– Тихо… – прошептал я, приоткрывая створку, и он тут же пролез в щель и, стоя в коридоре, вилял спутанным, мохнатым хвостом и смотрел на меня своими печальными глазами.
– Хочешь со мной? Ладно.
Догго спал, а я нет. Лежал на спине и сквозь одеяло чувствовал, как он всем своим весом навалился мне на бедро. Мое присутствие успокаивало его, и когда я передвинул ногу, он тоже подвинулся, чтобы снова прижаться ко мне. Мне пришло в голову, что Догго привык к этому – спал с бывшим хозяином на кровати, – и, только притеревшись ко мне, потребовал от меня того же. Пес подергивался и во сне поскуливал. Что ему снилось – прошлая жизнь?
Странно, но я и раньше не переставал об этом думать. Что я знал о прошлом Догго? Лишь то, что сказала мне Клара. Догго – не бродячая собака. Он явился из хорошего дома. Это подтверждало его поведение: в нем не чувствовалось ни раболепства, ни страха, ни надлома. Догго был не из тех несчастных собак, вызывающих раздражение существ, которые дрожат от предвкушения хотя бы капли внимания. Да, ему нравилось, когда его ласкали, но как только ласка надоедала, он не стеснялся остановить навязчивого хозяина пристальным взглядом. Я его уважал за это. Догго держался спокойно, но не надменно, сознавал, что умен, но не выставлял свой ум напоказ и очень трогательно заблуждался в том, каким его видят со стороны. Если бы потребовалось сравнить пса с литературным персонажем, я бы назвал Эркюля Пуаро.
Эркюль! Ну, наконец! Вот подходящее имя для моего малыша. Только с французским, а не с английским произношением. Эркюль навевает мысли о греческом герое и его двенадцати подвигах, где потребовались храбрость и сила – два качества, которые я не сразу разглядел в псе. Эркюль – хорошо, но не так, как Догго.
Я положил руку ему на спину, но очень осторожно, чтобы не разбудить. И вскоре, ощущая его тело и медленное, гипнотическое колебание грудной клетки, крепко уснул.
Глава шестнадцатая
Мы завтракали под ослепительным солнцем на задней терассе. Завтрак оказался выматывающим не только из-за своей бесконечности, но и из-за разговоров. Одна тема сменяла другую, и беседа, не утихая, временами даже переходил в спор. Эллиот воспроизводил сюжеты из воскресных газет, а нам полагалось реагировать. В Пакистане беспилотник убил несколько невинных людей. Какое наше мнение о беспилотниках? Является ли война против талибов действительно войной, и каково определение справедливой войны? Существует ли вообще такое понятие? Как бороться с бесчеловечностью людей по отношению друг к другу?
– И жестоким обращением с животными, – добавила Сибелла. Она хоть и была вегетарианкой, это не мешало ей наваливать на наши тарелки бекон, сосиски и кровяную колбасу.
Заварили еще кофе, и разговор перешел на меня. Не совсем допрос, но близко к нему. Не знаю почему – я ведь почти не знал этих людей, – но меня понесло: я выложил им про брошенную дедом фразу в доме престарелых, резкое опровержение матери, ее вчерашний звонок и загадочное сообщение в голосовой почте.
– Скорее всего это ничего не означает, – таков был вердикт Эди.
– Бедняжка, – нахмурилась Сибелла.
– Все не так уж ужасно, – пожал я плечами, пытаясь отшутиться. – Вы не знаете моего отца.
– Похоже, вы его тоже не знаете, – усмехнулся Эллиот.
– Папа!
– Я только хотел привнести в наш разговор немного легкомыслия.
В конце сада стояла шаткая скамейка, повернутая спинкой к кирпичной стене, увитой старой, полной налившихся бутонов, готовой зацвести розой. Глаз, как на экспертизе, схватывал все детали, будто я был следователем, впервые осматривавшим место преступления. Я понимал, что в данной точке мир изменится навсегда, и радовался, что рядом со мной на скамье сидит Догго.
После нескольких звонков мне ответил Найджел.
– Сейчас, старина, она рядом, – произнес он с псевдоаристократическим распевом. Я понял, что они на улице, наверное, поблизости от бассейна – прожариваются под испанским солнцем до хрустящей корки.
– Дэнни! Ну, наконец! Ты получил мое сообщение?
– Извини, телефон был выключен, меня пригласили на свадьбу.
Мать пожелала узнать, где именно в Чилтерне я нахожусь и значит ли то, что я туда приехал, что между нами с Эди что-то намечается. Ее вопросы не походили на предисловие, когда человек старается взять себя в руки, чтобы перейти к основной, довольно опасной теме. Судя по всему, матери было действительно любопытно, хотелось поболтать, и в итоге мне пришлось напомнить ей:
– Мам, ты сказала, что у тебя для меня есть нечто важное.
– Никак не могу найти записную книжку с днями рождения. Помню, что день рождения Алисы уже близко. Эмма убьет меня, если я опять о нем забуду.
Я молчал.
– Дэнни, ты меня слушаешь?
– Ты была расстроена.
