овано, чтобы в случае взрыва его немцы нашли бы одни развалины. Директор завода Матвеев, главный инженер Матевосян, входившие в штаб обороны «Красного Октября», с тревогой и болью в сердце ждали приказа городского комитета обороны. Но когда гитлеровцы начали штурм города, заняли Мамаев курган, Центральный вокзал, создалась реальная угроза захвата предприятия, а приказа все не было. Неужели завод достанется врагу в целости?
— Я предлагаю: людей эвакуировать за Волгу, а завод взорвать, — горячо доказывал главный инженер. — О нас просто забыли.
— Забыть не могли, и я не допущу взрыва без письменного приказа городского комитета обороны, — решительно возражал Макеев, помня указания начальника управления. И вот прибыл Иван Александрович Филиппов с пакетом из управления.
— Наконец-то, — облегченно вздохнул Матевосян, который был убежден, что получено распоряжение взорвать завод. — Мне тоже жалко, но это все же лучше, чем оставить врагу. Из двух зол выбирают меньшее, — сослался он на известную пословицу.
В пакете была записка за подписью Коненкова:
Завод не взрывать, немедленно разминировать и защищать всеми имеющимися средствами».
Последние слова записки, вслух зачитанной Макеевым, были заглушены восторженными возгласами, и, кажется, главный инженер радовался больше всех. В течение двух дней саперы, рискуя жизнью, вывозили «мыло»: немцы непрерывно обстреливали и бомбили завод, во многих цехах возникали пожары, в центре города шли жестокие бои, и от любого осколка машина с толом могла взлететь к небу.
Оперативная группа укрылась в тоннеле электроподстанции; вражеская бомба пробила перекрытие, один человек был убит, а лейтенант госбезопасности Макеев и его помощник по счастливой случайности отделались ранением и контузией, они были переправлены на лечение в левобережный госпиталь.
XX
В первых числах октября немцы снова предприняли ожесточенные атаки на северной окраине Сталинграда, в районе заводских поселков. Сражение развертывалось за важнейшие заводы: тракторный, «Красный Октябрь» и «Баррикады», продолжавшие в немыслимо тяжелых условиях выпускать вооружение и боеприпасы.
2 октября гитлеровцы овладели Орловкой, находящейся вблизи тракторного завода, немного продвинулись у поселков Красный Октябрь и Баррикады.
Части нашей 62-й армии, сдерживая яростный натиск, на некоторых участках успешно контратаковали и потеснили врага: заняли силикатный завод, закрепились на северном и юго-западном склонах Мамаева кургана.
Бои шли с переменным успехом.
В центральной части города, на фронте протяженностью в двадцать пять километров, фашисты сосредоточили семь пехотных, две моторизованные и три танковые дивизии, за сутки им с огромными потерями удавалось продвинуться на десятки шагов истерзанной сталинградской земли.
В те дни городской комитет обороны принял новое обращение к сталинградцам:
«Неоднократно намечаемые сроки взятия Сталинграда, — говорилось в обращении, — провалились. Германская пропаганда через своих шпионов, диверсантов, путем распространения листовок, а также другими средствами пытается запугать население, посеять сомнение в боеспособности наших защитников. На самом же деле положение защитников Сталинграда укрепилось. Страна направляет на помощь защитникам города лучшие боевые части. Они истребляют фашистские войска…»
3 октября в Николаевске состоялся десятый пленум областного комитета партии, который обсудил вопросы обороны Сталинграда, высоко оценил работу городской партийной организации (особо была отмечена деятельность Тракторозаводского и Краснооктябрьского районных комитетов партии), призвал трудящихся области, бойцов Донского, Сталинградского и Юго-Западного фронтов отстоять родной Сталинград.
Участникам пленума была сообщена радостная весть: в боях за поселок Верхний уничтожено сорок восемь танков противника.
В эти же дни в своей ставке «Вольфшанце» — «Волчье логово» — Гитлер поставил задачу срочно занять Сталинград.
Через неделю он сформулировал это требование более решительно и высокопарно: «Сталинград необходимо выломать, чтобы лишить коммунизм его святыни», и установил новый — который по счету?! — срок: Сталинград должен был взят к 20 октября.
Наступил день 14 октября, день назначенного германским верховным командованием последнего, генерального наступления, самой большой операции по захвату Сталинграда.
Этот день был началом еще более трудных испытаний для защитников города.
Немцы отовсюду стянули к волжской крепости пехотные и танковые дивизии, инженерные, авиационные и противотанковые подразделения и части.
Главные ударные силы врага наступали на заводы тракторный и «Баррикады». После авиационной и артиллерийской подготовки немцам казалось, что уничтожено все живое и они без сопротивления преодолеют полтора-два километра опаленной земли, отделяющей их от заводских корпусов. Но стоило им подняться в атаку, оживали развалины и камни, навстречу им летели гранаты и бутылки с горючей смесью, артиллерийские и противотанковые орудия в упор расстреливали вражеские танки; огонь автоматов и пулеметов косил гитлеровских головорезов. Словно из-под земли поднимались красноармейцы; фашисты смотрели на них со страхом и удивлением: откуда здесь люди, ведь каждый метр земли перепахан пикирующими бомбардировщиками с черными крестами; хваленые немецкие вояки поворачивали вспять, теперь их были единицы; сотни солдат навсегда остались среди обгоревших развалин.
