Мы все поменяем.
– Но как, Жан? Занявшись политикой?
– Ты же знаешь – я ненавижу политику.
– Но твоя партия участвует в выборах. Это и есть заниматься политикой. Ей понадобятся деньги, чтобы финансировать кампанию, и придется пойти в банк. Все как всегда.
Люди вокруг внимательно смотрят на своего лидера с черной повязкой на рукаве, ожидая его ответа.
– Ты интеллектуал! – презрительно роняет он. – Своими вечными рассуждениями и сомнениями вы все выхолащиваете!
Мермоз никогда до тех пор так жестко с ним не говорил, и Тони, как это обычно происходит с детьми, когда их отчитывают, печально опускает голову. За Мермозом пришли сразу несколько человек – его зовут возглавить колонну. Среди собравшихся выделяется угрюмый мужчина, грудь которого покрыта панцирем медалей. Это полковник Де-ля-Рок.
Сторонники птичьей стаей окружают со всех сторон Мермоза и уносят его на своих крыльях. Тони головы не поднимает. Знает, что если и взглянет, то уже не сможет различить его в этой толпе.
Когда темная туча членов «Огненного Креста» удаляется, Мермоз отделяется от группы, отцепляя старающиеся удержать его руки, и широкими шагами, в четыре прыжка, возвращается к Тони, одиноко стоящему на пустой площади. Подбегает к нему и почти сбивает с ног. Стискивает в медвежьем объятии. Сжимает руками и не хочет отпускать.
– Все нас ждут, месье Мермоз! – говорит ему какой-то человек, прибежавший за ним.
Друзья смотрят в глаза друг другу. Все еще сцепившись руками, они улыбаются. Их взгляд – взгляд соратников в пилотской столовой, где самое важное говорится без слов.
Он смотрит ему вслед, Мермоз оборачивается еще раз.
– Тони! Педаль и штурвал!
– Педаль и штурвал, Жан!
Тони уходит, но не может не испытывать тревоги по поводу Мермоза. Однажды по радио он слышал выступление полковника Де-ля-Рока и знает по собственному опыту, что его слова, как вирус, передают веру. И это та вера, которая мобилизует. Та, которая людей объединяет, сначала немногих, затем их число растет, пока не образуется великое братство, радостно выступающее в поход за лучший мир. И когда на пути их правды появляется препятствие, его отодвигают в сторону; если вдруг на дороге растет дерево, его срубают со счастливой евангельской улыбкой ради блага человечества, которое они собой представляют. Потому что те, кто ошибается, естественно, каждый раз не они, а другие.
Фашизм превратился в религию, которой не нужны церкви.
Единственное, чего он желал бы, так это чтобы Мермоз не забыл, что единственная родина авиаторов – воздух.
Когда он возвращается домой, Консуэло уже ждет его в припаркованном у парадной такси с собачкой на коленях.
– И куда ты ходил за свечами?
– Какие еще свечи?
– Неважно! Какого черта сможешь ты написать, а я – нарисовать в квартире без света? Пока нам снова не включат электричество, мы переселяемся в отель «Понт-Рояль». Я уже и номер забронировала.
– В «Понт-Рояль»?
– Знаю-знаю, ты бы предпочел «Эксельсиор»! Но я не выношу эти их вращающиеся двери – слишком уж узкие.
Метеором в его голове проносится мысль, что у них нет денег на отель, но там им будет хорошо. Он садится в такси и целует Консуэло в щечку. Оба смеются. Шаловливые дети, играющие в свои игры в суровом городе взрослых.
Глава 76. Ливия, 1936 год
Перелеты с целью установить рекорд – это способ заработать денег и иметь возможность продолжать рассекать воздух. Французский «Аэроклуб» и министерство предлагают премию в случае того или иного рекорда. Эпопеи эфемерные, причем без всякого сомнения бесполезные, но когда авиакомпании закрывают перед тобой двери, такие соревнования – для пилота без постоянного места работы – хоть какой-то способ удержаться на плаву.
Уже стало так темно, что даже своего механика, Жана Прево, Тони не видит. Время от времени регулирует подачу топлива, чтобы «Симун» не снижал обороты ниже уровня в две тысячи триста. Самолет такой крохотный, что ему пришлось выбирать, кого взять: радиста или механика. Приходится лететь по старинке, ориентируясь на компас и звезды. Европа, Средиземное море, промежуточная посадка в Тунисе уже позади. Но на Тони давит груз серьезнее, чем сотни литров бензина: тяжесть его финансовых проблем, что в Париже не дают ему подняться над землей. Наличие денег не делает тебя богатым, однако их отсутствие означает реальную бедность. Впрочем, все это непотребство осталось позади, стоило ему подняться в небо. Нет ни голода, ни жажды. Он летит в черном небе Ливии по направлению к Египту, и все остальное уже неважно.
Ночь приветствует их не самым лучшим образом: за мигающими красными лампочками бортовых огней на концах крыльев как будто тянутся ватные, подкрашенные красным волокна. Значит, они летят в плотном скопище кучевых облаков, и те принимают их, рассеивая лучи света. Удивительно: в этой воздушной стране выращивают охапки роз.
