Стояла пора золотой осени, тепло припекало солнышко; колючие кусты терновника на склонах балки надели свой прощальный наряд, украшенный сизоватыми бусами ягод и оранжево-желтыми листочками. На дне в сумеречной сырости буйствовали заросли репейника с опушившимися корзинками соцветий, борщевика, высоко выбросившего грязно-белые зонтики, и по-весеннему ярко-зеленой крапивы.
В балке до наступления темноты укрылись Трушин, Ашихманов и Ася. До Карповки оставалось семь-восемь километров, но наступающий рассвет загнал их в заросли. Место было надежное, времени достаточно для того, чтобы отоспаться и еще раз обсудить в деталях предстоящую операцию. На куст репейника села маленькая птичка и начала быстро-быстро клевать семена. Клюнет — и посмотрит на людей, клюнет — и опять на людей…
— Ой, какая крохотулька! — восторженно шептала Ася. — Что за птичка?
— Это самая маленькая синичка, — сказал Трушин, — у нас ее почему-то гаечкой называют.
— Гаечка? Красиво!
Птичка, должно быть, заметила внимание к ней, вспорхнула и улетела.
Помолчали минуты две-три.
— Ася, твой ухажер, наверное, заждался, — пошутил Ашихманов, — новые серенады разучил на губной гармошке.
— А вы, Сергей Никитич, откуда знаете, на чем он играет?
— Сама же ты рассказывала.
— Ой, я совсем забыла! Правда, он один раз играл на губной гармошке.
— Ася, тебе надо бы принарядиться, чтобы завлечь рыжего, — сказал Трушин. — А то такая замарашка…
— У меня в узелке, между прочим, есть голубое крепдешиновое платье. Наряжусь, наведу марафет — не только фриц, а и вы с Сергеем Никитичем в шпалы ляжете. — Девушка озорно сверкнула синими глазищами.
— Прекрасно! — пошутил Ашихманов. — Я тогда вызову рыжего на дуэль, затолкаю ему кляп в рот и приволоку в «Цыганскую зарю».
— Желаю успеха, — весело проговорила Ася. Положив под голову узелок, она попыталась уснуть, но минут через пять поднялась. — Нет, не усну. Товарищи мужчины, мне скучно, расскажите что-нибудь, а то все о делах и о делах… Андрей Федорович, расскажите про свою первую любовь.
— А я не помню: дружил со многими девушками, и все они…
— Тс-с-с! — Ашихманов предупреждающе поднял палец.
Дорога проходила метрах в двухстах от балки, где они укрывались. Послышался нарастающий рокот мотоцикла, а затем — громкая немецкая речь и лай собаки, вероятно овчарки. Чекисты притихли.
— Если сунутся сюда, стрелять с близкого расстояния и одиночными, — шепотом предупредил Трушин. — Надо беречь патроны.
Немцы подошли к краю балки, собака не унималась. Фашисты дали длинную очередь по дну балки, собака замолчала. Видно, ее собачье самолюбие было удовлетворено: все-таки ее сигнал не остался без внимания.
Немцы поговорили о чем-то и удалились, снова зарокотал мотоцикл.
— Пронесло! Спасибо овчарке, что не позвала своих хозяев в овраг, все же собака лучше фашиста, — с девичьей наивностью сказала Ася.
…Около полуночи они подошли к ветхой избе Антониды Марковны, Ася осторожно постучала в оконце, выходящее во двор. Хозяйка выглянула и, должно быть узнав по силуэту недавнюю постоялицу, с грохотом отодвинула деревянный засов.
Через минуту Ася выглянула, пригласила Трушина и Ашихманова: Антонида Марковна согласилась укрыть «партизан» — так отрекомендовала ей своих спутников девушка.
Когда познакомились и присели, хозяйка стала рассказывать о своей жизни.
— Один у меня сынок остался, Петенька, под Ленинградом воюет, раньше писал, а теперь вот не доходят письма.
Антонида Марковна достала газетный сверток, лежавший на божнице перед каким-то апостолом в закопченном и загаженном мухами окладе, нашла старую карточку сына. На ней были засняты два деревенских парня: один вытянулся в струнку и напряженно глядел прямо в объектив, второй держал в руках балалайку, но тоже явно позировал. Парень с балалайкой и был сыном хозяйки.
— А кто у вас староста? — спросил Трушин, передавая фотокарточку Ашихманову.
— Хомяков Семен Тарасович.
— Что за человек?
— Злой человек. По слухам, еще во время Вёшенского восстания вешал коммунистов, теперь похваляется этим… Видать, таился, ждал своего часу…
— Ничего, мать, скоро прогоним фашистов, за все он сполна получит… Тогда и от сына получишь сразу целую пачку писем, — сказал Ашихманов, желая ободрить хозяйку.
— Господи, скорее бы уж! Лютуют, как бешеные волки.
Саманная изба Антониды Марковны была мала, укрыться негде. Сообразительная хозяйка, перехватив их обеспокоенные взгляды, обнадежила:
— Укрою, найду место.
— Где же?
— Можно в погребе. В сарае у меня хороший погреб, сынок строил. Крышку засыпем соломкой, сверху коза ляжет — никому в голову не придет искать там.
— А если — на чердаке? — спросил Трушин, подумав, что оттуда можно наблюдать за селом.
