— Товарищ комиссар, я хочу бить фашистов! — твердо заявила посетительница.
Такая решительность понравилась Воронину, он вышел из-за стола, сел напротив Заворыкиной.
— А какие у вас данные для этого? — спросил комиссар, оглядывая худенькую женщину. «Сколько же ей лет? Судя по морщинам под глазами, за сорок», — подумал он.
— Данные? Во-первых, я коммунист! Во-вторых, хорошо знаю немецкий язык…
— Откуда?
— Росла вместе с немецкими детьми, научилась. Пошлите в тыл к фашистам!
— Вы где работаете?
Мария Ивановна назвала прежнее место работы и тоже стала разглядывать комиссара: белое, чистое лицо, доброе, залысины, холеные руки.
— А вы в райком партии не обращались по этому вопросу?
— Была, послали в партизанскую школу в Ленинск, а меня вытурили оттуда.
— Как это вытурили? За что?
— Говорят, здоровье слабое.
— А вы не согласны с этим? — спросил комиссар и еще раз придирчиво оглядел Заворыкину.
— Для того чтобы бить фашистов, здоровья хватит, а когда прикончим, тогда и вовсе не захочется помирать. Я не больная, товарищ комиссар, просто слабовата физически, но я выносливая… Мы с Марусей поклялись друг другу: если нас не пошлют, сами перейдем линию фронта.
— Нет, Мария Ивановна, так не годится: в подобных делах самодеятельность не приведет к добру… Хорошо, я поддержу вас, — сказал Воронин после минутного раздумья. — А не струсите?
— Я вижу, куда вы клоните: дескать, запугаю — откажутся. Боюсь или нет — это не имеет значения. Я хочу бить врагов, топчущих нашу родную землю.
— Кто такая Маруся?
— Она училась вместе со мною в партизанской школе, ее тоже исключили оттуда…
— Почему?
— Говорят, образования маловато. Мы же не собираемся учить фашистов политграмоте, мы будем бить их… Вон как Василий Иванович Чапаев, без всяких академий.
— Пример убедительный, ничего не скажешь, — Воронин улыбнулся. — Ну что ж, считайте, ваша просьба удовлетворена. Я сведу вас с хорошим человеком — все остальное будет зависеть от него и от вас.
— Спасибо, товарищ комиссар! А как с Марусей?
— Надежная девушка?
— Ручаюсь за нее, как за себя! Она сидит в приемной.
— Чего же не зашла вместе с вами?
— Постеснялась.
— Ишь ты!
Воронин вызвал лейтенанта госбезопасности Трушина и познакомил с Заворыкиной, а та свела Андрея Федоровича с Марусей.
Началась долгая и кропотливая подготовка: изучали азы топографии, немецкие танки, самолеты и орудия по подготовленному для этих целей фотоальбому и многое другое, что нужно знать разведчику.
Когда занятия подходили уже к концу, Мария Ивановна вдруг высказала недовольство.
— Андрей Федорович, а почему стрелять не учите?
— Стрелять вам не придется.
— Что же, мы палкой будем бить фашистов?
— Нет, Мария Ивановна, не палкой, а умом. Оружие вам нельзя иметь, обнаружат немцы — смерть.
Жизнь Маруси, ставшей верной напарницей Заворыкиной в рейдах по вражеским тылам, сложилась необычно.
Ее родители, цыгане по национальности, в первые годы Советской власти кочевали с табором по всей стране: от Молдавии до Байкала. Однако раньше других цыган поняли, что таборная жизнь не может дать полного счастья человеку. Люди работают, учатся, стремятся к свету, а цыгане мокнут под дождями, рожают детей в грязных кибитках, обманывают и воруют, а впереди — никакого просвета.
Вопреки угрозам таборного короля ее отец Петр Кириченко взбунтовался, бросил кочевую жизнь и стал кузнецом в колхозе, недалеко от Ставрополя Куйбышевской области. Несколько раз король подсылал к нему своих помощников, они стращали расправой, требовали, чтобы Кириченко образумился и вернулся в табор. Но Петр не испугался и не покорился, цыгане отступились от него.
Маруся училась, стала комсомолкой, получила специальность токаря, перед войной приехала в Палласовский район, начала работать токарем в Гмелинской МТС. Она была любимицей коллектива: черные, жгучие глаза, кудрявые волосы, певунья, а уж переплясать ее вообще никто не мог — это было в ее крови, как говорится, с молоком матери усвоено.
Маруся с большим трудом добилась направления в партизанскую школу. В райотделе НКВД, куда она обратилась, хорошо знали, что фашисты уничтожают цыган, пытались отговорить ее, предостерегали от опасности, но девушка категорически настаивала на своем, и просьбу ее удовлетворили. И когда страстная мечта Маруси была близка к осуществлению, ее вдруг отчислили из партизанской школы, объяснив это малограмотностью. Она возмутилась и вместе с Заворыкиной отправилась искать правду.
Легенда, которую выработали чекисты для Заворыкиной и Маруси, оказалась жизненной и убедительной, выдержала не одну проверку при самых трудных обстоятельствах.
Согласно легенде, Заворыкина приехала в Сталинград в начале сорок второго по эвакуации из Ленинграда, жила в поселке завода «Баррикады» с двумя детьми. В июне сорок второго года в Сталинград действительно было эвакуировано более девяти тысяч женщин и детей из западных областей страны.
