Лё в настоящий момент командует эскадроном, и в чем он точно не нуждается, так это в том, чтобы иметь под боком высокомерного выскочку, который еще больше усложнит и так непростую ситуацию. Волнует его и еще один вопрос. Он стал командовать эскадроном после перемещения прежнего командира на другую позицию, но он всего лишь лейтенант, а Сент-Экзюпери прибудет в звании капитана. Альяс пообещал, что он и останется командиром, несмотря на нашивки, но тот все равно беспокоится.
В дверях появляется голова лейтенанта Исраэля.
– Наша звезда уже здесь? Что он тебе сказал: будет летать или фильм снимать?
– Не доставай, Исраэль! Не в настроении я.
– Я слыхал, что ему сорок. Так мы ему самолет дадим или кресло на колесиках?
– Вали отсюда!
Лё улавливает звук машины и, взглянув в окно, видит элегантный, несколько запыленный «ДеСото». Из машины вылезает высокий плотный офицер с вздернутым носом. Потом слышится короткий диалог с его ординарцем и практически немедленно – шаги: офицера сопровождают к нему в кабинет. Он встает навстречу новому пилоту с капитанскими звездочками. Битых два дня лейтенант сочинял к этому случаю речь: он должен уважительно, но очень четко дать понять, что майор Альяс доверил ему командовать эскадрильей, несмотря на его невысокое звание, и что капитан должен исполнять его приказы, как любой другой офицер подразделения. Глубоко вздохнув за миг до того, как откроется дверь, он идет встречать этого человека. Лицо у него, что заметно с близкого расстояния, покрыто шрамами.
– Лейтенант Лё, командующий эскадрильей.
– Сент-Экзюпери, пилот.
Улыбаясь, Тони протягивает ему руку.
– Мы не знали точно, когда вы прибудете – сегодня или завтра. Я оповещу лейтенанта Гандара, что ему следует освободить комнату в особняке и передать ее вам.
– Что? Согнать коллегу с его места? Ни в коем случае! Вот куда вы думали его поселить – туда я и пойду.
– Но это маленькая комнатка в захудалом фермерском доме…
– Прекрасно подойдет.
Во время обеда в офицерской столовой на этого писателя в капитанской форме обращены любопытные и недоверчивые взгляды. Тони чувствует, что вернулся в Монтодран, прямиком в комнату пилотов-ветеранов, взирающих на него с предубеждением. Он осторожно начинает расспрашивать о жизни в эскадрилье, но отвечают ему неохотно. Когда повисает тягостное молчание, он достает из кармана колоду карт.
– Запомните карту, а мне не говорите.
Один из младших лейтенантов недоверчиво вытягивает карту, а после того, как возвращает ее в колоду и другой офицер тасует ее долго, до устали, Тони снимает верхнюю – вот она! Все остальные, кому наскучило пассивное присутствие, подходят ближе и встают вокруг.
– Вы сможете повторить, капитан?
– Разумеется!
В первые недели в Орконте царит затишье, вылетов почти нет. Немцы отошли, но это означает лишь то, что они занимаются перегруппировкой сил, готовясь ударить сильнее. Когда они перейдут в наступление, во всю мощь своей военной машины и шовинистической ярости, все содрогнется. В эти зимние дни с нечастыми вылетами карточные фокусы смягчают напряжение в офицерской казарме. Большой успех ожидал и его предложение сыграть в слова по цепочке – занятие, ставшее истинной лихорадкой:
– Контра…
– Трасса…
– Самолет…
– Летчик…
– Чик, чик, чик…
– Чик-чирик, сержант! Пиво – за ваш счет!
– Да пива нет, кончилось, – уточняет солдат-бармен.
– Пусть тогда запишут на его счет – на после войны, – слышится голос Тони.
– Да у него уже семь таких записей.
– Тем лучше! Значит, всем сразу и хватит – отпразднуем.
Порой его утомляет комфорт зала офицеров, с его мягкими диванами и дровяной печкой, навевающей дрему. Тогда хочется выйти на воздух, пойти прогуляться по полосам и ангарам. Он угощает сигаретами техников и механиков, а те пересказывают ему кое-какие слухи из офицерской гостиной. В обеденный перерыв он замечает сержанта Фарже, занятого восстановлением сломанного радиатора.
– Да ведь радиатор совсем спекся, сержант!
– Так и есть, капитан. Его хотели отправить в металлолом, а я вот решил попробовать его починить.
Механик стискивает зубы, давя на отвертку, которая служит рычагом, отделяя пластину. Костяшки на руках побелели, зубы скрипят. Пластина не поддается. Но он не бросает.
Тони глядит на него с восхищением. Такие люди, как Фарже, не получают ни медалей, ни почестей, их имен не найдешь в книгах по истории, но именно они движут мир.
В один из вечеров офицеры воинской части сидят и с беспокойным равнодушием ждут, когда землю окутает ночь. Разговоры стихли, воцарилась апатия. Капитан Сент-Экзюпери уехал в Париж, в трехдневное увольнение, и его отсутствие заметно. Они уже привыкли к его обществу, к рассказам о полетах над Южной Америкой или над пустыней. Вдруг распахивается дверь в офицерскую гостиную, врывается зимний ветер. Все поворачиваются и видят: входит капитан с внушительных размеров деревянным ящиком.