— И то верно: никто не полезет, всяк знает, что одни мыши табунятся под прелой соломой.
— Как забраться туда?
— Была лесенка, на розжиг пустила: кизяки сырые — тлеют, а не горят, один чад… Заберетесь — мужики молодые, здоровые.
Чердак под соломенной крышей оказался отличным наблюдательным пунктом. Слуховое окно размером с рукавицу глядело на улицу, по которой проходила большая дорога; задняя, выходящая во двор сторона была вообще не заделана. С чердака при возникновении угрозы можно было спрыгнуть и убежать в огород, или на зады, как говорят в деревне, и скрыться в ближайшем овраге.
Трушин и Ашихманов устроились на чердаке, постелили самотканые дерюги, под голову — старые фуфайки.
Целый день Ася ходила по улицам, смотрела на дом, где размещался штаб, в надежде встретить рыжего лейтенанта, но тот не появлялся. Девушке зато удалось довольно близко подойти к аэродрому, на котором она насчитала пятьдесят три самолета.
Андрей Федорович и Ашихманов тоже не без пользы провели время: по улице шли танки, моторизованные части, пехота: нетрудно было определить численность и вооружение войск, продвигающихся к осажденному Сталинграду.
На второй день перед обедом к Антониде Марковне зашел староста: надо полагать, ему донесли, что в ее доме — новый человек.
— Здравствуй, Марковна! — шумно поздоровался староста, перешагнув через порог. — Кто это приехал к тебе?
— Где? Когда? — растерялась хозяйка, но быстро взяла себя в руки. — А! Это девочка, безродная, отстала от детского дома, вот и ходит по деревням, милостыню собирает…
— Где она?
— Тут была, должно, вышла куда-то, — суетилась Антонида Марковна. — Вечером возвращается с полной сумкой, и мне перепадает…
— Скажи, чтоб завтра зашла ко мне с документами…
— Какие у нее документы, подросток.
— А ты гляди у меня — не больно привечай чужих, дознаюсь, что советских прячешь, — вздерну.
— Помилуй бог, Семен Тарасович, нешто не понимаю.
Староста ушел, повторив на прощание еще раз, чтобы утром девушка зашла к нему.
Между тем и в этот день рыжий не показался. К дому, где, по словам Аси, размещался немецкий штаб, по-прежнему подъезжали легковые машины со штабными офицерами.
Куда же подевался лейтенант? Есть ли смысл продолжать охоту на него? Может быть, его уже нет в Карповке и они напрасно тратят время?
Подозрительным казалось и повышенное внимание старосты к избе Антониды Марковны: несколько раз проходил мимо, присматривался. Уж не почуял ли зверь добычу?
XVII
Желание Прошина встретиться с семьей сбылось неожиданно и быстрее, чем он думал.
Поздней ночью Василий Степанович зашел к начальнику управления, чтобы доложить о том, что сделано за день и что намечается на завтра.
— Какие вести от Трушина? — перебил Воронин, не выслушав доклада до конца. Такое случалось редко: обычно комиссар был терпелив и умел слушать.
— Пока ничего нет, Александр Иванович, — сказал Прошин, который все эти дни только и думал о Трушине и его группе.
— Срок прошел?
— Да. Может быть, послать туда Раю, она хорошо знает обстановку в Карповке.
— Я не возражаю… Василий Степанович, служба ВНОС зафиксировала появление вражеского самолета над Кайсацким районом, — сказал Воронин, меняя тему разговора. — Видимо, там сброшены агенты: к железнодорожной линии Красный Кут — Верхний Баскунчак немцы проявляют повышенный интерес… выезжайте денька на три, разберитесь на месте, помогите.
— Хорошо, Александр Иванович! Заодно семью навещу, жена пишет, что сын болен. Как туда проехать?
— Лучше через Николаевск, там дорога надежнее.
Вернувшись от начальника управления, Прошин разыскал Поля и дал указание срочно направить в Карповку Раю с задачей выяснить, почему задерживается группа Трушина, а сам стал готовиться к поездке в район.
Утро было хмурым, облака плыли буквально над землей; местами туман был таким плотным, что дорога терялась в двух метрах от машины, приходилось ограничивать скорость. Расстояние до села Рахинка, чуть больше сорока километров, ехали почти два часа, а с восходом солнца туман быстро рассеялся. Теперь дорога стала хорошо видна, но короткая радость была омрачена: с правого берега Волги, со стороны Дубовки, появился немецкий самолет и обстрелял из пулемета машину. Пули попали в капот и в крышку багажника, не нанеся повреждений двигателю.
В Николаевск приехали в первом часу, остановились в районном отделе НКВД: надо было заправить машину. Начальник райотдела находился в отъезде, немолодая секретарша, хорошо знавшая Прошина, предложила пообедать. Василий Степанович согласился, потому что порядком проголодался, утром выпил стакан кипятку и сжевал одну галету.
На обед подали уху, которая так разварилась, что нельзя было определить, из какой рыбы она готовилась, на второе — рыбные котлеты, жесткие и колючие. По тем временам и это было неплохо.
Из Николаевска шли две дороги: одна — на Палласовку, где находились жена и сын Прошина, с нетерпением ждавшие его; вторая — на Кайсацкое, где, возможно, укрывались немецкие агенты и, надо полагать, готовились совершать преступления.