Свои соображения Прошин и высказал сейчас Воронину. Тот слушал, не перебивал. Характер комиссара, в отличие от Прошина, был уравновешенным, он умел слушать подчиненных, терпеливо относился к мнению других.
— Я не умаляю значения оперативной работы, напрасно вы так думаете, — спокойно проговорил Воронин, опустив опухшие и красные от бессонницы веки; неловко шевельнул рукой и поморщился: напоминало о себе недавнее осколочное ранение, полученное в Серафимовическом районе.
— Вы же слушали обращение городского комитета обороны, — продолжал он. — Все, кто способен носить оружие, на баррикады, на защиту родного города, родного дома… Помните эти слова? По-вашему, нас это не касается?
— Александр Иванович, город защищают тысячи бойцов Красной Армии, войска НКВД и истребительные батальоны. Горстка чекистов — это капля в море. Но то, что должны они делать по службе, никто другой сделать не может. — Прошин с трудом сдержал себя, понимая, что, если он вспылит, начальник управления перейдет на приказной тон и не дослушает его. — Я знаю, наши товарищи готовы драться до последнего. Но кто станет заниматься оперативной работой, если они погибнут? Мы вылавливаем вражеских агентов, добываем ценнейшую для командования информацию о противнике, караем мародеров и дезертиров, — продолжал Василий Степанович. Начальник управления слушал и, должно быть, мысленно взвешивал его доводы. — Наконец, промышленные объекты…
— Ладно, уговорил, — нехотя согласился Воронин. — Но тех, кто включен в отряд Петракова, пока не трогать.
Прошин знал, что отряд старшего лейтенанта госбезопасности Петракова Ивана Тимофеевича создан по указанию комиссара для защиты переправы. В отряд были включены сотрудники НКВД, в том числе — несколько человек из отдела Поля, работники милиции, пожарники и рядовые бойцы.
— Хорошо, Александр Иванович, — сказал Прошин, хотя понимал, что не полностью удалось отстоять свои взгляды. Но и этому он был рад.
Василий Степанович вышел из убежища и пошел в сторону Волги, на командный пункт управления. Немцы продолжали бомбить и обстреливать город. Ехать на автомашине было опаснее, чем идти пешком. Машина могла привлечь внимание фашистских пилотов, летавших почти над крышами; по многим улицам вообще нельзя было проехать, потому что мостовые были завалены.
Прошин пробирался перебежками, укрываясь за уцелевшими стенами разрушенных домов. В такие минуты он не думал о том, что его могут убить. Главным для него было исполнение своего долга. От него зависели судьбы многих людей, их вклад в общее дело победы над врагом.
Одного боялся Прошин — свалиться от паралича. Временами он ощущал боль в голове и позвоночнике, именно такую, которая скосила его с ног восемь лет тому назад.
Тревожился не о том, что придется надолго слечь в постель, а о том, что не сможет сделать до конца всего, что мог бы сделать.
В штольне Василий Степанович прошел в свой «кабинет» — отведенный для него угол — и устало опустился на деревянную скамью, достал пузырек и, вытряхнув на ладонь таблетку, забросил в рот: голова не переставала болеть, перед глазами в радужных кругах мельтешили белые мухи. Попросил кого-то подать стакан воды. Боль в голове притупилась, и Прошин прилег и стал думать о проделанной работе.
Потом вспомнил: жена Анна Николаевна передавала с попутчиком, что у четырнадцатилетнего Бориса сильно болят уши. Врачи говорят, что это очень опасно, потому что воспалительный процесс рядом с мозгом и могут быть самые неожиданные последствия. «Что могу сделать сейчас? Вот если бы представился счастливый случай съездить к ним… Но представится ли он! И когда?»
X
Страшные события 23 августа застали младшего лейтенанта госбезопасности Филиппова Ивана Александровича на авиационном заводе. По заданию начальника отдела Коненкова и его заместителя Ширяева он готовил патриотические группы, которые в случае необходимости должны были остаться во вражеском тылу и развернуть подрывную работу против оккупантов.
В те дни он по делам службы зашел на лесозавод имени Куйбышева. Возле мебельного цеха ему повстречался высокий, широкоплечий мужчина лет пятидесяти; его темные волосы были слегка тронуты проседью, небольшие залысины открывали выпуклый загорелый лоб, примечательны были глаза: светло-карие, лучистые.
— Здравствуйте, Иван Александрович, — поздоровался мужчина. — Вы не знаете меня?
— Видел, но мы, кажется, не знакомы, — сказал Филиппов, уклоняясь от прямого ответа.
— Я работаю здесь механиком, фамилия у меня самая простая — Иванов, а зовут Алексеем Мироновичем. Я хотел бы поговорить с вами.
— Пожалуйста.
— Не знаю, как и объяснить, чтобы вы правильно поняли меня, — волнуясь, начал Иванов, его лицо зарумянилось. — Живу я в Ельшанке; по всему видно, фашисты скоро пожалуют к нам. В армию меня не берут, говорят, возраст не тот, а отсиживаться в такое время за чужой спиной совесть не позволяет. Вот я и хотел бы мстить оккупантам, а как, не знаю, поэтому решил обратиться к вам за советом.
