Наконец в зал входит генерал Бетуар, очень серьезный. Как только покончено с подчеркнуто вежливым приветствием, Тони разворачивает перед ним свою тираду: он желает сражаться за свою страну, он слышал, что реорганизован его отряд воздушной разведки II/33, и хотел бы вернуться туда, он может предложить опыт и стойкость. У него готовы аргументы и ответы на все трудные вопросы, которые только может задать генерал о его возрасте, физических ограничениях в связи с состоянием здоровья или умении пилотировать истребитель. Однако генерал всего лишь просит у него сигарету и неторопливо закуривает.
– Я лично подпишу ваше ходатайство, вы будете направлены в алжирский гарнизон как повторно призванный на службу офицер.
Много месяцев он рассылал письма десятками, он прошел несколько медицинских комиссий, ходил на скучнейшие коктейли, чтобы встретиться с влиятельными французами и американцами, и ровным счетом ничего не добился. И вот за одну минуту генерал Бетуар повторно его призывает и отправляет на фронт. Кругом царит хаос.
Вернувшись в Нью-Йорк, он первым делом берет такси и едет в магазин военного снаряжения. Купить форму пилота Военно-воздушных сил Франции оказывается далеко не простым делом. Тони обходит три самых престижных магазина военторга на Манхэттене, но ничего не находит. Выслушивает предложения сшить форму на заказ, но на это нет времени.
Заходит в отель «Континенталь» и начинает обзванивать тех друзей, кого будил по ночам, зачитывая им куски из новой книги. Адвокаты, физики, преподаватели истории. У них у всех чуть не выскакивают из орбит глаза, когда неистовый голос Сент-Экзюпери, с тем нетерпением, что подчас прорывается в нем по самым различным поводам, гремит в ухе вопросом: где в Нью-Йорке максимально быстро можно купить офицерскую форму военного летчика французских ВВС? Слышит этот неожиданный вопрос и Дени де Ружмон, однако его связи с артистическим миром наводят его на мысль: а не поискать ли у портного, что работает на «Метрополитен опера».
Ружмон и Тони договариваются встретиться прямо в мастерской портного, в распоряжении которого целый склад сундуков, забитых экстравагантными костюмами с самыми неожиданными характеристиками. Портной, сухопарый и хрупкий на вид, обладает удивительной памятью. Из-под трех баулов он немедленно вытаскивает вместительный чемодан. И извлекает оттуда синего цвета военную форму, подходящую по размеру его клиенту. На ней отсутствуют пуговицы с гербом французской армии, а перебор с галунами вызывает в памяти униформу консьержа люксового отеля. Но Тони страшно рад. После небольшой подгонки по фигуре он выходит из мастерской, чувствуя себя генералом.
Когда он наконец добирается до своей новой квартиры на Бикам-Плейс, наступает время ужина, а дом звенит аккордами. Консуэло купила арфу.
– Я и не знал, что ты умеешь играть на арфе.
– Не умею. Но мне всегда хотелось иметь арфу.
– Ага…
Консуэло отрывает глаза от инструмента и останавливает взгляд на нем.
– С какой это стати ты в форму вырядился? Идешь на маскарад? Возьми и меня! Обожаю маскарады!
– Я возвращаюсь в свою разведгруппу, она дислоцирована на севере Африки.
Консуэло снова кладет руки на арфу и пытается сыграть несколько нот.
– Папуас, а почему тебе нужно идти на войну?
– Это мой долг.
– Война – дело молодых.
– Что за идиотская мысль! У молодых вся жизнь впереди, зачем им ее гробить? На войну следовало бы отправлять исключительно стариков. Гораздо более справедливо.
– Тебя как будто твоя жизнь уже не интересует.
– Не могу я больше сиднем сидеть в этом городе. Я чувствую, что просто гнию изнутри. Мне нужно уехать.
– Вечно ты уезжаешь, Папуас.
Он замечает, что в глазах Консуэло заблестели слезы. Он гладит ее по головке.
– Мне так жаль, что не смог стать тебе хорошим мужем.
– Ты так говоришь, словно быть мужем – это профессия.
Оба улыбаются.
– Через три дня я отплываю.
– Постараюсь выучиться играть на арфе до твоего отъезда. Хочу проводить тебя концертом в исполнении арфы, который прогремит на весь Нью-Йорк! Мы пригласим всех! Тебе нужно было предупредить меня заранее! Мясной пирог с портвейном в «Фальконе» заказывают за неделю!
На его глазах Консуэло бежит к телефону – делать свои сумасбродные заказы. И ровно то, что частенько его так раздражало, сейчас наполняет душу нежностью.
Когда три дня спустя он поднимается на борт трансатлантического лайнера, ему кажется, что он как Маленький принц: оставляет позади свою планету, покидает свою розу. Жить рядом с ней и не ранить руки о ее шипы невозможно, однако он не может не чувствовать и какой-то внутренней тревоги оттого, что больше не будет о ней заботиться. И спрашивает себя: его чувство к Консуэло – это любовь? Все словари до единого терпят фиаско, когда ей нужно дать определение, которое не станет кучкой мертвых слов.
