– В том-то и прелесть, Алиса, – пояснил дедушка. – Понимаешь? Мы сделаем это все вместе, а там – пан или пропал. Вот почему все и каждый должны в этом участвовать, – а они захотят, как только услышат про детей. У нас в деревне есть хорошие люди, и других они потащат за собой.
– Они испугаются, – сказала мама, – как я испугалась, когда дедушка рассказал про вас, и Джо, и этих детишек в горах в пещере. И ещё скажу: мне и сейчас страшно, но я знаю, что это нужно сделать, и они тоже поймут. И сделают – вот увидите.
Вдова Оркада улыбнулась маме и хмыкнула.
– А в тебе есть сила духа, девочка, – сказала она, – куда больше, чем видно снаружи, а? – Джо никогда не слышал, чтобы его мама говорила так решительно и смело прямо.
– Ну что, – прервал их папа, – мы делаем так или нет? Нельзя вечно только болтать.
Вдова Оркада посмотрела на него и сделала глубокий вдох:
– Делаем. И да поможет нам Господь.
– Аминь, – отозвался дедушка.
Следующий час они провели за составлением списка имён.
– Нужно прийти ко всем и каждому, – сказал папа. – Сначала месье Сартоль. Потом отец Лазаль. Если они нам не помогут с этим концертом, то в любом случае надо отказываться от этой идеи. Потом месье Ода – надо выяснить, отпустит ли он детей из школы в понедельник. Нам нужны дети, как можно больше – дети нужны в первую очередь, причём все.
Отец Лазаль объявил о концерте во время мессы. Теперь уже все о нём знали и ждали его – кроме солдат, конечно. Глядя прямо на лейтенанта Вайсманна и дюжину солдат, сидевших рядом с ним, отец Лазаль говорил своим обычным звучным, несколько монотонным голосом, но при этом авторитетно, как человек, привыкший, чтобы его словам внимали:
– Каждое лето на три месяца наша община теряет значительную часть своего мужского населения. Как мы все знаем, в следующий понедельник начинается новый великий исход – перегон скота на новые пастбища, начало месяцев одиночества и тяжёлого труда. В Лескёне так было всегда. Я уже прожил среди вас большую часть жизни – достаточно долго, чтобы знать, что некоторые из этих мужчин захотят провести свой последний вечер в кафе, и я не подумал бы запретить им это, даже если бы хотел. Так что, разумеется, идите в кафе – но я хочу, чтобы все, и я имею в виду всех и каждого, пришли после этого сюда, в церковь.
Джо посмотрел вдоль лавки на солдат, он хотел увидеть их лица: не мелькнёт ли на них хоть намёк на недоверие. Капрал наклонился вперёд и подмигнул ему. Джо быстро отвернулся.
– Суета сует, сказал Екклесиаст, всё – суета и томление духа, – процитировал отец Лазаль, широко улыбаясь, и приложил ладонь к сердцу. – И я открыто признаюсь в своём суетном тщеславии. Как вы знаете, я долгие часы сижу один за органом здесь, в церкви, и занимаюсь. Я выучил несколько величайших произведений органной музыки, когда-либо написанных людьми. И в том числе одним немцем – неким Иоганном Себастьяном Бахом. Но для музыканта заниматься недостаточно – мне нужно выступать перед публикой. Мою музыку должны слышать. Время от времени я уже играл для вас кое-что, и сегодня вечером, чтобы отпраздновать канун перегона скота, я устрою вам короткий концерт и хочу, чтобы вы все были здесь – чтобы собралась вся община, каждый мужчина, женщина и ребёнок. Ни один ребёнок не мал, чтобы слушать Баха. – Он наклонился с кафедры чуть вперёд, оглядывая и обводя указующим пальцем каждую скамью. – И уж можете быть уверены: если вы не придёте, я узнаю. – Послышались смешки. Тогда он обратился прямо к лейтенанту Вайсманну: – Музыка, как я уже сказал, будет немецкая, лейтенант. Я знаю, как вы любите Баха, и, поскольку его музыка написана для прославления Господа обоих наших народов, мы будем очень рады вам и вашим людям. Католики и протестанты – добро пожаловать все. На самом деле, лейтенант, я буду очень огорчён и разочарован, если весь немецкий гарнизон не придёт сюда. Могу я рассчитывать на вас, лейтенант? – (Тот улыбнулся и кивнул.) – Это очень любезно с вашей стороны, лейтенант. Я оставлю для вас места. Концерт начнётся в восемь, так что закончится задолго до комендантского часа.
На концерты отца Лазаля редко ходило много народу, однако этим вечером церковь была полна – больше людей Джо никогда в ней не видел. Но к без пяти восемь немецкие солдаты ещё не пришли. Джо сел рядом с мамой, и она сжала его руку. Джо сжал её руку в ответ – чтобы придать уверенности и ей, и себе. Они придут, должны прийти. Кристина сидела с другой стороны от мамы, болтая ногами и сося палец. Вся церковь затаила дыхание в ожидании: ни шепотка, ни кашля. Джо обернулся и вытянул шею: по-прежнему ничего. Мама дёрнула его за руку, и он повернулся обратно. Колокола на башне загудели и пробили восемь часов. Отец Лазаль вышел из ризницы и посмотрел на пустые скамьи, где должны были сидеть солдаты. Казалось, он не знал, как быть. В этот момент вошёл лейтенант с пилоткой под мышкой, а за ним солдаты. Всеобщий вздох облегчения был почти слышен. Джо пересчитал солдат, пока отец Лазаль усаживался за органом: двадцать два. Они пришли все. Последними заняли места мэр и Юбер. Когда они сели перед Джо, он услышал, как за их спинами закрылась церковная дверь.
