Тони очень не нравится, когда он приходит домой, а ее нет. Иногда она оставляет записку: «Я в опере. Приду поздно». И он ждет ее – не спит и работает. Книга обрела новое направление: авиатор стал персонажем второстепенным, а на первый план вышел директор «Линий». Это Ривьер – персонаж, навеянный образом Дора, начальник настолько требовательный, что требовательность эта граничит с безжалостностью. И все же Тони видит в нем некий путь к совершенству: самопожертвование, которое возвышает.
В эти недели он чувствует себя счастливым, но похож на лунатика. Все вращается вокруг Консуэло. Она как маленькая планета с умопомрачительной силой притяжения. Она просто фонтанирует идеями, какими бы сумасбродными они ни были: вылепить статую (та останется недоделанной в гостиной), устроить сеанс медитации за обеденным столом, принять участие в спиритических сеансах, которые организует некая слегка тронутая умом маркиза, переставить мебель несколько раз за день.
В письме Гийоме он пишет, что его нынешняя жизнь вовсе не помолвка, а танго. Ему кажется, что он счастлив. И однажды утром он понимает, что давно уже не вспоминает о Лулу.
Иногда он обнимает ее за талию и спрашивает в лоб:
– Ты меня правда любишь, Консуэло?
А она отвечает соблазнительной гримаской, берет его за подбородок и страстно целует. Может, причиной тому ее неопределенный французский, но каждый раз она объясняется скорее мимикой, движением ресниц или жестами, чем словами. И это усиливает ту двусмысленность, которая Тони и мучает, и чарует. Но она поступает так не только с ним. Если в отеле к ее столику подходит официант со счетом на маленьком подносе, чтобы она его подписала и он был суммирован со счетом за номер, она возвращает поднос, не развернув его, и улыбается. Официант теряется, но в конце концов кланяется и уходит. Эта улыбка – ее подпись.
Тони настаивает на свадьбе, и она наконец соглашается.
Объявляет, что должна отправиться в Европу, что нужно кое-что подготовить, и ее отсутствие его страшно тревожит. Тони начинает звонить ей в любое время дня и ночи, откуда угодно. Зачастую он не застает ее в том парижском отеле, где она остановилась, а бывает и так, что телефонные линии доносят до него только эхо разделяющего их пространства в виде каких-то шумов и помех, из-за которых ничего понять решительно невозможно. В офисе «Аэропостали» бухгалтеры и секретарши свыкаются с голосом сеньора Сент-Экзюпери, который громко кричит в телефонную трубку, желая узнать, любят ли его. А порой, когда он забывает о том, который час, слышат, как он шепотом, но не менее громогласно, приносит миллион извинений за то, что разбудил ее в четыре часа утра.
Наконец он не выдерживает и при одном из этих без конца прерываемых разговоров говорит, что так невозможно ничего понять и что он садится на первый же корабль.
– А твоя работа? – спрашивает она.
И прежде, чем связь прерывается, он успевает сказать, что в связи со свадьбой взял отпуск.
– И никуда не ходи! Как только я приеду, мы поженимся!
– Но мне нужно новое платье, дорогой! Где же я найду портного, который работает с такой скоростью?
– Не знаю! Закажи его в десяти ателье и возьми то, которое будет готово первым!
На этот раз он сам кладет трубку. У него слишком много дел. Ему нужно последний раз слетать в Комодоро-Ривадавия, заменяя одного пилота, собрать чемодан, написать матери, купить подарки сестрам…
Месье Дора прислал из Монтодрана телеграмму, скупо удовлетворив ходатайство об отпуске. Он не может ему отказать: человек уже два года работает без отдыха. Кроме всего прочего, у Дора другие заботы.
Тони, никогда и никуда не торопясь, всюду появляется в последний момент. Он столько времени проводит в кафетерии терминала, поднимая бокалы с шампанским с друзьями и коллегами, многие из которых – аргентинские летчики, что едва не опаздывает на корабль. На причале его ожидает посыльный. Он доставил животное, купленное Тони в подарок сестре Габриэле, и парень с облегчением вручает ему свой груз.
– Вот ваш котенок, сеньор, – объявляет он с выражением отвращения на лице.
На причале, с которого отправляются трансатлантические лайнеры, не остается незамеченным некий высокий мужчина в костюме с двубортным пиджаком, из-под которого свешиваются фалды вылезшей из брюк сорочки, что рысцой бежит по терминалу, таща за собой на поводке детеныша пумы, и машет рукой матросам у трапа, прося подождать.
Путешествие длится для него неимоверно долго, в особенности по той причине, что нужно кормить и ежедневно выводить гулять эту кошку, которая растет с пугающей быстротой. Во время одной из таких прогулок им навстречу попадается морской офицер, и животному приходит в голову наихудшая из всех возможных идея: наброситься на него и куснуть за лодыжку. Возникает переполох, которым котенок пользуется, чтобы удрать.
Проскользнув в ближайшую открытую дверь, звереныш оказывается в казино. Когда первые из увешанных драгоценностями дам за столиком с баккара оборачиваются и видят на пороге большую кошку, они роняют карты и бегут спасаться, но так неловко, что столик падает, обрушивая водопад фишек.
