Солнце начинает клониться к закату. Еще одну ночь он не переживет. Он это знает. Еще немного – и организм откажет. Но, несмотря ни на что, он продолжает спускаться с горы. Ему кажется, что склон стал немного более пологим, но он не уверен. Перед глазами все уже плывет, очертания теряются. Он не знает: просто темнеет, или это он умирает. И вот тогда он видит на земле это, или ему только кажется, что видит. Сомневается. Приходится остановиться и оценить еще раз – веки распухли. Не наклоняется, потому что не думает, что сможет разогнуться, но ведь он вырос в деревне, так что он точно знает: эти темные шарики – ослиный помет.
Шарики вроде пунктирной линии, и он механически идет по ней. Словно Мальчик-с-пальчик по дорожке из черных крошек. На ногах держится с большим трудом. И через несколько сотен метров он его видит.
Это осел.
– Ослик!
Голос его подводит. Но, проводив осла взглядом, он видит ее. С противоположного берега речушки на него смотрят черные глаза женщины, в которых больше удивления, чем страха. И рядом с ней появляется смуглый, с черными, как смоль, волосами мужчина. Гийоме, инстинктивно прибегнув к универсальному, хранимому в извилинах нашего мозга с незапамятных времен языку, тянет к ним руки.
Мужчина идет к нему, но все вокруг уже исчезает. И он падает на землю, как кукла-марионетка, которой перерезали нити.
После бесплодного утра, когда он нарезал бесконечные круги над безлюдными горами, Тони, пав духом, возвращается на своем «Лате» в Мендосу. Желания разговаривать с кем бы то ни было у него нет, и он идет выпить кофе в трактир неподалеку от аэродрома. Он знает, что скажут ему аргентинцы: гора взяла его себе. А у него уже не осталось сил, чтобы с ними спорить. Так что он нехотя ковыряется ложкой в тарелке супа, когда вдруг дверь резко открывается и в проеме показывается голова механика.
– Гийоме нашелся!
У обедающих останавливаются челюсти. Всю неделю на первых полосах всех газет главной новостью была новость о пропавшем летчике, его фотография уже успела появиться в траурной черной рамке.
На глазах у всех этот француз-переросток в двубортном костюме выскакивает из-за стола, свалив на пол тарелку и чудом не перевернув стол. И стремглав несется на полосу, а разгневанный официант бежит вслед за ним, размахивая счетом.
На аэродроме ему сообщают, что поступил звонок из полицейского участка Сан-Карлоса, маленького городка, расположенного к югу от них.
– Но… он жив?
Ничего не понятно. Никто ничего не знает. Карт, которые бы могли показать, как добраться до Сан-Карлоса, нет, но ему указывают дорогу, что ведет туда практически по прямой, и он собирается лететь прямо над ней на низкой высоте. Забирается в самолет вместе с механиками, и они взлетают.
Тони летит над дорогой и молится всем известным ему богам, чтобы Гийоме оказался жив. За несколько километров до Сан-Карлоса они замечают движущуюся по той же дороге навстречу им целую процессию машин и нескольких всадников, которые машут им руками. Тони вовсе не нравится этот караван автомобилей, он похож на траурную процессию. Но садиться все равно надо. Он перелетает через ряд тополей и садится на крошечном пустыре, едва не угодив колесом в канаву, что могло бы привести к катастрофе. Но вовремя выруливает, и они торопятся спрыгнуть на землю.
Машины стоят посреди дороги и ждут. Водитель головной машины распахивает заднюю дверцу своего старенького «Форда». Какой-то мужчина с впалыми щеками, красной обожженной кожей, весь в царапинах и синяках, с большим трудом вылезает из машины, опираясь на дверцу.
– Анри!
Тони сгребает его в объятия. Они плачут. Плачут, как дети. Они и есть дети. Механики уважительно снимают фуражки, словно им явлено чудо.
– То, что я сделал, – прерывисто шепчет ему на ухо Гийоме, – клянусь тебе, не сделало бы ни одно животное.
Тони с помощью механика осторожно несет его в самолет, а народ кричит здравицы и «Ура!» летчику, который совершил то, что до тех пор не удавалось никому. Его усаживают в кресло, Тони застегивает на нем ремень безопасности. Глаза Гийоме на изможденном лице смотрят на него, и, прежде чем забыться сном, он успевает произнести несколько слов:
– Тони, я тебя видел там, наверху… а ты меня видеть не мог.
– Были и другие самолеты, которые тебя искали… Откуда ты знаешь, что это был я?
– Никто, кроме тебя, не стал бы летать над вершинами так низко.
Глава 55. Озеро Бер (Франция), 1930 год
Мермоз, засунув руки в карманы плаща, ходит кругами возле радиорубки воинской части. Накрутил уже столько, что проложил в поле борозду. Новости о спасении Гийоме туманные, в каком состоянии его обнаружили, непонятно.
Из приоткрывшейся двери выглядывает солдат:
– Месье Мермоз! На ваше имя получена радиограмма из Сантьяго-де-Чили, отправитель – месье Сент-Экзюпери.
– И что там, бога ради? Прочтите ее!
– Это очень короткое сообщение, там только вот что: «Жан, ставь на лед шампанское и три фужера».
Мермоз хохочет, и хохот его такой силы, что взмывают в воздух птицы.