Первые высокие гудящие ноты разнеслись по церкви. Джо пробрала дрожь – он не понял, от удовольствия или облегчения. Со своего места он видел только, как голова отца Лазаля качается туда-сюда, а каблуки аккуратно наступают на ножные педали. Даже самых маленьких детей, в том числе и Кристину, мгновенно захватила музыка. Юбер прямо-таки потерялся в ней, открыв рот и кивая головой, но Джо обнаружил, что не может отвести взгляд от часов. Он знал, что им понадобится по меньшей мере час, чтобы точно всё успеть, – час без солдат на улице; целый час, чтобы привести детей из пещеры в деревню и спрятать их по разным домам. Джо отважился бросить взгляд на капрала. Тот уставился на потолок, его пальцы выстукивали ритм по коленям.
Наконец-то колокола пробили девять – в чудовищной дисгармонии с органом. Отец Лазаль продолжал играть. Началось ёрзанье и покашливание: люди утомились, а музыка стала слишком однообразной, чтобы удерживать их внимание. Джо взглянул на лейтенанта: тот смотрел на свои часы и что-то шептал капралу, сидящему рядом. Капрал пожал плечами и улыбнулся, а потом вытащил из кармана платок и шумно высморкался. «Играйте, отец, – взмолился Джо про себя, – играйте, играйте».
Теперь заёрзал Юбер и стал оглядывать церковь в бинокль, пока его отец не положил твёрдо руку ему на запястье и не опустил её. Но Юбера было не так-то просто удержать. Ко всеобщему веселью, он сначала навёл бинокль на отца Лазаля, а потом – на каждого из солдат.
Оставалось уже совсем немного до половины десятого, когда грянуло финальное крещендо, оставив церковь в пульсирующей тишине. Мэр и Юбер первыми восторженно зааплодировали, а отец Лазаль вышел раскланиваться. Он поднял руки и пожал плечами.
– Боюсь, получилось немножко дольше, чем я ожидал, – сказал он. – Доброй всем ночи и благослови вас Господь. – Лейтенант Вайсманн пожал ему руку и подошёл что-то сказать мэру. Тот кивнул и повернулся к публике.
– Дамы и господа, – объявил он. – Лейтенант попросил вам сказать, что начало комендантского часа сегодня сдвигается на полчаса, чтобы все мы успели спокойно разойтись по домам. Он просит всех нас быть дома к десяти часам.
Джо ловко пробрался сквозь толпу у крыльца церкви и помчался домой. Папа с дедушкой уже сидели за кухонным столом.
– Они здесь? – спросил Джо.
– Наверху, на сеновале, – ответил дедушка. – Все трое.
– Вы всех привели? – уточнил Джо.
– Всех, – сказал папа, – и все уже по своим местам. Мы управились меньше чем за час.
Джо залез по лестнице, приставленной к задней стене хлева, и открыл дверь сеновала.
– Джо? – прошептал из темноты голос Бенжамина. – Это ты, Джо?
– Это я, – ответил он и залез на чердак.
– Лия спит как младенец, – сказал Бенжамин, и в темноте Джо нащупал её: она свернулась калачиком прямо рядом с ним, рука оказалась под его коленом.
– А я нет. – Это Михаэль подполз к ним по сену. – На, – сказал он, – я принёс тебе вот это. – Он пытался всунуть что-то в ладонь Джо. – Это то, чего ты всегда хотел, но взять не получалось. Держи, принесёт тебе удачу.
Это оказалась шахматная фигурка, белый ферзь.
– Я ему сказал, Джо, что завтра он будет твоим братом, – пояснил Бенжамин. – И знаешь, что он мне ответил, этот ужасный мальчишка? Он заявил, что, если бы ты был его братом, он уж научил бы тебя играть в шахматы получше.
Тут Джо увидел абрис лица Бенжамина на фоне окна.
– Ты сбрил бороду!
– Указание твоего отца. – Бенжамин погладил подбородок. – Если хочешь сойти за местного, – сказал он, – надо и выглядеть как местный. Похоже, у вас тут не очень-то много рыжебородых, так что пришлось сбрить. Я без неё чувствую себя немножко голым, и прохладно как-то. Но она отрастёт обратно. Пусть уж лучше отрастёт, а то Аня меня не узнает, когда увидит.
– Значит, ты остаёшься. – Джо даже не спрашивал.
– Да, – ответил Бенжамин. – Я переправлю их через границу и вернусь. – Он обнял Джо за плечи. – Джо, я почему-то чувствую больше уверенности, чем когда-либо, что Аня найдёт сюда дорогу. Помнишь, что я тебе сказал, когда вывихнул щиколотку, когда выпал снег и стало казаться, что надежды нет? Помнишь, что я сказал? Я тогда сказал «будем ждать и молиться». Ну вот, мы ждали и молились – и смотри, к чему пришли. Завтра к этому времени, даст Бог, дети уже будут в Испании и наконец-то в безопасности. Так что я буду ждать Аню в пещере и молиться.
Когда Джо спустился в кухню, вся семья была там. Папа сидел на корточках перед Кристиной и держал её ручонки в своих. В его голосе слышалось некоторое нетерпение.
– Забудь сейчас про ослика, Кристина, просто помни: всё время держись рядом с Джо. Он хлопнет в ладоши, и ты хлопай, бегай за овцами, как Руф. И если кто-то спросит, у тебя есть старшая сестричка Лия и старший братик Михаэль. Ты меня поняла теперь?