ыри и затем уже доработана в Туре. В свою очередь, создатели Библии Сан-Паоло фуори ле Мура ориентировались уже на турские образцы.
Однако в целом влияние различных художественных центров друг на друга носило ограниченный характер. В позднекаролингскую эпоху не появилось ничего подобного Венскому коронационному Евангелию или Утрехтской Псалтыри. Во второй половине IX в. за пределами Реймса, Тура и, может быть, Меца больше никто не делал кодексов с такой сложной художественной программой. Взлет придворной школы при Карле Великом или мастерской Реймса при Эббоне был связан не столько с их внутренним развитием, ибо предпосылки к таковому отсутствовали, сколько с приглашением мастеров извне — из Италии и, вероятно, Византии. Они явно не успевали подготовить достаточное количество учеников, поэтому с их уходом или смертью традиция пресекалась.
В каролингскую эпоху многие монастыри были связаны между собой отношениями побратимства. Но и это не гарантировало передачи опыта. Например, Санкт-Галлен постоянно контактировал с Туром и с Реймсом, но до 870-х гг. его художественная продукция ориентировалась на довольно консервативное и в целом аскетичное англо-ирландское наследие. Лишь в последние десятилетия IX в. здесь появились кодексы, созданные под влиянием западнофранкских скрипториев. Таковы Пурпурная Псалтырь Фолькарта и Золотая Псалтырь. В первой текст псалмов обрамлен архитектурной аркой, в апсиде которой изображен Давид. Вторая украшена 17 небольшими нарративными миниатюрами, отдаленно напоминающими экспрессивные рисунки Утрехтской Псалтыри. Но ни та, ни другая не идут ни в какое сравнение с роскошными кодексами времен Людовика Благочестивого и Карла Лысого.
Художественные эксперименты каролингских мастеров не ограничивались только книжной иллюминацией, но нашли свое выражение и в других видах изобразительного искусства, в частности в мелкой пластике. В IX столетии в моду входит резьба по кости. Из этого материала делали украшения для книжных обложек, а также литургические гребни, предназначенные для того, чтобы священники расчесывали волосы перед мессой.
Здесь прослеживается та же эволюция, что и в миниатюре. Поначалу мастера ограничивались изображением Христа во славе, статичным и отрешенным, что лишь подчеркивало его внеземную сущность. Иногда его дополняли евангельские сцены. Таковы, например, плашка из Целльского монастыря (ок. 800 г.), на которой Христос попирает силы зла, или плашка со сценой распятия (начало IX в.), хранящаяся ныне в сокровищнице кафедрального собора в Нарбонне. Затем характер изображения изменился. Увеличилось количество сцен и их участников. Манера исполнения становится более свободной, позы — раскованней, а детали костюма и экстерьера более проработанными. Персонажи обретают правильные пропорции, сценография — динамичность и даже драматизм, а рисунок — прямую перспективу. Выше уже упоминалась плашка с обложки Псалтыри Карла Лысого со сценой покаяния Давида. Сцена распятия, представленная на плашке из неизвестной мастерской, которую в начале XI в. поместили на обложку так называемой «Книги перикопы» Генриха II, разительным образом отличается от того, что сделали в Целле. В Санкт-Галлене на кости изобразили Христа во славе, вознесение Марии и некоторые сцены из жития св. Галла, а в Реймсе показали историю крещения Хлодвига. Последняя, подобно турским к реймсским миниатюрам, представлена в трех регистрах.
Скульптура и мелкая пластика
От каролингской эпохи не сохранилось ни одной монументальной скульптуры. Точно не известно, существовали ли они вообще. Вполне возможно, что при Карле Великом их изготовление оказалось под запретом из-за страха перед идолопоклонством. Редкие свидетельства наличия круглой скульптуры связаны только с Аахеном. Речь идет о сидящем бронзовом медведе (сегодня он хранится в сокровищнице Аахенского собора) и конной статуе Теодориха. Эти памятники, «цитирующие» известные имперские «святыни» (Капитолийскую волчицу и конную статую Марка Аврелия), были вывезены из Италии по личному распоряжению Карла и помещены во двор главной королевской резиденции, символизируя собой превращение Аахена в новый Рим.
Единственным памятником полнообъемной фигурной пластики каролингской эпохи является бронзовая конная статуэтка франкского короля, изготовленная около 870 г., предположительно по заказу архиепископа Дрогона для сокровищницы кафедрального собора в Меце. Статуэтка выполнена в реалистической манере в подражание позднеантичным конным статуям императоров, прежде всего Марка Аврелия. Долгое время считалось, что она изображает Карла Великого, но убедительных доказательств на сей счет не существует. По другой версии, на лошади восседает Карл Лысый. В левой руке всадник держит державу, в правой, по всей видимости, должен был находиться жезл или меч (данный элемент утрачен). Фигурка лошади позднеантичного происхождения и для статуэтки использована повторно.