Глава 86. Алжир, 1943 год
Со времени его последнего посещения Алжира прошли годы. И вот он снова сидит в скромном кафе, где американские офицеры курят кальян, и, прислушиваясь к их идиотскому смеху, делает вывод, что в трубке кальяна далеко не один табак. Глядит на кривую улочку, где продаются ковры, яркие специи в объемистых мешках, бабуши из козьей кожи, корзины и всякие безделушки. Треща как сорока, торговец пытается всучить кучке британских моряков циновки. Они торгуются, а он театрально вздымает руки и возлагает их себе на голову, на потеху матросам, которых ни в малейшей степени не интересуют циновки. Но они, что очень возможно, их таки купят – из чистого удовольствия сбить цену наполовину, не подозревая о ритуале торга, с самого начала точно просчитанного продавцом.
Он пьет кофе. Его мало, всего один глоток: напиток очень крепкий, ведь воды в здешних краях маловато. Можно его разбавить парой капель верблюжьего молока.
Крутит в пальцах чашку, над которой вьется парок, уплывая в жаркое небо города. И думает, что Консуэло пришла бы в ужас от того, насколько грязная скатерть лежит на его столике, от темного налета на стенках чашки, которую, скорей всего, после предыдущего клиента всего лишь протерли грязной тряпицей. И вот он помешивает кофе, пить который вообще-то ему вовсе не хочется.
В Нью-Йорке он мечтал вновь сражаться за Францию и просил направить его в воздушную разведку – летать на самолетах, которые щелкают фотоаппаратами, а не бомбы кидают. Но все выходит не так, как в его мечтах, хотя ему и удалось получить назначение в отряд аэрофотосъемки на севере Африки и даже успешно пройти обучение пилотированию на этих мудреных «Локхид P-38 Лайтнинг», пятерку которых американцы выделили их подразделению. Высокоскоростные самолеты с более чем двумя сотнями разных приборов и индикаторов, ларингофонами для внутренней связи, кислородными масками и с узкой, как гроб, кабиной пилота. Самолеты еще не доведены до нужной кондиции: в ходе тренировочного полета один из лучших пилотов эскадрильи разбился насмерть. Мысли о собственной гибели его не тревожат, но смерть других летчиков выбивает почву из-под ног.
Он улыбается, вспоминая о своем первом задании. Изматывающий шестичасовой перелет на высоте девяти тысяч метров над Средиземным морем, с отрицательной температурой за бортом, цель которого – пролететь над тщательно охраняемыми объектами на не оборудованном орудиями самолете. Он и глазом не моргнул, заметив салют, устроенный в его честь немецкими батареями, расположенными на Сицилии, Корсике и Сардинии, однако, когда снова увидел с воздуха французский берег, сердце в груди перевернулось. Ощутил счастье возвращения домой. Марсель с девяти тысяч метров – поселок рыбаков. Задание состояло в фотофиксации заводов и логистических центров противника, однако он отклонился от маршрута, чтобы пролететь над родными ему местами в окрестностях Лиона. Там, на невысоком холме, стоит в Сен-Морисе дом, где прошло его детство, навсегда ставшее убежищем. Летел он слишком высоко, но даже и так ему казалось, что может разглядеть за домом березовую аллею. Именно там, вечер за вечером, он изо всех сил крутил педали велосипеда, к которому, воспользовавшись помощью старшего двоюродного брата, проволокой прикрепил простыню. Думал, что если развить достаточную скорость, то самодельный парус сможет оторвать его от земли и он полетит. Аге – потерянный рай.
Один пролет, потом еще один: он качается, словно на качелях, над землей, где когда-то был счастлив. Ему и в голову не пришло, что американские офицеры, проявив фотоснимки автоматической фотокамеры, нахмурятся, получив, кроме изображений аэродромов и заводов, целую серию никому не нужных снимков безвестного небольшого замка.
При следующем вылете на задание в одном из моторов возникли технические проблемы, пришлось разворачиваться. Полоса на аэродроме в Ла-Марса – временная и довольно короткая, метров пятьсот. Пилотам дано указание включать гидравлические тормоза еще до приземления, чтобы в момент касания земли они уже работали, обеспечив остановку самолета в точно предписанном месте. Но вспомнил он об этом слишком поздно, когда самолет уже катил по полосе. И, несмотря на все его усилия, самолет выкатился за полосу, угодив в виноградники. Результат – повреждение крыла и поломка шасси.
Командир отряда, американский полковник, поднял крик до небес. Он-де по горло сыт этими французскими разгильдяями, что без конца и края друг с другом спорят, но, судя по всему, все они незнакомые с дисциплиной авантюристы. А когда он обнаружил в личной карточке пилота, что возраст этого Сент-Экзюпери на тринадцать лет превышает возраст, установленный регламентом для пилотирования самолетов данного типа, то приказал вызвать этого беспечного летчика к себе.
Тони предстал перед ним с присущим ему видом мальчишки-шалуна. Некоторых людей такая мина трогает; других – выводит из себя. Американский полковник принадлежит ко второму типу. Для начала устроив ему страшный разнос, который Тони выслушал, вытянувшись по стойке смирно, он издал поселившийся теперь у него в кармане приказ, что прозвучал приговором: исключен из группы и откомандирован в Алжир без определения места дальнейшего прохождения службы. Другими словами, отправлен в никуда. В столице Алжира он уже побывал, сойдя на берег по трапу прибывшего из Америки лайнера, и провел здесь несколько тягостных дней: тусклый, с весьма скудным снабжением город, в котором еще и трудно дышать из-за постоянных склок приверженцев и противников де Голля.