— Василий Степанович Прошин? Так? — спросил нарком и придвинул красную папку — личное дело Прошина.
— Так точно! — отрапортовал Прошин и хотел было подняться.
— Сидите, сидите. — Нарком раскрыл обложку, полистал личное дело. — Прежде всего поздравляю вас, товарищ Прошин, с присвоением звания полковника.
— Благодарю вас, товарищ нарком.
— Приказ подписан, можете добавить на погоны по звездочке. Новое назначение не пугает вас?
— Не боги лепят горшки, — сказал Прошин, как ему показалось, слишком самоуверенно и, чтобы смягчить впечатление, добавил: — Двадцать два года стажа…
— В работе оперативных подразделений Наркомата внутренних дел, особенно в милицейской службе, есть своя специфика, — сказал нарком, — но чекистские методы, завещанные нам Феликсом Эдмундовичем, и к нам относятся полностью. Надеюсь, что ваш большой опыт внесет живую струю… Вы были в отделах и управлениях? — спросил нарком, кинув на Прошина короткий и вопрошающий взгляд.
— Был, товарищ народный комиссар! Столько наговорили — голова идет кругом.
— Да, задачи перед нами большие, важные, срочные, но у вас будут заместители, начальники отделов, больше опоры на них. Владимир Ильич Ленин говорил, что хорош начальник не тот, кто за все берется сам, а тот, кто может организовать других на выполнение порученного дела. Знаю, что в дни великой битвы на Волге Сталинградское управление неплохо работало.
— Да, это отметили и в областном комитете партии, — сказал Прошин, вспомнив беседу с первым секретарем обкома Чуяновым. — Говорят, и товарищ Жуков похвалил сталинградских чекистов.
Отвечая на вопросы наркома, Василий Степанович подробно рассказывал о последних сражениях, о разрушениях, жизни в городе, о восстановительных работах, развернувшихся там. И вдруг, вспомнив о пятнадцатиминутном приеме, с тревогой посмотрел на часы.
Это не ускользнуло от внимания наркома.
— Вы спешите? — спросил он.
— Нет, товарищ нарком, нас предупредили, только пятнадцать минут…
— Ничего. Больше никого нет на прием. Продолжайте, пожалуйста. — Видимо, рассказ о Сталинграде, где он в качестве заместителя наркома бывал в дни самых ожесточенных сражений, заинтересовал его.
Когда Василий Степанович вышел из кабинета, секретарь наркома с укоризной посмотрел на него и покачал головой. Прошин только пожал плечами, не станешь же объяснять, что задержался не по своей вине.
Вечером Василий Степанович записался на прием к заместителю наркома Сергею Степановичу Земскову. Ему сказали, чтобы он подошел к двадцати двум часам.
В назначенное время Прошин был в приемной. Пришлось подождать еще минут двадцать. Он вышел в коридор и взволнованно ходил возле приемной: волнение в таких случаях неизбежно. Не виделись двадцать два года. Каким стал Земсков? Узнает ли его? Как отнесется к его визигу?
Больше всего Василий Степанович боялся, чтобы заместитель наркома не принял его посещение за корыстный шаг, имеющий целью извлечение личной выгоды из знакомства с руководящим работником наркомата. Порою возникала мысль отказаться от этой встречи, нежелание увидеться с Земсковым, вспомнить о давно минувших днях было непреодолимым.
— Товарищ полковник, проходите, — пригласил секретарь, приоткрыв дверь. Прошин не сразу понял, что приглашение относится к нему, не привык еще к обращению по новому званию.
— Ну, покажись, каким ты стал, Василий Прошин, — говорил Земсков, пожимая его руку и придирчиво оглядывая. — Вроде бы и не очень изменился, но на улице прошел бы мимо, не узнал бы.
— А вот вы, Сергей Степанович, здорово изменились. Помню вас худеньким пареньком, а теперь — представительный и солидный мужчина.
— Положение обязывает быть солидным, — рассмеялся Земсков. — Садись, расскажи, как жил, чего повидал?
— Вскоре после вашего отъезда меня послали в Нижнеломовский уезд.
— Это еще при мне было. Помню, встречались в Нижнем Ломове.
