— Нет, мы продуктами больше интересуемся, но и автоколонной можем заняться.
— Пока вот здесь все наше войско — я и Степа.
— Тогда нужно совместно действовать, по общему плану.
Пунченок наскоро поделился своими планами и высказал пожелание захватить контрольный пункт.
— Ладно, регулировку движения мы со Степой на себя берем, — сказал Чижеев. — Направим, куда следует. А вы побольше мин закладывайте и людей с гранатами тащите, чтоб жарче было.
Моряки условились о сигналах, вместе с двумя партизанами пересекли у балки шоссе и, сделав большой полукруг, подобрались с другой стороны к контрольной будке. Здесь они нашли окопчик, залегли в нем и стали наблюдать.
Они ясно видели, как у немцев произошла смена постов. У контрольного пункта осталось всего лишь четыре человека. Один регулировщик находился против указателя с немецкими надписями у разветвления дорог, а остальные — два солдата и ефрейтор — ушли в будку. Регулировщики сменялись каждый час.
К вечеру движение на дороге резко сократилось: за час пронеслись только три грузовых машины и один мотоцикл. Начало смеркаться. Моряки и партизаны подползли еще ближе к будке и притаились за поленницей мелко нарубленных дров.
Вскоре на шоссе показался небольшой отряд мотоциклистов.
Забрызганные грязью мотоциклисты остановились у контрольного пункта и покатили дальше. Ефрейтор больше не возвращался в будку, он остался на дороге с регулировщиком.
— Видно, их квартирмейстеры или передовое охранение, — шепнул один из партизан. — Верный признак, что скоро появится автоколонна с войсками. Надо быстрей захватить будку, иначе проскочит мимо.
— Сейчас мы им смену устроим, — сказал Чижеев.
Он подкрался к будке и осторожно заглянул в окошко. Тесное помещение освещалось только колеблющимся светом железной печурки, у которой сидел на корточках рыжеволосый немец и ворошил дрова. Другой регулировщик спал на скамье, закрыв шапкой лицо.
Момент был удобный. Чижеев махнул рукой партизанам и Восьмеркину: «Выходите, мол, пора действовать».
Степан, как было условлено с Чижеевым, поднялся, набрал полную охапку дров и деловой походкой направился к дверям сторожки. С дороги на него никто не обращал внимания. Восьмеркин обтер у порога ноги, толкнул легкую дощатую дверь и, согнувшись, протиснулся в помещение.
Солдат, сидевший у печурки, решил, что вернулся ефрейтор, и, не поворачивая головы, о чем-то заговорил.
Восьмеркин молча бросил дрова в угол и выпрямился, зажав увесистое полено в правой руке.
Принесенные дрова, видимо, озадачили солдата: его начальник не имел привычки таскать топливо для подчиненных. Гитлеровец, недоумевая, повернулся и вдруг различил освещенную красноватыми отблесками пламени огромную фигуру незнакомца. Он отпрянул в сторону, но тяжелый удар по голове свалил его навзничь.
От шума заворочался и регулировщик, спавший на скамейке. Восьмеркин подскочил к нему, и фашистский солдат так и не понял спросонья, что произошло. Со скамьи он уже не поднялся.
Захватив сторожку, Восьмеркин выдавил окошко и, тяжело дыша, шепнул Чижееву:
— Оба готовы… Противная работа… Обозлился я очень. Говори, что еще делать?
— Надо каким-нибудь способом заманить в будку ефрейтора.
— Но как?
— Давайте зашумим или запоем, точно шнапсу мы напились, — предложил один из партизан. — Может быть, он и прибежит.
— Дельно придумано, — одобрил эту мысль Чижеев. — Давайте попробуем.
Через некоторое время до перекрестка донеслось нелепейшее пение. Только пьяные могли так горланить, и ефрейтор некоторое время вслушивался в доносившийся к нему дикий рев, а затем выругался и рысцой поспешил к будке.
Разъяренный ефрейтор бежал с твердым намерением заткнуть глотки разгулявшимся солдатам, так как с минуты на минуту могло прибыть начальство. Веселенькая будет встреча! Он резко рванул дверь и заорал:
— Руих! Штиль!.. Швайне!
Но тут чья-то сильная рука сгребла его за грудь и рывком втащила в помещение. Потом словно потолок рухнул на голову ефрейтора. Обмякшее тело мешком осело на землю…
— И с этим всё, — сказал Восьмеркин.
Сменять оставшегося на дороге регулировщика Чижеев пошел с партизаном, переодетым в дождевик ефрейтора. Рост у партизана примерно был такой же, как и у покойного фашиста. Он не вызвал подозрения у регулировщика.
Дорога была темной и пустынной. Озябший на ветру, промокший регулировщик с радостью передал переодетому Чижееву фонарь и указку с фосфоресцирующим кружком, козырнув мнимому ефрейтору, он побежал греться в будку. Вскоре оттуда послышался сдавленный вскрик, и через минуту все затихло.
— Всё, больше ни одного не осталось, — сказал Чижеев.
Поправив огонь в фонаре, он стал с ним на перекрестке. Пора было приниматься за исполнение обязанностей регулировщика. Вдали показалось синеватое сияние автомобильных фар.
