Некоторое послабление делалось также в отношении сала, широко использовавшегося вместо масла. Франки щедро приправляли им каши и вареные овощи и, кажется, всерьез не считали скоромным — сало не переводилось даже в монастырях. Аббат Райхенау Валафрид Страбон в поэме «Садик», написанной в 820-х гг., со знанием дела рассказывает о том, как кусочки тыквы «с раскаленных огнем сковородок / Жирное сало вбирают, струя аромат благодатный, / Множество раз на столе появляясь второй переменой».[5] Нечто подобное наверняка имело место и в других обителях. Некоторые современные исследователи выдвигают предположение, что скоромными не считались и другие мясные консервы вроде солонины или вяленых окороков. Но вопрос остается открытым.
Мы не найдем в текстах VIII–IX вв. сколько-нибудь детальных описаний застолий той эпохи. Велеречивый Теодульф, явно знавший толк в хорошей еде и питье, оказался на удивление скуп на слова, повествуя о пирах при дворе Карла Великого:
Да удалится кисель и ты, о творожная груда:
С пряною пищею стол пусть к нам поближе стоит.
Здесь да участвуют все, сидящий вместе с стоящим,
Пьют без различья вино, вкусные яства едят.[6]
Равным образом Эйнхард, рассказавший потомкам немало важных подробностей о повседневной жизни Карла, обронил лишь несколько фраз по поводу его рациона. Повседневный обед великого императора состоял всего из четырех блюд, не считая любимого жаркого, которое Карлу подавали прямо на вертеле, и нескольких бокалов вина. А летом он позволял себе еще бокал и вдобавок съедал какой-нибудь фрукт. Астроном и Теган, биографы Людовика Благочестивого, не сообщают о своем герое даже этого.
Несколько бокалов (т. е. около одного литра) вина за обедом Эйнхард называет умеренным потреблением, и это нельзя назвать преувеличением. Обычная дневная норма взрослого человека составляла от полутора до двух с половиной литров. Пива выпивалось ничуть не меньше, а зачастую даже больше. В постановлениях Аахенского синода 816 г. подробно расписано, сколько вина и пива полагается канонику ежедневно за его служение. В богатом приходе, в котором насчитывается не менее трех тысяч крестьянских наделов, да еще там, где развито виноделие, норма составляла 5 фунтов вина (немногим более двух литров), а в неурожайные годы — по три фунта вина и пива. В бедном приходе, где набиралось не более трехсот наделов, норма не превышала двух фунтов вина, но к ним добавлялись еще три фунта алкогольных напитков, изготовленных из любого другого сырья. Предполагалось, что этот регламент действует на территории всей страны.
Вино и пиво с древнейших времен рассматривались в качестве таких же полноправных продуктов питания, как хлеб, каша, овощи или фрукты. Алкогольные напитки принципиально не противопоставлялись другой еде. Аналогичное отношение к этим продуктам сохранялось и в каролингскую эпоху. Характерно, что в упомянутом выше параграфе аахенских постановлений подобным же образом прописана и ежедневная норма потребления канониками хлеба. В «Чудесах св. Германа» середины IX в. сохранился рассказ о разорении норманнами в 845 г. парижского монастыря Сен-Жермен-де-Пре. После ухода варваров монахи возвратились в обитель и, к великой радости, обнаружили, что их обширные винные запасы уцелели. Так братья могли пить вино каждый день вплоть до нового урожая. Седулий Скот посвятил своему благодетелю, епископу Роберту, панегирическое стихотворение, в котором, помимо прочего, поблагодарил его за присылку 300 чаш (fialas) вина, по всей видимости, мозельского белого. Ирландский поэт в то время жил в Люттихе (Льеже), где ему, по его собственному признанию, приходилось довольствоваться плохим пивом, а о достойных винах приходилось только мечтать.
Пищевые ограничения, вводимые христианской церковью, лишь отчасти касались вина и пива. Каролингские пенитенциалии за чрезмерное пьянство устанавливали наказание в виде 30 дней поста. Если пьяницу при этом рвало, срок покаяния увеличивался до 120 дней. А за хронический алкоголизм и вовсе отлучали от причастия. Но насколько жестко действовали эти нормы — вопрос открытый. Зато упоминаний о невоздержанных возлияниях встречается немало в самых разных текстах IX в., причем эти свидетельства относились к представителям всех слоев общества.
В качестве примера приведем стихотворение неизвестного автора о некоем аббате Адаме из Анжера, который был «славен винопитием»:
Пить он любит, не смущаясь временем:
Дня и ночи ни одной не минется,
Чтоб, упившись влагой, не качался он,
Аки древо, ветрами колеблемо.