…Борису Константиновичу Полю не давал покоя разведывательный орган, который разместился в Гумраке и, несомненно, засылал агентуру, вел подрывную работу.
После неудачной попытки с Красковым, отказавшимся идти в захваченный немцами Гумрак, Поль долго искал подходящего кандидата, но ничего не находил. Тогда Борис Константинович, не отказываясь от подыскания нужного человека, переключил внимание на допрос немецких военнопленных, рассчитывая этим путем получить интересующие его сведения.
Допросы пленных убедили Бориса Константиновича в том, что в сознании немецких солдат и офицеров происходит крутой поворот: недели две тому назад они верили в свою победу, а неудачи и поражения объяснили временными объективными причинами. Как видно, теперь многие из них стали прозревать, терять веру в победу и впали в пессимизм, стали охотно рассказывать о себе, отвечать на вопросы. Конечно, среди военнопленных есть и фанатики, которые демонстративно отказываются говорить, но они — не в счет.
Поль пригласил сотрудников отдела Трушина, Будникова, Ашихманова, Кочергина, попросил дать ему выписки о наиболее характерных заявлениях военнопленных. Вечером во время доклада за день поделился мыслями с Прошиным.
— О, это интересно! Надо подготовить спецсообщение для городского комитета обороны и Военного совета фронта. — Василий Степанович поднялся, подошел к Полю. — Это очень интересно! — повторил он. — Значит, зверь почуял свою гибель.
— Василий Степанович, я не придумаю, кого послать в Гумрак, хоть со стороны понаблюдать за абвергруппой?
— А что, если — Марию Ивановну и Марусю? — спросил Прошин. Двух разведчиц, Заворыкину и Кириченко, шутя так нераздельно и называли: «Мария Ивановна и Маруся».
— Идея. Как же я не вспомнил о них!
— Внимательно разберись и доложи.
— Хорошо!
— А спецсообщение — к утру. Успеешь?
— Раз надо — значит, успею.
XXI
В последних числах сентября штаб 13-й гвардейской дивизии покинул штольни, в которых он размещался после эвакуации на левый берег командного пункта управления НКВД: штольни не были достроены, из-за плохой вентиляции не хватало кислорода, люди задыхались, теряли сознание.
Генерал Родимцев приказал переместить штаб в большую водосточную трубу, также выходящую под волжскую кручу. Трубу спешно привели в порядок, оборудовали, и вроде бы получилось неплохо. В отличие от штолен здесь легче дышалось, но было сыро, многие начали кашлять. В той же трубе были медицинский пункт, где делали не только перевязки, но даже неотложные операции.
Ашихманов с утра посетил штаб дивизии и вместе с начальником особого отдела Борисом Михайловичем Симоновым обсудил совместные чекистские мероприятия.
Через несколько минут вошел лейтенант, адъютант начальника дивизионной разведки, и обратился к Ашихманову.
— Товарищ капитан, вас срочно просят спуститься вниз.
Сергея Никитича провели в землянку, плохо освещенную керосиновой лампой. На снарядных ящиках сидели женщина лет сорока, укутанная пуховой шалью, и молодая черноволосая девушка.
Это были Мария Ивановна Заворыкина и Маруся, только что возвратившиеся из-за линии фронта. Заворыкина доложила, что возле Красных казарм обнаружена батарея шестиствольных минометов; Маруся добавила: в трамвайном депо немцы организовали склад боеприпасов, в районе ликероводочного завода большое скопление военной техники…
Сергей Никитич поблагодарил женщин за ценные сведения, предложил им поехать в «Цыганскую зарю» и отдыхать, пообещав встретиться с ними.
Майор Симонов о полученных данных тут же информировал генерала Родимцева, и по его команде батарея гвардейских минометов произвела сокрушительный залп по обнаруженным объектам.
…Война застала Марию Ивановну Заворыкину в должности заместителя начальника политотдела совхоза «Красный Октябрь» Кайсацкого района. Первые месяцы она, как и все советские люди, верила, что фашисты будут быстро уничтожены. Но война затягивалась, и, когда немецко-фашистские захватчики приблизились к Сталинградской области, Заворыкина добилась через райком партии направления в партизанскую школу, но ее отчислили оттуда, и Мария Ивановна приехала в Сталинград, попросилась на прием к начальнику управления НКВД. Ее ввели в большой, светлый кабинет комиссара госбезопасности третьего ранга Воронина.
— Я слушаю вас, — проговорил Воронин, неохотно отрываясь от бумаг, он готовился к выступлению на пленуме областного комитета партии.