Добрая весть позволяет ему вновь уйти с головой в подготовку гидроплана. Письма, которые он шлет за океан Жильберте, и те, что приходят ему, находятся в прекрасном равновесии. Он цитирует в них стихи, которые вспоминает или сочиняет сам, а она на листочках писчей бумаги, благоухающих розовой водой, рассказывает ему о приготовлениях к свадьбе: какого цвета будут цветы у алтаря и что входит в меню свадебного банкета.
С понедельника по пятницу он полностью погружен в испытания «Лате», а поздно вечером в пятницу садится в ночной поезд, и на следующее утро он уже в Париже. Подъезжает на такси забрать Сильвину из квартирки, которую та снимает вместе с подругой, и оба на два дня водворяются в номер отеля, где не вылезают из постели. Так проходят недели: череда периодов концентрации на работе и выходных, посвященных сексу с девушкой с густо накрашенными глазами.
В первых числах мая он снова провел полетные испытания «Графа Де-ла-Волькса» в режиме кругового движения и побил мировой рекорд по продолжительности полета. Машина готова. Для решающего дня – вторник, 14 мая, полнолуние – все готово.
Это его последние выходные в Париже перед тем, как отправиться в Америку и встретиться с Жильбертой и его новой жизнью. Сильвина знает, что он уезжает, она знала об этом с самой первой минуты, потому что он сам и рассказал ей о своей помолвке в Бразилии, и все было сказано предельно ясно. Но она из той породы женщин, которые верят, что если плохое не поминаешь, то оно и не происходит. Она с первого вечера знает, что Жан помолвлен и что он уедет в Америку, но не желает верить, что нечто столь ужасное может произойти. Кое-что из наркотиков она употребляет, но самый сильный дурман для нее – Мермоз.
В этот прощальный вечер они ужинают втроем, с Максом Делти. На следующее утро Мермоз должен сесть на скорый поезд до Марселя, откуда он уже вместе с «Графом Де-ла-Вольксом» отправится дальше, предприняв попытку вписать строку в историю французской авиации. Макс хочет проститься с другом на перроне, поэтому он бронирует себе номер в том же отеле окнами на Лионский вокзал.
– Да не нужно, Макс! Ненавижу прощания! – возражает Мермоз за ужином.
– Но ведь это прощание будет счастливым!
– Давайте за это выпьем!
У Сильвины под ресницами блестят слезы. Счастливым? Мужской эгоизм – колодец без дна! Сильвина смотрит на Мермоза с яростью, которая еще сильнее разжигает ее желание. Мермоз с энтузиазмом поглядывает на бутылку ледяного шампанского. Макс Делти смотрит на них обоих и думает, что остаться в отеле – отличная идея на тот случай, если завтра утром придется будить его друга звуками тромбона. Делти знает Жана ночного – падкого на женщин, не знающего границ, но он не знает Мермоза-пилота. Тот ни разу в жизни ни на минуту не опоздал на службу.
После легкой, пересыпаемой шутками беседы Делти прощается с ним в холле отеля. Мермоз закрывает дверь своего номера, и Сильвина кидается ему на шею. Срывает с себя одежду, толкает его на кровать и усаживается сверху. Любовью они занимаются с такой страстью, словно грядет конец света. И конец наступил. Уже на рассвете, когда в смятой постели воцаряется спокойствие, Сильвина, положив ему голову на волосатую грудь, спрашивает еле слышно:
– Ты вернешься, Жан?
Он вздыхает. Грудь его то поднимается, то опадает, поднимая и опуская голову Сильвины, словно покачивая на волнах.
– Мы ж об этом с тобой уже говорили. Если я упаду в море, то не вернусь больше никуда. А если долечу в Америку, то встречусь со своей невестой и женюсь на ней, – отвечает он с некоторым раздражением, ведь приходится повторять уже сказанное и хорошо известное. – Наша история была замечательной, но здесь она кончается. Разве мы с тобой об этом не говорили?
– Да-да, ты прав, разумеется. Не сердись на меня.
На прошлой неделе, хоть она и выражала протест с сердитой, но не без кокетства гримаской, Мермоз подписал чек на имя ее квартирной хозяйки, оплатив ей жилье до конца года. И подарил ей золотой браслет, который какое-то время поможет ей продержаться на плаву в случае необходимости. И думает, что оставляет Сильвину в неплохом положении. Думает, что между ними нет места недоразумениям, потому что в первый же день он сказал о том, что может ей предложить, и она на это согласилась. Он думает, что понимает женщин, но ни черта не понимает. Он думает, что раз он был знаком со многими, то хорошо разбирается в женщинах, но все в точности наоборот: у него их было много, но ни разу ни с одной не оставался он столь долго, сколько нужно, чтобы понять хоть одну.
Он проваливается в глубокий сон. И не слышит, как Сильвина встает и закрывается в ванной.
Когда утром Мермоз просыпается, он находит ее на диване. Рядом на тумбочке два пустых пузырька из-под таблеток, они вопиют о трагедии. Он бросается к ней, но, коснувшись, убеждается: она холодна, кожа белая, губы фиолетовые. И выбегает из номера за Максом Делти – тот открывает ему в пижаме. Звонить в полицию идет его друг, а Мермоз остается с ней наедине.