Намереваясь сразиться с пумой, на сцену выходит служащий казино с тростью, но, как только зверь фиксирует его взглядом и мощными прыжками начинает движение в его сторону, служащий откидывает палку и бросается бежать. И после того как, толкая друг друга, из казино выскакивают все до единого пассажиры, матрос захлопывает дверь и пума остается в клетке с рулетками и столами, обитыми зеленым сукном.
Пума реквизирована капитаном судна, который намерен посадить ее в клетку и, как только они бросят якорь у Канарских островов, передать властям.
В ту ночь Тони делает в тетради несколько записей. Это черновые наброски письма Лулу, которое он никогда ей не пошлет: «Через несколько дней я превращусь в респектабельного женатого господина. С нашей когда-то заключенной помолвки прошли годы. Прошла целая жизнь. Порой я все еще думаю о том, какой могла бы быть наша с тобой жизнь. Это, конечно, смешно, но я не могу не тосковать по той жизни, которой у меня не было».
Лайнер заходит в порт Альмерии, города на юге Испании, где Тони сходит на берег – там его ждет Консуэло. Они берут автомобиль – единственное такси на много километров вокруг – и пускаются в путь, обгоняя низеньких мужчин верхом на ослах. Въезжают на лишенный растительности холм посреди сухой пустоши, сразу напомнившей ему африканские пейзажи. С этой возвышенности открывается вид на долину, а на ней – сияние чудного городка: белые, ослепительные на солнце домики. Они просят шофера отвезти их в этот похожий на произведение ювелирного искусства городок, и автомобиль едет туда, распугивая куриц и стариков с посохами из оливкового дерева, пока не останавливается перед первыми домами. Издалека в своем белоснежном сиянии они казались сказочным видением; а вблизи это простенькие, в большинстве своем бедные, нуждающиеся в ремонте строения.
Тони хранит молчание.
– Что такое, любимый?
Он глубоко вздыхает.
– Мечты, Консуэло…
– А что такое с мечтами?
– Стоит их тронуть руками, они тают. Взгляни на эти дома, казавшиеся белым золотом. Мы коснулись их, и они превратились в известку.
– Тони! Забудь ты о мечтах! Живи сегодня!
Никуда не спеша, они пересекают Испанию. Добравшись до Франции, поселяются в Ницце, в доме, который достался Консуэло в наследство от Гомеса Каррильо. Принимают гостей: родственников и друзей. Однажды вечером приходит с визитом его тетя, Ивонна де Лестранж, вместе с Андре Жидом, к тому времени одним из самых известных писателей Франции.
Андре Жид очарован приключениями летчиков, о которых Тони пишет с энтузиазмом и истинной поэзией, так что он с огромной радостью уносит под мышкой отпечатанную на машинке копию романа о ночи и самопожертвовании, который будет назван «Ночной полет».
Консуэло оживленно жестикулирует, без конца то садится за столик в саду, то встает, пытается подбрасывать новые темы для беседы, но ни Ивонна де Лестранж, ни Жид не уделяют ей достаточного, с ее точки зрения, внимания, и она ведет себя все более и более развязно. Единственное, что интересует гостей, – это работа Тони в Южной Америке и литература, а она демонстративно показывает, что ей скучно, громко зевая.
Когда гости уходят, Консуэло вне себя от ярости.
– Да они просто нос задирают, эти снобы! – визжит она, когда они, проводив гостей, входят в дом. – Я-то намного больше понимаю в литературе, чем они!
– Правда? – откликается Тони, забавляясь ее истерикой, вызванной тем, что ей не досталось всех тех расшаркиваний и комплиментов, которые она привыкла получать от своих друзей.
– А много ли ты знаешь таких, кто был бы женой двух писателей? Твоя тетя смотрела на меня свысока. Она точно из тех женщин, которые терпеть не могут, если другая превосходит их в привлекательности!
На рассвете назначенного дня свадьбы Тони переводит дыхание, как бегун на финишной прямой. Она – в черном, под вуалью и с букетом гвоздик в руке. Он – в пиджачной паре и весь сияет. На фотокарточках получается похожим не на жениха, а на высокого роста мальчишку в день первого причастия.
После свадьбы он чувствует себя преисполненным энергией и радостью. Он едет с женой в Сен-Морис, и на улицах города они то и дело встречают то какого-нибудь друга его юности, то старинного знакомого. И Тони немедленно хватает того за плечи и тащит в ближайшее кафе – выпить бокал шампанского и познакомить с женой, которая то болтает, не закрывая рта, то не может скрыть скуки, демонстрируя самое откровенное пренебрежение.
Вечерами, пока она рисует, он выходит в сад покурить, и время от времени, когда он остается один, ему вдруг становится грустно. Нападает беспросветная тоска, причем безо всякой причины. Вот как у кого-то случается приступ астмы или расстройство желудка, а у него – портится настроение, и он понятия не имеет отчего.
И он задается вопросом – откуда она берется, эта тоска. Ведь он проживает лучшее время своей жизни! Нашел свою любовь, с работой все отлично, его там ценят, а что касается его перспектив как писателя, то при поддержке издателя Галлимара и Андре Жида они просто великолепны. Ему впору прыгать от радости, ведь он самый большой счастливчик на всем белом свете. Однако счастье как будто бы выскальзывает сквозь пальцы. Ему уже тридцать, и теперь он грустит по страстям своих юных лет, когда влюбляешься каждый день и ничто не предрешено.