– Что это вы сюда принесли?
Он идет прямиком к столу, который используется много для чего: чтобы за ним есть, играть в шахматы, писать письма родным или разворачивать на нем карты. Все заинтригованы и встают за его спиной. Ящик открывается, и в нем обнаруживается патефон. Капитан вставляет ручку, заводит с ее помощью пружину, и тарелка начинает вращаться. Потом он вынимает из конверта пластинку с песнями Тино Росси.
Из небольшого динамика, вмонтированного в корпус, звук доносится глухо, словно издалека. На офицеров, ожидающих резкого обострения войны вдали от дома, от родных, от того, что составляет смысл их жизни, музыка производит особое воздействие – активируются отвечающие за эмоции зоны мозга, что были заторможены. Музыка восстанавливает связь с жизнью, оставленной позади. Младший лейтенант Арон замечает, что его ноги начинают двигаться сами по себе, без чьего бы то ни было приказа, и он берет в руки стоящую у стены швабру. И танцует с ней – медленно и томно кружась, а остальные смеются и свистят.
В эту секунду в дверях появляется лейтенант Лё. Танцор вытягивается по стойке смирно, и мгновенно воцаряется тишина, в которой, немного фальшивя, звучит только песня. Тони делает шаг вперед и заговаривает дружелюбно и уважительно:
– Лейтенант, я привез патефон и не устоял перед искушением его завести.
– Патефон в офицерском зале…
– Если вы не одобряете, можем выключить.
Лё смотрит на него.
– Знаете, что мы сделаем?
Все замерли в ожидании. И Лё, обычно такой серьезный, вдруг широко улыбается:
– Мы откупорим бутылочку коньяка, она у меня для особого случая!
– Да здравствует лейтенант Лё! – выкрикивает чей-то голос, и все дружно бросают в воздух фуражки.
Атмосфера оживленного товарищества воинской части сменяется ночной тишиной, когда Тони идет к месту ночевки – в выделенную ему в деревенском доме комнату. Скромная комнатка в маленьком, довольно потрепанном доме.
В окнах щели, через них проникает полярный холод. Утром, прежде чем в этой комнате умыться водой из тазика, ему приходится разбивать корочку льда. Ему нравится разбивать ее кончиком ножа для бумаг, а потом играть льдинками, сталкивая их, устраивая сражение стеклянных корабликов.
Кажется, что он живет в монашеской келье. В тишине он со всех сторон ощупывает чувство нравственного превосходства, которое позволяет ему не скучать ни по парижским застольям, так всегда ему нравившимся, ни по шуму разного рода вечеринок и посиделок. Порой ему их не хватает, конечно. Но есть и другие моменты, есть минуты одиночества и сосредоточенности, когда у него – в то время как, строка за строкой, он заполняет бумагу перьевой ручкой – вдруг возникает ощущение, что пройдена некая граница, за которой нет уже ни нетерпения, ни отчаяния, а есть осознание того, что ты наконец на верном пути.
А иногда, прежде чем лечь в постель, пока пальцы еще не совсем окоченели от холода, он набрасывает строки, проникнутые лихорадочным мистицизмом: самое важное – не события и даже не отдельные люди, главное – узлы отношений, связи.
И пишет длинные письма, настоящие манифесты: Николь, Консуэло, матери, друзьям… О Лулу он не думает, ее он вырвал из памяти с корнем. В воздухе перед собой рисует крест, словно вычеркивая ее из своей жизни. Иногда давит меланхолия. Для таких случаев у него припасена бутылка виски, которую приходится заменять раз от раза все чаще. Себе он говорит, что это для сугреву, нужно спастись от холода. Того холода, что лезет тебе в нутро.
Глава 82. Орконт (Франция), 1940 год
Зимнее бездействие разведгруппы II/33 превратило офицерский корпус в клуб досужих мужчин, наблюдающих из окна за падающим на летное поле снегом. Зима, похоже, ввела войну в спячку, как медведя.
Несколько недель Тони посвящает время карточным фокусам и шахматным партиям, но – одновременно – обдумыванию проблемы замерзания пулеметов «Потэ» на большой высоте. Он находит техническое решение и отправляет его в министерство вооруженных сил.
Пару раз за эти недели к нему приезжала Николь. У нее нашелся друг, который смог одолжить ей дом в соседнем городке Арриньи. Николь всегда была способна с легкостью получать что угодно и где угодно, и это его завораживает. Дом месяцами стоял под замком, но как раз перед появлением там Николь человек из деревни, присматривавший за домом, принес и уложил в поленницу дрова для камина, а оставленные им огромный кувшин молока и корзина фруктов тут же превратили обеденный стол в живой натюрморт.
Устроившись перед горящим камином, Тони вслух читает ей наброски театральной пьесы, задуманной им на основе историй об авиации, что были объединены в книгу, которая во Франции вышла под заголовком «Земля людей», а в США – «Ветер, песок и звезды». Книга посвящена Анри Гийоме, в ней он рассказывает о его необычайном приключении в Андах.
– А как ты хочешь изобразить летающие самолеты на театральных подмостках?
– Николь, какая ж ты прагматичная! А как ты хочешь изобразить вершины Анд на книжных страницах? С помощью самого древнего изобретения человечества – воображения!