Хлопки взрывов остаются далеко за кормой. Фашисты не сунутся на собственное минное море, которое на этот раз из страшного нашего врага превратилось в союзника.
Достаем запасные лампочки, ввертываем их вместо разбитых. В отсеке сразу становится веселее. Осматриваем все кругом и еще раз убеждаемся: замечательный наш корабль. Молодцы кораблестроители, спасибо им! Спасибо сталеварам, прокатчикам, токарям и фрезеровщикам, кузнецам и прибористам, спасибо тысячам других рабочих, строившим наш корабль. Их труд помогает нам одерживать победы, спасает нас, когда нам бывает туго. Спасибо вам, заботливые сердца и золотые руки советских людей!
Палуба усеяна пробковой крошкой (ею для теплоизоляции оклеен изнутри весь корпус лодки), осколками стекла и разным мусором, вылетевшим из сокровенных мест, куда и во время приборок не проникает рука с тряпкой. Сметаем весь этот хлам. Матросы смеются: еще парочку таких бомбежек — и в лодке будет идеальная чистота.
Стряхиваем пробку с волос и плеч. Выдергиваем подолы рубах из брюк: за пазухой тоже пригоршни пробковой крошки.
Через три часа минное поле остается позади. Стопорим двигатели и всплываем — пока лишь на перископную глубину. Показываться на поверхности моря еще рано: слишком светло.
Командир корабля обходит отсеки, поздравляет моряков с победой. Побывал он и у нас. Мы наконец-то узнали, как все произошло. Первая торпеда пустила ко дну вражеский сторожевик водоизмещением в восемьсот тонн. Он выскочил откуда-то сбоку и нарвался на удар, который предназначался транспорту. Но вторая торпеда все же угодила в транспорт. Тяжело нагруженное судно водоизмещением в восемь тысяч тонн потонуло мгновенно. Везло оно, судя по необычно низкой осадке, никелевую руду. Третья торпеда уничтожила тральщик, который шел чуть позади транспорта. Гибель всех трех кораблей командир наблюдал в перископ.
Капитан 3 ранга поблагодарил нас за четкую работу и направился в следующий отсек.
Вытираю почище руки ветошью и, пока еще не запустили дизели (когда они заработают, все вокруг будет трястись как в лихорадке), принимаюсь за выпуск очередного боевого листка. Часть материала появляется сразу: своими впечатлениями об атаке делятся в небольших заметках Комков и Болгов. Остальное поступит после всплытия, когда можно будет ходить из отсека в отсек.
По часам уже полночь. Но какая может быть ночь в Заполярье в конце июня? Всплыли на поверхность. Кругом светло как днем. Мотористы запустили дизели. Их торопливый стук разносится далеко по морю.
Закончился славный для нас день — 20 июня 1944 года.
За ночь зарядили аккумуляторы. Снова вышли на «охоту». Бороздим студеное море, обшариваем каждую бухточку, заглядываем в фиорды. Пусто!
День за днем уходят на поиски. Ни одного транспорта! Так безрезультатно и плавали, пока не получили приказ возвращаться в базу. Повеселели матросы. Скоро милая земля, где нас ждут горячая баня, койка с чистыми простынями, свежий хлеб и прочие блага береговой жизни.
В отсеках разворачивается генеральная приборка. Чистим все до блеска. Не забываем и себя. Инженер расщедрился и выделил для матросов три резиновых мешка с дистиллированной водой, которую обычно тратим только на заливку аккумуляторов и бережем пуще глаза. Сейчас мы умываемся этой водой, умываемся до пояса прямо над раскрытым трюмом. В нашем теплом отсеке действует походная парикмахерская: острыми ножницами можно подрезать отросшие за поход вихры. Вместе с грязью и копотью сбриваем жесткую щетину со щек. Чересчур заросших подстригает машинкой трюмный Костя Симухин.
Всплываем в точке рандеву. Болгов переключает соединительные муфты. Один из главных электромоторов разобщается с гребным валом и соединяется с дизелем. Теперь электродвигатель будет вращать дизель, который на время превратится в компрессор, станет нагнетать воздух в балластные цистерны, вытесняя из них воду. К нам подходят корабли эскорта (большие охотники) и сопровождают лодку в Кольский залив.
Балласт продут. Оба дизеля переключаются на винт. Лодка увеличивает ход. У входа в залив это необходимо: здесь нас могут подстерегать вражеские субмарины.
И вот уже показалось Полярное. Лучшие из моряков вызываются на верхнюю палубу — им предоставляется право произвести победный салют. Три орудийных выстрела гремят над заливом. Это мы рапортуем стране о том, что у врага тремя кораблями стало меньше.
Нас поздравляет командующий флотом. А потом с пирса хлынула на лодку толпа друзей. На узкой палубе сразу становится тесно. Нам жмут руки, хлопают по плечам, тискают что есть силы, угощают табаком. И все расспрашивают, как проходило плавание, но никто не слушает наших рассказов, да и нельзя ни рассказывать, ни слушать в таком гомоне и в такой тесноте. А над нами — голубое небо и солнце. И воздух, свежий, пьянящий воздух! Мы были лишены всего этого почти целый месяц.
