так что убери с лица это кислое выражение и улыбнись.
Я скалюсь.
– Так?
– Превосходно, – фыркает он.
К нам навстречу выходит мужчина в велюровом темно-синем костюме. Ткань поблескивает при свете ламп. Волосы незнакомца зачесаны назад. Белая рубашка подчеркивает смуглую кожу. Серые глаза находят мои, и он оглядывает меня сверху вниз.
– Говори поменьше, – предупреждает меня шепотом Огюст и, обращаясь к незнакомцу, радостно здоровается: – О, месье Альбери, так рад вас здесь видеть! Похоже, и вы решили почтить нас своим визитом.
– Как я мог пропустить такое событие, Огюст?! – Голос у того мелодичный, льется словно музыка. – Такое бывает раз в несколько десятков лет!
– Вы за чем охотитесь? Айвазовский или старина Сандро?
Мужчина нахально улыбается:
– Меня интересуют обе картины, планирую покинуть сегодняшний вечер в их компании!
Огюст делано посмеивается и заговорщически подмигивает:
– Вы, я смотрю, настроены серьезно!
– А как же! – Неожиданно мужчина переводит взгляд на меня. – Огюст, друг мой, не представите мне свою спутницу?
– Ну разумеется, где мои манеры! Прошу простить старика, знакомьтесь, это Селин, моя спутница.
Мужчина подает мне руку с ровными женоподобными пальцами. Я вкладываю свою, и он аккуратно ее пожимает.
– Приятно познакомиться, мадемуазель. Я, как вы могли слышать, Альбери.
– Знаменитый коллекционер! – подхватывает Огюст. – Это у него семейное, Селин. Его семья на протяжении нескольких поколений охотится за предметами искусства.
Я учтиво киваю и делаю вид, что мне интересно.
– И большая у вас коллекция?
Альбери бросает на меня насмешливый взгляд.
– Вы себе и представить не можете, – загадочно отвечает он и выпускает мою кисть. – Что ж, я должен поприветствовать и других знакомых, но надеюсь в конце вечера получить ваши поздравления.
– Разумеется, – кивает Огюст.
Месье Альбери отходит, и он с облегчением вздыхает.
– Опасный человек. Не отходи от меня этим вечером.
– А что в нем опасного? – Я исследую взглядом манерное поведение Альбери и его самодовольную улыбку.
– Меньше знаешь, крепче спишь, – подводит итог Огюст, но тут же весело добавляет: – Но мы и его облапошили. Помнишь свою гравюру? Висит в его великолепной коллекции!
Огюст светится, как трехгодовалый ребенок, чья шалость удалась. Я закатываю глаза.
– Интересно, как жилось Боттичелли, я имею в виду: как жилось художникам, которые не жили в тени гениев прошлых лет?
– Они соревновались между собой, а скульпторы жили в тени античности. Тень прошлого всегда существовала в искусстве.
– Но разве в наше время мы способны на создание чего-то столь великого? Может быть, правы критики, которые говорят, что искусство умерло?
Огюст выглядит оскорбленным.
– Бога ради, о какой смерти ты говоришь?
Я смотрю на него и с умным видом начинаю:
– В ноябре две тысячи одиннадцатого года в музее немецкого города Дортмунд уборщица уничтожила произведение современного искусства, застрахованное на восемьсот тысяч евро.
– Ой, не начинай, я в курсе.
Но я настойчиво продолжаю:
– Произведение под названием «Когда начинает капать с потолка». Оно представляло собой таз, содержащий как бы осадок от капавшего с потолка. И ты считаешь, что это искусство? – Я криво ухмыляюсь.
Огюст подхватывает:
– Да, уборщица увидела грязный таз и тщательно вымыла его, тем самым совершив один из самых мощных художественных актов вандализма в истории современного искусства.
– На самом деле она лишь показала, что хоть оно и стоило восемьсот тысяч евро, но на самом деле это была обыкновенная грязь.
– Дорогая Беренис, думаешь, это единственный случай? В феврале две тысячи четырнадцатого история повторилась в Италии. В музее города Бари уборщица выбросила пару экспонатов из мятой бумаги, а также смела со стола крошки печенья, которые, как потом выяснилось, были частью инсталляции стоимостью в десять тысяч евро.
– Ну и о каком искусстве мы говорим?
– Во-первых, мы сейчас не говорим о живописи, а во-вторых, времена и нравы меняются! Не принижай современное искусство, неизвестно, как выглядело бы творчество Боттичелли, если бы он жил не в Италии во время правления Медичи, а, скажем, в Бронксе двадцать первого века!
– Думаешь, он рисовал бы граффити?
– Почему нет? Возможно, он бы стал новым американским Бэнкси! Да к тому же история знает отличные примеры. Король Манхэттена Энди Уорхол! Далее – Дэвид Лашапель[23] и его интерпретации! Ты вообще видела «The Rape of Africa»? Фотография ведь тоже искусство! Интересно, что сказал бы сам Боттичелли о такой интерпретации?
Я не успеваю ответить. Начинает играть музыка, и Огюст резко выпрямляется.
– Это знак, – смешно жестикулируя, поторапливает он меня. – Аукцион начинается! Наши места на последних рядах! – Он так взбудоражен, что не может подавить эмоции.
