Директива была отпечатана в четырнадцати экземплярах и имела гриф:
«Сов. секретно. Только для командования. Передавать только через офицера».
Несмотря на строгие предупреждения и ограничения, советским разведчикам, действовавшим в тылу врага, удалось получить довольно полную информацию о планах гитлеровского командования на предстоящее лето. В чекистском документе, направленном в Государственный Комитет Обороны, говорилось: главный удар будет нанесен на южном участке, с задачей прорваться через Ростов к Сталинграду и на Северный Кавказ, а оттуда по направлению к Каспийскому морю. Этим путем немцы надеются достигнуть источников кавказской нефти.
Но Ставка и Генеральный штаб по-прежнему считали, что главный удар будет нанесен на московском направлении. Это можно было понять: на расстоянии чуть более ста пятидесяти километров от Москвы стояла самая сильная группировка фашистской армии численностью в семьдесят дивизий.
В какой-то мере противнику удалось ввести в заблуждение советское командование. В конце мая фельдмаршал Клюге подписал «Приказ о наступлении на Москву». Этим приказом был объявлен план фиктивной операции «Кремль». Группе армии «Центр» предписывалось:
«Разгромить вражеские войска, находящиеся в районе западнее и южнее столицы противника, прочно овладеть территорией вокруг Москвы, окружив город, и тем самым лишить противника возможности оперативного использования этого района…»
Этот план, конечно же, стал известен нашему Генеральному штабу.
К началу июля истинные оперативные планы фашистов стали ясны, и советское командование приняло экстренные меры к усилению войск, действовавших на Сталинградском направлении.
Однако к началу сражения за Сталинград, которое принято считать с 17 июля, немецко-фашистские захватчики имели превосходство в танках в два раза, а в самолетах — более чем в три с половиной раза: против семисот сорока танков противника советские войска имели триста шестьдесят; против одной тысячи двухсот самолетов — лишь триста тридцать семь.
Используя преимущество в боевой технике, немцы пытались окружить наши войска, ведущие оборонительные бои в излучине Дона, выйти к городу Калач и развернуть стремительное наступление на Сталинград.
Лейтенант госбезопасности Наумов, сержант госбезопасности Сердюков с отрядом в тридцать человек прибыли к Калачу, когда там только что закончилась бомбардировка. Чекисты оценили обстановку и, соблюдая меры предосторожности, въехали в город.
Начальник районного отделения НКВД лейтенант госбезопасности Андреев с радостью и удивлением встретил Наумова и его товарищей.
— Спасибо, Николай Ильич! — благодарил он. — Я вовсе замотался.
— Почему не докладываешь руководству управления? — строго спросил Наумов: Василий Степанович приказал ему немедленно установить связь районного аппарата с управлением НКВД.
— Ты разве не видишь, какой ад здесь? Нынче шесть раз бомбили — все разбито…
— Эвакуация закончена?
— Час назад. На двух машинах отправил людей и дела.
— Немцы далеко от вас?
— Километрах в десяти-пятнадцати.
— Какое положение в городе?
— Положение — хуже некуда: пожары, в город везут раненых с фронта. А где их размещать? Медперсонала не хватает…
— Поехали к коменданту города! — потребовал Наумов. — Там решим.
Комендатура, размещавшаяся в здании райвоенкомата, была забита людьми, тут были отставшие от частей красноармейцы, женщины, горожане; все они что-то требовали, что-то просили, плакали. Пожилой майор не успевал отвечать на вопросы и мало кому оказывал помощь: чувствовались неразбериха и растерянность.
— Вы чего хотите, капитан? — спросил комендант, видимо приняв одетого в полевую форму Наумова за армейского офицера. Николай Ильич предъявил мандат.
Работники военной комендатуры и чекисты группы Наумова с трудом набрали в разбитом городе восемь грузовых автомашин с водителями, погрузили и отправили в тыл около полутораста раненых; навели порядок на переправе, организовав беспрепятственное прохождение транспортов с вооружением к фронту; наладили комендантское патрулирование по городу.
Недалеко от переправы через Дон группа Наумова несколько раз попадала под артиллерийский обстрел и бомбежки.
Бойцы из полка НКВД искали случая ввязаться в драку с немцами, но Николай Ильич, помня предупреждение Прошина об осторожности, сдерживал их патриотический порыв.
Как-то он вернулся из военной комендатуры на пункт, где отдыхали бойцы, и застал такую картину: красноармейцы точили кортики-штыки от полуавтоматов.
— Это что такое? — спросил Наумов.
— Точим ножи, пригодятся в бою с фашистами.
— Нет, товарищи, боя не будет, у нас другая задача — разведать обстановку и возвратиться в Сталинград.
— Выходит, зря потратили время. Стыдно будет в глаза глядеть товарищам, — сказал высокий, худощавый старшина.
— Я сам готов сразиться с захватчиками, — признался Наумов, — но нарушать приказ не имею права. Задачу мы выполнили — значит, не зря потратили время и стыдиться нам нечего. Сколько у нас раненых?