— Почему именно ко мне? — спросил Филиппов, не зная истинных намерений Иванова.
— Иван Александрович, мы люди взрослые и не будем играть в жмурки. Я имею желание вместе с сыном Виктором остаться во вражеском тылу. Прошу вашего содействия.
— Ничего определенного пока не могу обещать. Вы знаете мою комнатку в заводоуправлении?
— Знаю.
— Заходите дня через два, и мы продолжим наш разговор. — Иван Александрович надеялся за два дня собрать необходимые сведения об Иванове и выяснить его намерения.
— Хорошо, зайду, — пообещал Алексей Миронович.
Директор завода и секретарь парторганизации, с которыми переговорил Филиппов, характеризовали Иванова как опытного механика и прекрасного человека: решительного, находчивого, общительного. Его сын Виктор работал диспетчером на станции Сталинград-1, был секретарем цеховой комсомольской организации, о нем тоже отзывались хорошо. От внимания Ивана Александровича не ускользнула даже такая деталь: у Виктора весьма натянутые отношения с матерью. С полгода тому назад Виктор собрался жениться, сделал предложение любимой девушке, а мать категорически возразила, сын послушался ее. Девушка сильно обиделась на Виктора и, как она сказала, назло ему вышла замуж за его товарища. Парень тяжело пережил разлуку с любимой и всю обиду перенес на мать.
О встрече с Ивановыми Иван Александрович доложил начальнику отдела Никандру Ивановичу Коненкову, а тот в свою очередь — Прошину; было получено разрешение на использование Ивановых в тылу врага.
Когда они встретились снова, Филиппов сообщил Алексею Мироновичу, что его просьба руководством управления поддержана. Времени в запасе было мало, поэтому сразу же приступили к подготовке Ивановых для работы во вражеском тылу.
В те дни Филиппов неделями не выходил с предприятий: обедал в заводских столовых, спал в служебных кабинетах.
Имея большое превосходство в авиации, фашисты чувствовали себя безнаказанными — бомбили весь город, растянувшийся вдоль Волги на семьдесят километров: заводы, фабрики, дома, и особенно жестокий удар обрушили на участок железной дороги от станции Ельшанка — это уже в черте города — до вокзала Сталинград-1.
Филиппов попытался связаться с дежурным по управлению, в надежде узнать что-нибудь о семье, но телефон молчал, городская электросеть также была повреждена, лишь кроваво-красное зарево огромного пожара освещало дымящиеся развалины.
От завода до центра города немалое расстояние — около пятнадцати километров, а городской транспорт не работал.
Филиппов бежал по горящему городу, на его глазах рушились заводские корпуса, разваливались жилые дома. Отовсюду слышались плач женщин и детей, стоны раненых. Тротуары и мостовые были усыпаны битым стеклом, обломками кирпича, покореженными листами жести, расщепленными балками и досками от деревянных заборов и перекрытий.
Возле одного дома ударная волна отбросила младшего лейтенанта к кирпичной стене, он почувствовал, что упал на что-то мягкое, теплое. Это был еще не остывший труп, лежавший в луже крови. Филиппов в темноте не разобрался, мужчина это был или женщина.
Суеверный страх, охвативший было Ивана Александровича, исчез. Теперь Филиппов шел по мостовой, пренебрегая опасностью.
В управлении, куда он добрался после полуночи, была уже закончена эвакуация оперативного хозяйства. От товарищей Иван Александрович узнал, что дом, где живет его семья, пока цел.
Заместитель начальника отдела лейтенант госбезопасности Ширяев Иван Федорович, которого он разыскал в подвальном помещении, разрешил Филиппову сходить домой, определить семью в одну из групп, выезжающих на левый берег.
— Даю тебе на это три часа, — сказал Ширяев, достав из брючного карманчика часы. — Уже второй час… Вот — до пяти. Утром придут машины со Сталгрэс, будешь завозить «мыло», — так они называли между собою взрывчатку.
— Откуда и куда? — спросил Филиппов.
— Получать будешь на Пятом силикатном заводе. — Ширяев положил часы в карман, окликнул кого-то из сотрудников, дал указания и, вновь обращаясь к Филиппову, продолжал: — И доставлять на склад «ВВ» у подножия Мамаева кургана, на Сталгрэс и на завод «Красный Октябрь». Ладно, иди, не теряй времени: утром обо всем договоримся…
И снова Иван Александрович спешил по истерзанному и притихшему на короткое время городу, обходя кирпичные глыбы стен, поваленные деревья и телеграфные столбы, разбитые автомашины.
В квартире никого не было. На кухонном столе лежала записка жены, она писала, что вместе с семьями других сотрудников уезжает в Красную Слободу, просила не беспокоиться о них и, если представится возможность, приехать туда. В шкафчике Иван Александрович нашел кусочек хлеба и три сырых яйца; поел на скорую руку, — чтобы сберечь время, даже яйца не стал варить, — побежал в управление.
— Ты чего так рано? — спросил Иван Федорович, опять попавшийся ему на глаза.
— А что делать дома? Семья уже уехала.