– Лучше бы ты всегда говорила правду, мам.
Но каким образом сделать эту правду приемлемой? Ведь Тильда и впрямь совершила целую череду недопустимых проступков, а это довольно часто случалось при ее безалаберном отношении к жизни. Например, в ответ на требование монахинь немедленно закончить вышивание крестиком прихватки для чайника, якобы предназначавшейся в подарок отцу, Тильда заявила, что никогда в жизни не видела, чтобы отец брал в руки чайник, и вообще папочка давно от них уехал.
На самом деле Тильда почти сразу потеряла те шесть квадратных дюймов полотна, что были выданы ей, как и всем остальным ученицам, для изготовления прихватки. Марта об этом, разумеется, знала, но сестру ни за что бы не предала.
Затем Тильда принялась еще и приукрашивать только что выдуманную историю, сообщив, что мама теперь ищет им нового папу, однако, будучи девочкой наблюдательной и сообразительной, она очень быстро поняла, что в данном случае, пожалуй, зашла слишком далеко, и поспешно прибавила, что они с сестрой каждую ночь молят Всемилостивую Деву Фатиму, чтобы их отец вернулся. До этого случая Тильде – хотя в ее прозрачных серых глазах светилась одна лишь девственная чистота, заставлявшая монахинь сдерживать себя и не рисковать, зря ругая невинное дитя за проделки, – все же частенько попадало. Среди своих ровесниц в классе она славилась, например, тем, что регулярно самым непочтительным образом разрисовывала картинки в альбомах для раскрашивания, делая бороду Господа нашего пурпурной или даже зеленой; но, честно говоря, чаще всего это случалось, потому что Тильде было абсолютно безразлично, успеет ли она первой захватить лучший набор цветных карандашей. Однако теперь Тильда превратилась в объект вселенского сочувствия. После приватной беседы с матерью-настоятельницей сестры-монахини объявили, что отныне каждое утро несколько минут, отведенные для личных целей, будут посвящены особой молитве с четками в руках и вся начальная школа станет просить Господа, чтобы Он вернул отца Марты и Тильды в семью. А после молитвы, если погода будет хорошая, процессия из учениц младших классов направится к построенному в зоне рекреации макету Лурдской пещеры, воссозданной в натуральную величину в неком подобии искусственной скалы, более всего похожей на большую кучу угля. Текст особой молитвы написала сестра Поль, известная как автор нескольких молитвенных сборников: «Господи, ото всего великого сердца Твоего благослови сего мужа, не принадлежащего к католической вере, отца маленьких слуг Твоих, Марты и Тильды, дабы открылись его вежды, а остылая душа его вновь исполнилась горячей веры в Тебя, и он смог бы вернуться к законному семейному очагу, аминь».
– Они, конечно, женщины хорошие и желают нам добра, – сказала Марта, – только ноги моей в школе не будет, пока все это продолжается.
– Я могла бы поговорить с монахинями.
– Не стоит, мам. Иначе они еще и за тебя молиться начнут.
И Марта на всякий случай взглянула на мать, как бы желая убедиться, не приняла ли она эти слова чересчур всерьез.
И тут как раз появилась Тильда, неся в руках какой-то мерзкий комок сочащейся влагой глины. Комок она шлепнула прямо на обеденный стол, и он вдруг ожил, зашевелился, потом выпростал из глины тощую заднюю лапу, принадлежавшую, как оказалось, Страйпи.
– Видимо, она решила осуществить произвольную самоликвидацию, – предположила Марта, однако все же принесла кусок старого полотенца и принялась оттирать с кошки грязь. Страйпи украдкой поглядывала на свою спасительницу сквозь белую тряпицу, точно воскрешенный Лазарь сквозь саван[27].
– Каким образом кошка ухитрилась так выпачкаться? – растерянно спросила Ненна. – Это ведь явно не прибрежный ил.
– Она на крыс охотилась, – охотно пояснила Тильда, – и свалилась на палубу лихтера, груженного глиной. Это лихтер фирмы «Мерчантайл Лихтередж Лимитед», у них еще такой красивый флаг с черным бриллиантом на широком белом поле.
– Кто же ее оттуда вытащил?
– Один матрос. Он не только ее оттуда достал, но и сошел с ней на берег прямо возле лестницы, ведущей к Кадоган-холлу, а потом добрался до нас и передал Страйпи Морису.
– Ну что ж, вымойте ее, только потом постарайтесь как следует отжать у нее из шерсти воду, особенно из хвоста. И, пожалуйста, поаккуратней.
Глина быстро высыхала, превращаясь в твердую корку, уже успевшую покрыть и стол, и пол под столом. Марте пришлось еще по крайней мере полчаса мыть и отскребать все эти поверхности, тогда как Тильда почти сразу утратила к происходящему всякий интерес. За это время успело стемнеть, и казалось, что тьма поднялась прямо из реки, стремясь слить ее воедино с небесами. Ненна приготовила чай и растопила дровяную плиту. Эти старые баржи, которые когда-то вовсю ползали вверх-вниз между портами Восточного побережья и Английского канала, теперь «вздыхали», сидя на привязи, зато их новые владельцы чувствовали себя вполне спокойно.
Внезапно в открытом люке вспыхнул отблеск очень яркого, но довольно неприятного розовато-лилового света.