Мы присаживаемся, и гул голосов затихает. Аукционист вежливо улыбается, и только он готов начать речь, как в зал входит он… Клянусь, я слышу цоканье его туфель по полу. Весь зал замирает и провожает его взглядом. Он весь в черном. Пиджак подчеркивает красивые мужские плечи, пуговицы рубашки вальяжно расстегнуты и открывают взору шею. На фоне темной рубашки она кажется мраморно-белой. Чувствую, как мурашки бегут по коже, а сердце сжимается от страха.
– Приношу свои извинения за опоздание, – громко произносит он.
– Не стоит, – не теряется аукционист. И учтиво указывает ему рукой на свободное место в первом ряду. – Прошу вас, месье де Лагас, присаживайтесь, и мы начнем.
Тео кивает и оглядывает цепким взглядом помещение. Я замираю, в горле пересыхает от волнения. Боюсь пошевелиться и сделать вдох. Я не верю в Бога, но молюсь ему лишь об одном: пожалуйста, сделай так, чтобы он меня не заметил…
Глава 14
МАМА ВНЕ СЕБЯ ОТ СЧАСТЬЯ встречала свою старшую дочь.
– Клэр, милая моя, как же ты прекрасно выглядишь! – Она крепко обнимала ее и гладила по слегка отросшим светлым волосам.
Клэр и вправду выглядела лучше. Она поправилась, цвет лица стал свежее, щеки румянее. В день ее приезда вся семья собралась у нас в парижской квартире. Мами со слезами на глазах целовала внучку. Папи держался в стороне, он ободряюще приобнимал меня за плечи, видя, как я ломаю пальцы рук и до боли кусаю губы.
– Ниса, поздоровайся с сестрой! – с упреком, резко произнесла мама.
В ту последнюю неделю я ее очень раздражала. Готовя комнату Клэр, мама просила помочь ей, но я не могла заставить себя выбирать мебель и прочие мелочи. Меня продолжало трясти от одной мысли о том, что сестра возвращается.
– Давай, детка, обними сестру, – ласково попросил отец, а мама продолжала зло буравить меня взглядом.
– Добро пожаловать, – хрипло сорвалось с моих губ.
Я подошла к Клэр вплотную. Она смотрела мне прямо в глаза, и от ее взгляда я покрылась холодным потом.
– Ты выросла, – оценивающе разглядывая меня, сказала она, – очень похожа на меня.
Мама радостно засмеялась, приняв сказанные слова за нечто хорошее.
– Конечно, вы похожи! Вы же сестры.
Клэр натянуто улыбнулась и добавила:
– Да, мы похожи больше, чем готовы признать, не так ли, Ниса?
Нервная дрожь пробежала вдоль моего позвоночника. Она намекала на что-то…
– Не думаю, что мы прямо похожи, – грубо вылетело у меня.
Я не смогла сдержаться и сохранить этот страх внутри. Я боялась быть ее копией. Боялась иметь с ней что-либо общее. От моих слов в комнате повисло тягучее молчание.
– Можешь продолжать выдавать желаемое за действительное, – с усмешкой закончила моя сестра и, обратившись к матери, спросила: – У нас есть что поесть? Я умираю с голоду.
Мама сразу же подхватила ее под руку и поволокла на кухню. Она готовила весь день в ожидании дочери.
– Мы же не похожи? – шепотом спросила я у остальных членов семьи.
Мами опустила голову, папа потупил глаза, дедушка сделал вид, что не услышал вопроса…
– Я, как всегда, опоздал! – В коридор влетел Габриэль и, увидев наши лица, замер на пороге. – Меня пустила консьержка, и дверь была открыта нараспашку, – попробовал оправдаться мой друг.
– Что ты тут вообще делаешь? – удивленно спросила я.
– Как что? Клэр же сегодня приезжает? Она уже здесь? – Он внимательно вглядывался в мое лицо. – Ты в порядке?
В тот момент мне так сильно захотелось обнять его. Я покачала головой, но ответить не успела.
– Уже здесь, – послышалось за его спиной, и он резко обернулся.
Клэр смотрела на него с милой улыбкой, которая озаряла ее лицо и делала ее очень красивой. Улыбкой с двумя ямочками на щеках… точно такими же, как и у меня…
Месяц мы жили под одной крышей безо всяких происшествий. Тихо, в семейном кругу, отпраздновали мое восемнадцатилетие. Мне подарили новый ноутбук, который я даже не сразу открыла. Клэр проводила очень много времени с мамой. Она не брала в руки карандаш и ничего не рисовала. Просто жила. Ела, спала, читала и гуляла. Постепенно начинала общаться с друзьями и выходить на улицу. Родители настороженно относились к ее выходам в свет, но Клэр возвращалась нормальной. На маминой еде она поправлялась, отчего скоро ее тело стало вновь женственным, а лицо моложе. Мы с ней не общались. Я старалась проводить максимальное количество времени за пределами дома. У меня было хорошее оправдание: выпускной год и экзамены, к которым необходимо готовиться. Родители хотели, чтобы я подала документы в медицинский и стала врачом. Папи говорил, что лучше изучать финансы. Мами бросала на меня озабоченные взгляды и интересовалась, чего именно хочется мне. Я жалела о своей хорошей успеваемости, которая открывала много возможностей. Все, чего я хотела, – это рисовать. Но я не смела говорить об этом. Одного художника с творческими истериками и депрессией было достаточно в нашей семье. Для меня искали более стабильную и серьезную профессию. Однако я подала заявку на поступление в школу искусств, отправила им работы и с замиранием сердца проверяла электронную почту каждый божий день.