Он и кубком брезгует и чашами,
Чтобы выпить с полным удовольствием;
Но горшками цедит и кувшинами,
А из оных — наивеличайшими.[7]
Алкогольные напитки начинали употреблять с очень раннего возраста. Остается лишь догадываться, каких масштабов могло достигать бытовое пьянство и не следует ли возложить на алкоголь изрядную долю ответственности за повышенную эмоциональную возбудимость, резкую смену настроения и многочисленные психические расстройства, которые были свойственны людям Средневековья. Проблема усугублялась еще и тем, что воду в те времена пить побаивались, не без основания видя в ней основной источник многочисленных пищевых инфекций. Между тем франкам явно требовалось изрядное количество жидкости, ибо они ели много тяжелой, жирной и очень соленой пищи.
Разумеется, в IX в. вино было значительно менее крепким, чем в начале XXI столетия, его крепость редко превышала 8–9 процентов, вдобавок его могли разбавлять водой. В раннее Средневековье более, тонкими и благородными считались белые вина. Для их создания не применяли мацерацию на мезге, а сусло отправляли бродить сразу после отжима. Красные вина считались более грубыми и крепкими, но одновременно более питательными. Поэтому они часто входили в рацион людей, занимавшихся тяжелым физическим трудом. Виноград могли отжимать несколько раз, и первый отжим шел на создание более дорогого и качественного продукта. Почти все вино выпивалось до нового сбора урожая, не только в силу огромной востребованности во всех слоях общества, но и по иной причине — в массе своей плохо сделанное, оно попросту быстро скисало. Только лучшие вина могли храниться два-три года. Во всяком случае, Карл Великий предписывал своим управляющим иметь таковые в королевских поместьях. Вдобавок раннесредневековые вина, сброженные на диких дрожжах и без соблюдения температурного режима, зачастую произведенные в антисанитарных условиях, были малоприятными на вкус. Поэтому, как и в древности, их редко пили в чистом виде, но сплошь и рядом смешивали с медом, травами и пряностями. Либо использовали в качестве основы для «тюри», кроша в вино сухари. Вышесказанное справедливо и в отношении пива, только хранилось оно куда меньше.
Редкое для каролингской эпохи свидетельство, относящееся к истории виноделия, приводит в своей поэме о двенадцати месяцах Вандальберт Прюмский. По его словам, в октябре молодое тягучее вино кипятили, сохраняя таким образом его «чистый и приторно-сладкий вкус» и целебные свойства. Речь, по всей видимости, идет о недоброде, в котором еще оставалось много сахара. При нагревании процесс брожения останавливался. В результате получалось сладкое вино с низким содержанием алкоголя. Разумеется, не всякий год удавалось производить такой продукт. По сообщению «Анналов королевства франков», в 820 г. из-за холодной погоды виноград плохо вызрел, а вино получилось «терпким и неприятным».
О способах хранения алкогольных напитков известно совсем немного. Для этих целей использовали различную тару. В ход шли, прежде всего, глиняные кувшины, кожаные бурдюки и деревянные бочки, обработанные изнутри воском или древесной смолой. По словам Валафрида Страбона, монахи Райхенау хранили вино в высушенных бутылочных тыквах:
Плод ее (т. е. тыквы. — А. С.) повсюду находит себе примененье
В виде сосудов, когда содержимое чрева пустого
Все вынимают и недра резцом выскребаются ловким.
В чреве таком иногда помещается целый секстарий
Или содержится в нем даже целая мера. В сосуде,
Если смолистым составом обмазать его, сохранятся,
Порчи не ведая долго, дары благородного Вакха.[8]
Франкские аристократы и их крестьяне ели примерно одни и те же продукты, но все-таки их рацион существенно различался. Именно здесь социальный разлом становился наиболее зримым. На столе сеньора, не обязательно крупного магната, но даже мелкого феодала, еда была более качественной и лучше приготовленной, здесь было вдоволь мяса, да и вообще значительно больше еды. Знать редко голодала и благодаря запасам и ресурсам не бедствовала даже в неурожайные годы. Крестьяне, напротив, частенько становились жертвами голода, стоило лишь непогоде уничтожить посевы или эпидемии поразить скот. Они жили в мире куда как более опасном и хрупком. Даже в относительно благополучные времена многие с трудом дотягивали до нового урожая. «Летней порой беднякам обычно не хватает еды», — признается автор жития Св. Гуго Руанского, написанного в 830-х гг. На этом фоне настоящим духовным подвигом казался современникам рацион аскетов и отшельников, иные из которых питались лишь подобием «хлеба» из ячменя, золы и глины, запеченными в золе ракушками да кашицей из отрубей с лесными ягодами, а также изредка позволяли себе грибы и размоченный в воде кусочек сыра.
В таких обстоятельствах в каролингском обществе сложились некоторые механизмы перераспределения жизненно важных ресурсов. Так, при епископских резиденциях и особенно при монастырях кормилось огромное количество людей. Например, в Корби для раздачи неимущим ежедневно выпекалось 450 хлебов. В хронике Санкт-Галлена упоминается монастырская печь, которая якобы могла производить до тысячи хлебов. А по сообщению «Фульдских анналов», в середине IX в. только на одном из подворьев, принадлежавших архиепископу Майнца, кормились сотни людей.