— Два человека, — доложил сержант госбезопасности Сердюков, с десятком бойцов дважды вступавший в разведывательный бой с передовыми частями противника.
Ночью, перед отъездом из Калача, Николай Ильич и Сердюков вышли в палисадник, сели на лавочку, молча курили. Стояла тихая и душная ночь. Наумов смотрел в темное звездное небо, прислушивался к отдаленному гулу, доносившемуся с закатной стороны. Такое случается в засушливую летнюю пору: задолго до грозы виднеются сполохи, доносятся глухие раскаты грома, от которых, кажется, земля содрогается.
Хоть и обманчивой была тишина прифронтовой ночи, но и она настраивала на лирический лад.
Валентин Александрович Сердюков размышлял о жизни, которая наступит после окончания войны, когда захватчики, все до единого, будут изгнаны с советской земли.
— Ты о чем думаешь? — спросил Николай Ильич.
— О жизни, которая будет после войны, — сказал Сердюков, блеснув белками глаз. — Открою свою задумку: мечтаю написать книгу, рассказать о нашем суровом времени…
— Наверное, без нас напишут, Валя.
— Может быть, — согласился Валентин. — Но мне хочется сказать свое слово. Я не знаю, какой будет книга, — только правдивой, откровенной. Пока думаю, коплю факты в памяти. Как-то я наблюдал такую картину: горело пшеничное поле. Колосья налились янтарным зерном — самое время уборки. И вдруг черное пламя сжигает мечты и радость хлебороба. На краю поля стоял старик и, сознавая свое бессилие, рыдал… Я никогда не видел, чтобы так плакал пожилой человек… — И, словно спохватившись своей излишней откровенности, смущенно добавил: — Ты, Николай Ильич, уж не выдавай мою тайну, а то ребята засмеют.
— Ну что ты, разве я не понимаю. — Наумов не спеша достал из кармана спички, зажег погасшую папиросу. — А мне нравится чекистская служба, и ничего другого не хочу. Это же здорово, черт побери, — бороться с врагами Родины! Моя мечта — стать таким, как Василий Степанович Прошин…
— Какой же он? — спросил Сердюков, должно быть проверяя собственное мнение о заместителе начальника управления.
— Какой? Добрый, любит людей, знает дело как свои пять пальцев, на все сто процентов предан Родине. За это его и любят сотрудники.
Скрипнула дверь, из дому вышел лейтенант госбезопасности Андреев.
— Где вы, заговорщики?
— Тут. Поехали, да? — спросил Наумов.
— Поехали.
В Сталинград приехали в тот предрассветный час, когда даже на войне наступает короткая передышка. Лишь изредка вспыхивали осветительные ракеты и висели близкими звездами над разрушенным городом и свинцовой рекой.
Наумов нашел Василия Степановича в штольне. Тот спал, прислонившись спиной к влажной стене и неловко откинув голову. Лейтенант хотел уйти, чтобы не разбудить его, но Прошин, видимо почувствовав присутствие человека, открыл глаза.
— А, Николай Ильич приехал? Садись, — сказал Василий Степанович, подвигаясь и освобождая место рядом с собою. — Как съездил?
— Все в порядке.
— Ничего срочного нет? Калач не сдан? Райотделение эвакуировано? Тогда устраивайся, обещанных семи часов не могу дать, а часик-два соснешь. Утром доложишь и напишешь…
Прошин достал откуда-то темный флакон, вытряхнул на ладонь таблетку и привычным движением забросил ее в рот. Наумов знал, что эти таблетки Василий Степанович всегда глотает, когда нужно утишить головную боль.
Не прошло и часа, немцы опять начали бомбить город. Одна бомба упала на самый берег Волги; взрывная волна ударила в ворота, закрывающие вход в убежище; послышались крик и ругань. Снова зашевелился, засуетился человеческий муравейник.
Но только непосвященный человек мог принять эту беготню и суету за беспорядочное движение. На самом деле каждый участник знал свои обязанности, в меру своих сил и возможностей выполнял их, думая только о том, чтобы выстоять, не допустить фашистов к священной русской реке, матушке-Волге, до которой оставалось несколько метров.
VI
Эта сложная игра с абвером — немецкой военной разведкой — началась в один из июньских дней сорок второго года.
Старший лейтенант госбезопасности Борис Константинович Поль в тот день возвратился из Урюпинска, куда выезжал по делам службы, и пришел на работу пораньше, чтобы подготовиться к докладу начальнику управления о результатах командировки.
Едва он успел войти в кабинет, раздался звонок телефона. Начальник Нижнечирского районного отделения НКВД Лебедев доложил условными выражениями, что к нему пришел неизвестный в форме лейтенанта Красной Армии, называет себя агентом германской военной разведки.
Борис Константинович дал указание обезоружить «лейтенанта» и ждать его приезда. Тут же зашел к Прошину.
— Прежде всего выясните, как и с кем он заброшен, — сказал Прошин. — Если не один, примите срочные меры к задержанию напарников.