Вечером командир береговой базы торжественно заявляет нам, что мы заслужили трех поросят. Это традиция — подносить возвратившимся из похода подводникам поросят — по одному за каждый потопленный вражеский корабль. Но командир базы тут же просит извинения: поросят пока нет, кончились они, слишком удачным был для подводников месяц. И заверяет: будут поросята, обязательно будут, но позже. Ну что ж, подождем, жареные поросята от нас не уйдут. Да и не до них нам сейчас. Все другим заняты. Почтальон вручает нам целые пачки писем. Читаем и перечитываем листочки, дышащие родным теплом.
Ночью долго не можем уснуть. Чуть закроешь глаза, и кажется, что койка под тобой качается. Оказывается, и к твердой земле привыкать надо.
Ворочается на койке Анатолий Панцов. Шепотом окликает меня:
— Товарищ старшина, вы не спите?
— Нет еще.
— Знаете, мне все не верится.
— Что не верится?
— Да то, что мы три корабля потопили. Уж очень просто: раз — и трех штук нет! Никогда не подумал бы, что это так легко…
Легко и просто… Я задумался. Нет, все намного сложнее, чем кажется Панцову. Мы прошли большой и трудный путь, пока достигли успеха, своей первой большой победы. Мы долго готовились к ней. Несколько лет…
Глава втораяДорога длиной в три года
В самых общих чертах познакомлю читателя с историей нашей лодки, а заодно расскажу, как я оказался на ней.
В декабре 1940 года закончился пятый, последний год моей срочной службы. Был я к тому времени старшиной группы электриков тихоокеанской подводной лодки «Щ-105». На этой лодке протекла вся моя служба. Пришел на нее «салагой» — учеником, овладел специальностью, потом сам стал учить других. Познал радости и трудности морской службы и истинную цену морскому товариществу.
И вот наступила минута расставания с кораблем, который стал мне и школой жизни, и родным домом. Напоследок обошел все отсеки, покурил с товарищами на мостике.
Удивительна человеческая натура! Еще вчера тебя огорчали и трудности службы, и казавшаяся подчас чрезмерной требовательность начальников, и невозможность распоряжаться собой, как тебе захочется. А сейчас вдруг понял, что это были лучшие годы, что именно здесь, на корабле, я нашел чудесных друзей, память о которых сохраню до конца дней своих, и всегда буду благодарен командирам, под началом которых мы прошли превосходную школу жизни. И мы, отслужившие срок, расставались с кораблем и товарищами, не скрывая волнения и грусти.
Я вернулся в родную Москву, поступил на завод, женился. Но короткими были покой и счастье. 22 июня 1941 года на страну напал враг. Я, как и многие другие, побежал в военкомат. Там сказали: «Вы оставлены до особого распоряжения».
Только 19 августа мне вручили повестку о мобилизации. На другой день я уже оказался в воинском лагере в одном из подмосковных поселков, куда были собраны многие моряки, призванные из запаса.
Бестолковщина и неразбериха царили в лагере. Нас несколько раз переписывали, разбивали на группы по месту прежней службы, по флотским специальностям, а потом остригли наголо тупыми машинками и одели в красноармейское обмундирование.
В лагере встретил нескольких знакомых по Тихоокеанскому флоту подводников. После переодевания я еле разыскал их в толчее — так меняет форма внешность человека. На всякий случай решили держаться вместе.
Начали нас перегонять из лагеря в лагерь. Думали, что направят под Вязьму, где в то время шли тяжелые бои, а оказались в тыловом городе. Возмущению нашему не было предела. Стали донимать комиссара батальона насчет нашей дальнейшей судьбы. Но тот и сам не знал, что нас ожидает. Утешал: вот, мол, прогоним фашистов, в наши руки вместе с другими трофеями попадут и подводные лодки, тогда-то мы и пригодимся.
Утешение было слабое, тем более что в то горькое время не мы гнали фашистов, а они теснили нашу армию, и бои разгорались на подступах к Москве. Мы каждое утро собирались под динамиком, прибитым на сосне, слушали нерадостные вести с фронтов и ломали голову: куда же нас бросят наконец?
Пока же нас никуда не бросали, а чтобы занять чем-нибудь, выдавали одну учебную винтовку на отделение, и мы, уже не новички в военном деле, проходили «одиночную подготовку молодого бойца», хотя никак не могли понять, кому нужны в такую суровую годину строевая подготовка и все эти ружейные артикулы.
Но вот в середине сентября на одной из вечерних поверок назвали наши фамилии и приказали с утра рассчитаться с лагерем и быть готовыми к отъезду.
Через несколько дней мы оказались во флотском полуэкипаже, где нас наспех переодели в потрепанное, как говорят, бывшее в употреблении, флотское рабочее обмундирование (а в аттестатах значащееся новым) и направили в дивизион подводных лодок. Но не подумайте, что это было на берегу океана. Нет. Мы по-прежнему находились далеко и от фронта, и от моря. Нас троих электриков — Анатолия Тихонова, Ануфрия Мозолькова и меня — назначили на новую подводную лодку «С-104».
Я, назначенный старшиной группы электриков, немало удивился тому, что Мозольков — подводник. С виду это совсем неказистый и чудаковатый парень. За свои эксцентрические выходки он уже в лагере успел получить не одно замечание. И такой разгильдяй попал ко мне в подчинение… Но все мои опасения были напрасными. Это оказался хороший товарищ и толковый специалист. Чудачества в лагере были его наивной уловкой: уж очень не хотелось моряку попасть в пехоту, вот и добивался, чтобы лагерное начальство поскорее сбыло его с рук.