Когда немцы заняли заводской поселок, Заворыкина будто была в центре города, ездила за продуктами; начались бомбежка и артиллерийский обстрел, и она долго не могла добраться до дома. Пришла в поселок, ее задержали немцы и вместе с другими жителями выдворили оттуда, она потеряла детей и вот уже много дней ходит по городу и его окрестностям в надежде найти детей или бывших соседей, которые могли бы сообщить что-нибудь об их судьбе.
Маруся должна была рассказывать свою историю: эвакуирована из Молдавии, в Сталинграде оказалась случайно, приехала к тетке, но нашла лишь разрушенный дом. Тетка или выехала куда-то, или погибла во время бомбежки. Не успела опомниться, немцы заняли район города, где жила тетка; других знакомых у нее нет и поэтому бродяжничает, как может, зарабатывая себе на пропитание.
Несколько дней тому назад в разрушенном доме случайно столкнулась с Марией Ивановной, та поведала о своей беде, и Маруся стала ходить вместе с ней.
Эта легенда в основе своей была правдоподобной: на самом деле многие обезумевшие матери разыскивали потерянных детей. Вместе с тем она оправдывала плохое знание Марией Ивановной и Марусей города, отсутствие знакомых и появление в разных районах.
Известно: русские женщины сердобольны, они поделятся последним куском хлеба с хорошим человеком, попавшим в беду.
Молва об убитой горем матери и о сопровождающей ее девушке разнеслась по захваченным врагом кварталам и улицам города, им сочувствовали, щедро помогали.
Однажды полицай задержал Марию Ивановну и Марусю, потребовал документы. Их окружили женщины, из толпы неслись выкрики: «Чего пристал? Не видишь, у матери такое горе, детей лишилась, а ты, изверг, придираешься! Свои они, мы знаем их…»
Женщины сами уже пересказывали полицаю историю Марии Ивановны, дополняя легенду новыми подробностями и подтверждая многими аналогичными случаями из жизни. И полицай отпустил их.
Позднее немецкие пособники так привыкли к Марии Ивановне, что при встрече с ней сами спрашивали: «Ну как, не нашла детишек?» — и сочувственно качали головой.
В другой раз Мария Ивановна и Маруся зашли в знакомый дом, обогрелись, чаю попили, по просьбе молодой соседки Маруся начала гадать на картах. На их беду, в дом зашел немецкий обер-ефрейтор. Кто знает, чего ему там понадобилось?
— О, ты есть ди цигайне!
— Нет, господин гауптман, я молдаванка. Родилась в Бессарабии. — Маруся нарочно назвала обер-ефрейтора капитаном, желая польстить ему и продемонстрировать свою неосведомленность в военных званиях.
— Скажи, скоро война капут? — спросил немец, кивнув на колоду карт.
Маруся долго тасовала карты, раскладывала, пощелкивая языком.
— Чей побед?
— Ничего не вижу. Все зависит вот от него, — сказала девушка, ткнув пальцем в крестового короля.
Обер-ефрейтору, видно, не понравился такой вызывающе-уклончивый ответ, он был бы удовлетворен, если бы Маруся сказала, что война кончится скоро и только победой Германии.
— Ты много говорить! — закричал немец и погрозил пальцем.
Через несколько минут после того, как он ушел, забежала соседка и предупредила:
— Бабоньки, уносите ноги: фриц пошел в комендатуру.
Мария Ивановна и Маруся поспешили покинуть гостеприимный дом…
Обо всем этом Ашихманов вспомнил под крутым берегом Волги, рассказывая о Заворыкиной и Кириченко начальнику особого отдела 13-й гвардейской дивизии.
Утром он зашел к Андрею Федоровичу, рассказал о встрече с Марией Ивановной и Марусей, о полученной от них информации и о том, какие приняты меры.
— Все правильно, — одобрил Трушин. — Сергей Никитич, начальник отдела дал указание — подготовить поездку Заворыкиной и Кириченко в Гумрак. Не удастся ли им что-нибудь пронюхать об абвергруппе-104. Как ты смотришь на это?
Ашихманов задумался, долго молчал, машинально потирая переносицу.
— Чего молчишь?
— Боюсь я, Андрей Федорович, за Марусю: видно же, что она цыганка, а вы знаете, как фашисты относятся к цыганам.
— Знаю. Но она же выдает себя за молдаванку, и ей верят.
— Пока верят, — согласился Сергей Никитич. — Ну что ж, давайте пошлем.
— Где они сейчас?
— В «Цыганской заре», у них все нормально.
— Ладно, посоветуемся с ними, потом доложим наше мнение начальству.
— Договорились.
XXII
В последние дни неожиданно похолодало, моросил нудный осенний дождь.
Прошин с утра чувствовал себя неважно: корежило, как он говорил в таких случаях, голова вроде бы и не болела, но и не была свежей.
Василий Степанович придвинул стопку серой газетной бумаги, надо было подготовить спецсообщение для Москвы и городского комитета обороны о положении в городе и подвести итоги работы управления НКВД за сентябрь. Обычно самой трудной для него была первая фраза документа, а на этот раз она родилась быстро и легко.
«За последние дни отмечается резкое ухудшение обстановки, — написал он и, подумав немного, продолжал: — Противник развивает наступление на северо-западные и северные районы Сталинграда, вышел к линии железной дороги СТЗ — город. Заняты Верхний поселок завода «Баррикады» и Горный поселок. Линия обороны проходит по территории завода «Красный Октябрь», «Баррикады» и по реке Мокрая Мечетка.