— Да, да. Там тогда орудовали политические и уголовные банды… Потом работал в окружном отделе, откомандировали на Урал, но по болезни пришлось уехать оттуда.
— Какой болезни?
— Контузия у меня, в двадцатом году белополяки пустили под откос наш эшелон…
— Помню, помню, — сказал Земсков и стал закуривать, предложил Прошину, тот отказался. — И что же дальше?
— Послали в Саратов, в распоряжение управления НКВД по Нижне-Волжскому краю, а когда образовалась Сталинградская область — туда. — Василий Степанович умышленно умолчал о том, что был парализован и чуть не уволен из органов НКВД. В личном деле отмечено, рассудил он, и незачем вспоминать об этом.
— Значит, всю жизнь воюешь, — сказал Земсков. — Помню, как мы выезжали на Ворону уничтожать антоновских бандитов. Конечно, те события не идут ни в какое сравнение со сталинградскими делами, но по молодости тоже казались опасными и важными. Впрочем, они и были такими: ведь решалась судьба еще не окрепшей Советской власти… А Сталинград — ни с чем, конечно, не сравним. Какой-то мудрец сказал, что опыт, приобретенный человеком за время осады, равняется опыту его отца и деда, вместе взятых.
— Так оно и есть, — согласился Прошин.
Он рассказал о небывалом героизме бойцов 10-й дивизии войск НКВД, которой командовал полковник Сараев, о самоотверженной работе сотрудников управления НКВД, о захвате фельдмаршала Паулюса и его штаба, о разрушениях в городе.
— А вы помните Мокшина? Ивана Ивановича? — спросил Прошин, вспомнив о своей последней встрече с ним.
— Как же, как же, помню, — тихо проговорил Земсков и тяжело вздохнул. — Нет больше Ивана Ивановича Мокшина…
— Как нет?
— На днях получил письмо от товарищей. Во время сражения под Ростовом был убит командир батальона морской пехоты, Мокшин принял командование на себя и тоже погиб…
Наступила минута тягостного молчания, Земсков опустил глаза, беззвучно постучал пальцами по столу.
— Видно, все-таки есть у человека предчувствие, — сказал Прошин. И, заметив недоуменный взгляд Земскова, пояснил: — Совсем недавно я встречался с ним. «Я бесконечно рад нашей встрече, может быть последней», — сказал он, прощаясь. Говорю: «Что ты, Иван Иванович». А он ответил: «До Берлина далеко — всякое может быть. В случае чего, куры-кочеты, не поминай лихом».
— Куры-кочеты, — машинально повторил Земсков. — Это была его любимая присказка… Василий Степанович, вы не хотите в Москву переехать? — неожиданно спросил Земсков. — Я пока ничего не обещаю, но мелькнула мысль: у вас огромный опыт борьбы с бандитизмом. А у нас по этой линии ожидается жаркая работа. Фашисты, несомненно, оставят в освобожденных районах националистические и прочие бандформирования. Как вы смотрите на это, так сказать, в перспективе, в принципе?
— Не стал бы возражать. Сын подрастает, в Москве легче выбрать учебное заведение по душе…
— У вас один сын?
— Два. Я говорю о младшем, старший служит в армии. А у вас как с наследниками?
— Сын тоже в армии, дочь заканчивает школу. Ну, хорошо, договорились. Желаю вам успехов на новой работе, будут трудности, звоните — всегда рад помочь старому коллеге.
— Спасибо, Сергей Степанович.
Уже в поезде Прошин снова и снова перебирал в памяти беседы с наркомом и Сергеем Степановичем, по сердцу разливалось радостное тепло. Он думал о том, что, как бы ни была сложна оперативная обстановка, как ни велик объем работы, он счастлив оттого, что именно этому делу посвятил свою жизнь.
В послевоенные годы генерал-майор В. С. Прошин работал начальником главка в центральном аппарате МВД СССР, затем возвратился в Пензу на должность начальника Управления КГБ, избирался членом бюро областного комитета КПСС; награжден двумя орденами Ленина, а также Красного Знамени, Красной Звезды, «Знак Почета» и многими медалями; скончался в августе пятьдесят пятого года в Москве, похоронен на Ваганьковском кладбище.