Однако гирлянды огней не гаснут. Угодив в облачность, они остаются без ориентиров. Компас показывает направление, но они не знают, на сколько километров могли отклониться от своей цели – аэродрома в Каире, ведь город лишь крошечная капелька в бескрайней пустыне. Летят они вслепую.
После трех часов полета в этой мути Тони пытается спуститься, чтобы хоть что-то увидеть, но облачность слишком низкая. Спускаться ниже, чем на четыреста метров от земли, опасно, но другого выхода нет. Вынырнув из киселя облаков, они надеются увидеть огни города, но внизу – бескрайнее черное пятно, и трудно даже понять: над землей они летят или над морем.
Сомневаясь, они наугад продолжают снижаться на скорости двухсот семидесяти километров в час. Неизвестность прекращает быть таковой в одно мгновение – при мощном, как при землетрясении, толчке. Тони видит, как из кармана рубашки выскакивают сигареты. Все происходит очень быстро, но в то же время он замечает каждую деталь: грохот, резкое торможение, скрежет ломающейся железной обшивки самолета. Завывание. Сумасшедшая вибрация опор. И самолет, что в полной темноте наконец останавливается.
Когда они вылезают из машины, выясняется, что у Прево только ушиблено колено. Поскрипывание под подошвами их ботинок свидетельствует о том, что они в пустыне. О том же говорят холод ночи и безмерное чувство одиночества. Их аппарат чиркнул по верху возвышенности в несколько сотен метров, и они совершили импровизированное приводнение на песок. Просто чудо, что живы остались.
Включив фонарики, осматривают самолет: разбитые крылья, отделившиеся части фюзеляжа, прохудившиеся бензобаки. Но хуже всего другое – разбиты резервные емкости с водой.
В наступившем рассвете они пытаются оценить свое положение. Они потерпели крушение в центре пустыни между Египтом и Ливией с площадью в тысячи квадратных километров. А из провизии у них – полулитровый термос с кофе, четверть литра белого вина и один апельсин. Чтобы их нашли, понадобятся дни или недели, либо их не найдут никогда. Они обследуют окрестности: песок и камни. И солнце, которое, поднявшись на небосклоне чуть выше, раскалит все вокруг. Ошеломленные, возвращаются к самолету и выпивают все скудные запасы жидкости, что у них были. И ложатся в тени самолета, ожидая наступления ночи.
А утром, отправляясь в путь, смазкой пишут на боку самолета то направление, куда намерены отправиться: на северо-запад. Прево еще оставляет прощальную записку жене: просит прощения, что так часто уезжал. Тони не хочет, чтобы механик видел его письмо, и заходит за самолет, чтобы написать последние слова Консуэло.
«Я любил тебя, насколько мог…»
И пускаются прочь. По пустыне идешь небыстро. Ноги тонут в песке, сила духа тает. За одной дюной – другая, потом еще одна, а за ней – еще сто тысяч. Тело высыхает. Человек, как никогда, начинает скучать по собственной слюне. Язык распухает, кажется, что он больше не помещается во рту. Губы трескаются, а глаза забиваются мертвыми мотыльками.
В Париже вечерние газеты сообщают об исчезновении летчика Антуана де Сент-Экзюпери и механика Жана Прево. Консуэло – в доме одного своего друга-художника, который просил ее позировать. Новость приходит по телефону, и она бросается к дверям. Он вынужден кричать ей вслед, что убегает она голой. В отель приезжает бледная как смерть, а в холле ее уже ждут несколько друзей, которые нервно расхаживают из угла в угол. Никаких известий нет, ничего нет. Только то, что он должен был приземлиться в Каире, но не приземлился.
Консуэло подходит к одному из кресел в холле и падает в него, теряя сознание. Друзья несут ее в номер, который превращается в зал ожидания: все ждут звонка по телефону. Они в Париже даже и помыслить не могут, что в трех тысячах километров оттуда Тони и Прево гоняются по пустыне за миражами.
Тони видится целый водопад звонко струящейся воды, и у него светлеет лицо. Но когда делает в его направлении несколько шагов, водопад в знойном мареве растворяется.
Когда солнце уже клонится к закату, Прево объявляет, что видит впереди, в паре километров, озеро.
– Нет там озера, – говорит ему Тони.
Механик злится. Почему Тони его не видит? Принимаются спорить, но недолго. Сил уже почти нет. Тони пожимает плечами и дает ему фонарик. Товарищ уходит на поиски своего озера. Проходит больше часа, уже спустилась ночь, а тот все не возвращается. Тони беспокоится, первые нити ночи заставляют его дрожать – то ли от холода, то ли от страха. Он пристально смотрит на ту точку на горизонте, куда ушел Прево, но там только темнота, с каждой минутой все гуще, все непрогляднее. Его бьет уже крупная дрожь, когда он различает несколько конусов света от фонарей, они движутся примерно в полукилометре от него.
Партия спасателей, Прево ведет их сюда!
Он размахивает во мгле руками.
– Сюда, сюда!
И сам изумляется тому, как хрипит его голос. Встает и из последних сил идет навстречу огонькам.
– Сент-Экс!
– Прево! Мы спасены!
Их языки как мочалки, и слова звучат как-то нечетко. Наконец он добирается до фонаря и рук своего механика.