В современной науке все большую поддержку находит гипотеза, согласно которой конная статуэтка представляет не конкретного правителя, а собирательный образ идеального короля франков — могучего воина, повелителя мира, который подобен великим правителям древности. В этом смысле конная статуэтка является ярким символом каролингской эпохи с ее пристальным вниманием к римскому имперскому наследию, равно политическому и художественному. Она предельно наглядно символизирует собой идею «перехода империи» (translatio imperii) от римлян к франкам — одну из ключевых в каролингской политической идеологии.
Характерно, что конная статуэтка не просто воспроизводит позднеантичные образцы, но являет собой буквальное сопряжение римского (лошадь) и франкского (всадник) художественных элементов. А еще это, кажется, единственное дошедшее до нас изображение франкского правителя, где он представлен в образе государя-воина. Очевидно, в Меце, где располагалась родовая усыпальница Каролингов, а епископскую кафедру занимал Дрогон, дядя Карла Лысого, был актуален и востребован именно такой образ короля.
К началу X столетия каролингская культура постепенно приходит в упадок. Сокращается количество и качество литературной продукции, ухудшается работа скрипториев, понижается уровень грамотности. Это происходит одновременно с резким ослаблением каролингской государственности, разрушением властных вертикалей, развитием политического сепаратизма и ростом частной власти магнатов над населением на фоне многочисленных норманнских, арабских и венгерских вторжений. Каролингский ренессанс — детище королевской власти, самой сильной в раннесредневековой Европе, — не пережил ее саму.
Вместо заключения
На просторах современной Европы почти не найти зримых свидетельств каролингской эпохи. Остались крупицы, изрядно перестроенные и вдобавок разбросанные на значительном расстоянии друг от друга. Заинтересованному путешественнику, располагающему некоторым количеством свободного времени и денег, придется запастись терпением. Но то, что он сможет увидеть в Аахене и Лорше, Корби и Жерминьи-де-Пре, Фульде и Райхенау, Мюнстайре и Маллес-Веносте, определенно оправдает его ожидания. Эти памятники и сегодня завораживают своей величественной сдержанностью, гармонией пропорций и неспешной, уверенной в себе красотой. Кое-где в музеях представлена мелкая пластика. Да еще время от времени та или иная библиотека устраивает экспозицию каролингских иллюминированных рукописей. И всякий раз это становится громким культурным событием европейского масштаба.
Но есть куда более убедительное свидетельство значимости каролингской эпохи. Это сама Европа с ее генетической памятью о древнем культурном единстве, неистребимой имперской идеей, удивительной многоязыкой человеческой общностью и настойчивым стремлением к упразднению внутренних границ. А еще осознанием того, что это пространство избранных счастливчиков, которым, впрочем, необходимо много и упорно работать для обретения собственного счастья.
И эту удивительную, яркую, разнообразную и бесконечно притягательную Европу подарили нам именно Каролинги. На протяжении столетий европейцы постоянно оглядывались назад, неизменно упираясь мысленным взором в могучую фигуру Карла Великого — самый убедительный символ эпохи. Так поступали Фридрих Барбаросса и Наполеон, Бурбоны и Габсбурги. Так поступили и те, кто в 1951 г. создал Европейское объединение угля и стали, а в 1992 г. подписал Маастрихтский договор. А еще с 1950 г. в Аахене ежегодно вручается престижная Международная премия имени Карла Великого — за вклад в создание европейского единства. Одним словом, у современного читателя найдется немало актуальных поводов прикоснуться к такому далекому и такому живому прошлому.
Приложение
Бургундский пенитенциалий (VIII в.)
Разные грехи требуют разного покаяния. Ведь и те, кто врачует тела, для разных случаев приготовляют разные лекарства. По-разному они лечат раны, недуги, опухоли, синяки, загноения, слепоту, переломы и ожоги. [Точно так же и те, кто врачует души] должны исцелять разными средствами душевные раны, страсти, проступки, печали, ошибки и немощи…
(1) Если клирик совершит человекоубийство и убьет своего ближнего, пусть кается в изгнании десять лет (из них три на хлебе и воде), после этого пусть будет принят на родине, и, если добросовестно каялся на хлебе и воде, пусть представит доказательства епископу или священнику, которым был наказан и которому был вверен, что удовлетворил родителей того, кого убил… Если же не удовлетворит его родителей, пусть никогда не будет принят на родине.
(4) Если кто будет предаваться разврату как содомит, пусть кается десять лет, из них три года на хлебе и воде, и никогда больше не спит с кем-либо.
(5) Если кто принесет ложную клятву, пусть кается семь лет, из них три на хлебе и воде, и после никогда больше не клянется.
(8) Если кто совершит прелюбодеяние, т. е. обесчестит чужую жену, или невесту, или девственницу, то, если (он) клирик, пусть три (пять) года кается, из них один (два) на хлебе и воде, (семь, если дьякон, из них три на хлебе и воде), семь (двенадцать), если пресвитер, из них три (пять) на хлебе и воде.