Глава тринадцатая
Нина высаживалась ночью. Часть пути шли на катере. Было туманно и холодно.
Отец с Николаем Дементьевичем осторожно опустили на воду тузик — крошечную шлюпку, поцеловали девушку на прощанье, помогли ей усесться и подали весла.
— Придем завтра в полночь, — сказал отец. — Твоего сигнала будем ждать два-три часа. Не дождемся — придем через сутки вторично. Не сможешь сюда вернуться, уходи в лес… Чего примолкла? Страшно одной?
— Нет, я стараюсь запомнить. — Девушка видела, что старику трудно расстаться с ней.
— Возьми на всякий случай «вальтер», только не входи с ним в город. Спрячь где-нибудь на берегу.
Отец отдал ей трофейный пистолет и еще что-то твердое, завернутое в бумажку. Нина на ощупь определила, что это шоколад.
— Все пройдет благополучно, — сказал Калужский. — Это место у гитлеровцев считается неудобным для десанта. Они наблюдают за ним лишь с мыса, в темноте нас никто не приметит. Запомните: пройти можно только вдоль ручья и по правой стороне. Счастливого возвращения.
Нина оттолкнулась от катера и осторожно заработала веслами.
Девушке не хотелось думать об опасности, но словно кто-то шептал ей на ухо: «Там в темноте могут появиться вспышки… Ты выстрела не услышишь, но все это увидит отец… А у него сердце старое, больное».
Нина всегда почему-то больше тревожилась не за себя, а за близких. Она боялась гибели только потому, что это принесет горе отцу, осиротит друзей.
Вот уже она преодолела откатную волну. Шлюпка зарылась в пену, под килем зашуршало. Девушка бросила весла, выпрыгнула на берег и, подтянув легкое суденышко, присела на корточки. Так ей было удобнее всматриваться в темноту.
— Кажется, никого нет, — вполголоса сказала она. Когда Нина говорила вслух, ей казалось, что рядом находится очень близкий и смелый друг. — Куда же мы спрячем шлюпку?
Она отыскала среди камней свободное пространство, вытащила суденышко на сушу, перевернула его днищем вверх. Затем накрепко привязала его к веслам, засунутым в щели между двумя камнями, и замаскировала охапкой морской травы.
— Теперь отпустим катер.
Нина устроилась так, чтобы свет был виден лишь с моря, три раза нажала кнопку сигнального фонарика и стала ждать.
Тотчас от темных скал, торчавших в море, отделился катер. Он бесшумно развернулся, набирая ход, затем фыркнул и, раскинув белые крылья пены, умчался в зеленоватую мглу.
Девушка осталась одна между скалами и морем. Она подтянула лямки заплечного мешка и, осторожно ступая, двинулась искать русло ручья.
Журчание и тонкий звон воды были слышны еще издали. Ручей после недавних дождей широко разлился при впадении в море.
— Надо по правой стороне, — вспомнила Нина.
Она разулась и вошла в воду.
На другой стороне ручья тоже не было никакой тропы. Нина стала карабкаться по влажным уступам скалы. Когда камни вырывались из-под ног, она замирала на месте и с бьющимся сердцем осматривалась по сторонам.
— Видишь, никого… Конечно, никого нет, — подбадривала она себя и двигалась дальше.
Ручей уже был глубоко внизу. Девушка ободрала коленки об острые камни и раскровянила пальцы, но добраться до вершины скалы не могла: дальше была гладкая стена.
— Здесь должен быть спуск… Как темно и холодно! Хоть бы рассвет скорей!
Цепко ухватившись за выступ, девушка сползла со скалы на животе и повисла на вытянутых руках. Нащупав ногами опору, она освободила руки. Передохнув немного, она таким же способом сползла ниже.
Дальше было легче спускаться: скала стала отлогой, местами попадалась земля. Нина поднялась во весь рост, отряхнула платье, заправила под платок выбившиеся волосы и вдруг увидела впереди промелькнувшую тень. Ноги у нее подкосились. Она опустилась на колени, сбросила с плеч мешок и поспешно достала пистолет. «Буду стрелять без предупреждения», — решила она.
В темноте, там, где раздался шорох, она сначала различила две, потом четыре зеленоватые, едва мерцавшие точки.
— Брысь! — крикнула девушка.
В ответ донеслось злобное ворчание и визгливый взбрех. Это были шакалы.
Девушка обрадовалась: «Значит, людей нет вблизи».
Она швырнула камень в сторону трусливых зверей, и мерцающие глаза погасли. Вновь стало тихо, так тихо, что слышно было, как шуршит и перекатывается по камням вода.
На дне расселины тьма оказалась еще гуще.
Нина с зажатым в руке пистолетом медленно продвигалась вдоль ручья. Лишь к рассвету выбралась она к мостику на дороге.
Мост был небольшой, и немцы его не охраняли.
Нина ополоснула в ручье лицо, смыла кровь с колен и привела одежду в порядок. Юбка была разорвана на бедре. Нина достала из мешка иголку и кое-как зашила прореху. Затем повязала платок так, как носят девушки с виноградников, и спрятала в мешок пистолет.
В это время на горе показалось несколько женщин с мешками. За ними плелся ослик с повозкой, а дальше, растянувшись по обеим сторонам дороги, понуро шагали еще какие-то люди.