– Это, похоже, на «Морисе», – встрепенулась Марта. – Не может быть, чтобы так береговой прожектор светил.
Затем на сходнях послышались шаги самого Мориса, и последовал довольно тяжелый прыжок, с помощью которого он преодолел те восемнадцать дюймов, что отделяли палубу «Мориса» от палубы «Грейс».
– Морис не может так тяжело прыгать, – усомнилась Марта. – Он совсем мало весит и запросто перепрыгивает к нам на палубу.
– Как кошка? – язвительным тоном спросила Ненна.
– Боже упаси! – завопила Марта.
– Эй, на «Грейс»! – зычным басом крикнул Морис, явно подражая Ричарду. – Не хотите посмотреть?
Ненна и обе девочки, стряхнув дремоту, охватившую их после чая, поднялась на палубу и буквально замерли от изумления. На корме «Мориса», повернутой к «Грейс», произошли весьма заметные и странные перемены. А тот яркий свет – он, собственно, в первую очередь и привлек их внимание – исходил, как оказалось, от старого уличного фонаря, наклонившегося под каким-то немыслимым углом, отчего возникало ощущение некого таинственного действа, а точнее, любительской постановки «Сказок Гофмана»; вместо стекла в фонарь были вставлены полоски розовато-лилового пластика, а от столба тянулся длинный провод, исчезавший где-то в темноте открытого люка. На палубе оказались разбросаны довольно неожиданные предметы, более всего похожие на булыжник или брусчатку, а подветренный борт судна был несколько вызывающе выкрашен красной, белой и золотой краской.
Волна от проходившего мимо угольщика качнула обе старые баржи, и тут же раздался оглушительный вой его гудка, так что разговаривать стало совершенно невозможно. Наконец угольщик прошел, и Морис, отчасти скрытый густой тенью, а отчасти казавшийся ярко-пурпурным, застенчиво спросил:
– Правда, можно подумать, что находишься в Венеции?
Ненна, поколебавшись, призналась:
– Я в Венеции никогда не бывала.
– Так ведь и я тоже, – усмехнулся Морис, мгновенно устранив всякую претензию на собственное превосходство. – У меня эта идея возникла благодаря открытке, которую мне один мой знакомый прислал. Вообще-то, я от него не одну, а целую серию таких открыток получил, так что легко сумел себе представить, как выглядит типичный уголок этого города. Конечно, не Большой Канал, как вы понимаете. Просто одна из маленьких улочек. В такой теплый вечер, как сегодня, можно оставить люк открытым и воображать, будто находишься в центре Венеции…
– Как красиво! – восхищенно воскликнула Тильда.
– А тебе, Ненна, похоже, так не кажется?
– Да нет, мне тоже очень нравится. Я всегда хотела побывать в Венеции. Пожалуй, даже больше, чем где-нибудь еще. Просто я сейчас вдруг подумала: а что, если ветер поднимется?
О чем она не должна была спрашивать – мало того, Морис не должен был догадаться, что ей хочется это сделать, – так это о том, что будет, когда к нему в очередной раз заявится Гарри. Ведь в качестве хранилища краденого «Морис», безусловно, должен был ни в коем случае не привлекать внимания и не казаться подозрительным.
– Я, возможно, вскоре и сам за границу уеду, – как бы между прочим обронил Морис.
– Да? Ты никогда раньше об этом не говорил.
– Я тут на днях кое-кого встретил, и этот человек сделал мне одно интересное предложение насчет работы…
Было бесполезно спрашивать, какую именно работу Морису предложили; в его жизни было так много самых различных начинаний. Иногда он, например, уезжал в Бейзуотер, чтобы потренироваться в фигурном катании, поскольку надеялся получить место в ледяном шоу. Возможно, он и сейчас имел в виду нечто подобное.
– А «Мориса» ты тогда, наверное, продавать будешь?
– О да, если за границу соберусь уезжать, то конечно.
– Ну и продашь, у тебя ведь и течь не такая серьезная, как на «Дредноуте».
Столь внезапный переход на практические рельсы, похоже, огорчил Мориса, который увлеченно перекладывал брусчатку на палубе так и сяк.
– Кстати, надо спросить Уиллиса, как у него дела подвигаются… и вообще… мне еще столько всего обдумать нужно… но если кому-то понадобится описание судна, то, по-моему, этот «уголок Венеции» мог бы стать его отличительной чертой…
Морис встал и выключил розовое сияние. Никто из владельцев старых барж не мог позволить себе зря расходовать электричество, и потом, задуманная сцена явно предназначалась для куда более позднего вечера, просто сегодня он решил включить свет пораньше, желая удивить и порадовать Ненну и девочек.
– Да! Скоро я буду жить на суше. А приятелю моему придется быстренько забрать свое барахло из трюма.
– Морис совсем с ума сошел, – тихонько заметила Марта, когда они вернулись на «Грейс».
Глава четвертая
Впрочем, период странного оптимизма у Мориса продлился недолго. Всей душой откликаясь на самообман других людей, сам он, к несчастью, был способен даже слишком быстро понять, что тоже начинает предаваться самообману. Он больше ни слова не сказал о якобы предложенной ему работе, и очень скоро перестало быть понятно, кто и кому пытался доставить удовольствие, создавая «уголок Венеции».