– Разве?
– Мне показалось, ты плакала.
Мать в самом деле плакала – она только что получила сообщение, что ее старинная подруга проиграла битву с раком груди.
– Ты должен помнить ее – Пат Коннолл.
Я помнил, но смутно. Из детских лет выплыло лишь широкое лицо с каскадом темных вьющихся волос.
– Вот теперь жду известий, когда состоятся похороны. Может, когда приеду, пообедаем с тобой?
– Да, конечно.
– Тронута твоим энтузиазмом, – пошутила мать.
У меня не хватило духу сообщить остальным, что́ она мне сказала. Они бы подумали, что я параноик (а разве нет?) или того хуже – фантазер. Поэтому состряпал версию, которая являлась не совсем ложью:
– Она на днях прилетит в Англию и хочет пообедать со мной.
– И все? – уточнила Сибелла, сверля меня испытующим взглядом.
– Да.
– Ни намека на то, правы вы или нет?
– Сиб, оставь бедного парня в покое! – воскликнул Эллиот. – Он не хочет разговаривать об этом.
– Раньше говорил очень даже охотно.
Эди многозначительно посмотрела на мать. Сибелла сдалась, но я понял: она что-то заподозрила.
Накануне я сказал Эди, что утро вечера мудренее, и она согласилась. Тема Тристана являлась табу. Подъезжая к Лондону, я не сдержался и заговорил о нем.
– Что вам сказать? Как есть, так и есть.
– Эди, он женат.
– Несчастливо женат. Вы обещали не судить меня.
– Я не осуждаю, только…
– Что?
– Не знаю. Наверное, встревожен.
– Не надо волноваться.
Вот и все – на этом разговор оборвался.
Глава семнадцатая
Я обрадовался, когда к кормилу вернулся Ральф. Да, в нем было нечто нелепое и комическое, напоминающее капитана Джека Воробья. Но он, по крайней мере, вызывал к себе уважение в отличие от Тристана, который требовал к себе уважения. К Тристану я теперь внимательно приглядывался. Раньше тоже не мог от него отмахнуться, но хотя бы удавалось задвинуть его куда-то на периферию поля зрения. Теперь не получалось – с тех пор, как убедился, что у него с Эди связь. Тристану не нравилось снова играть вторую скрипку. Это я заметил по его глазам, когда Ральф собрал нас на совещание по поводу рекламы «Варго».
«Варго» – новый хэчбэк компании… что до компании, об этом можно было только догадываться. Нам не дано было знать, кто из Большой французской тройки придумал новую машину. Предложение участвовать в телерекламе автомобиля поступило от торговой марки через маркетологов. Заказчики хотели, чтобы конкурирующие агентства подошли к теме без предвзятости, сосредоточившись исключительно на достоинствах самого товара. Проблема состояла в том, что все достоинства заключались внутри «Варго» – автомобиля нарочито некрасивого: кургузого, приземистого, совершенно не в духе современного дизайна. Да, он был чрезвычайно экономичным и мог похвастаться множеством всяких устройств в стандартной комплектации, но снаружи производил впечатление какой-то несуразности, нескладного куска металла, предназначенного доставлять пассажиров из точки А в точку Б.
– Ну и кому придет в голову купить его? – спросил Ральф.
– Вот именно, кому? – подхватил Тристан.
– Чудаку, у которого больше денег, чем здравого смысла, – предположила Миган.
За столом совещания нас собралось одиннадцать человек: три творческие группы, Патрик, пара сотрудников, ведущих счета и организующих рекламу (Дамьен и Лотти), плюс Ральф и Тристан. Телевизионный рекламный ролик нового автомобиля стал бы предметом гордости такого маленького агентства, как наше, однако Тристан считал, что нам лучше отойти в сторону. Он не сомневался, что «Варго» обречен – не только с треском провалится, но будет высмеян. Не нужно, чтобы нас с ним ассоциировали.
– Пораженческая чушь, – усмехнулся Ральф. – «БМВ» пятой серии в состоянии продать любой – это все равно что ехать по набитой колее. Попробуйте найти рынок для подобного уродца – именно так зарабатывают долговременную репутацию. Черт возьми, эта машинка будет кормить нас до гробовой доски, если мы подадим ее как надо и выведем в свет.
Послышались нервные смешки, лицо Тристана стало темнее тучи.
– Вот-вот. Ключевое слово здесь «если». Я все же считаю, что «Варго» – палка о двух концах.
– Возражение должным образом зафиксировано, – продолжил Ральф. – А теперь все за работу. И будьте любезны, ответы к среде на почтовой открытке.
Как только совещание закончилось и мы собрались у бильярда в творческом отделе, начались обсуждения того, как Ральф устроил публичную головомойку Тристану. Я даже посочувствовал ему – главным образом из-за Эди. Любой женщине было бы неприятно слушать, что коллеги смакуют подробности того, как поставили на место мужчину, с которым она спит. Позднее, когда мы находились в кабинете одни, Эди заявила, что не нуждается в том, чтобы я защищал Тристана, даже если сама она этого сделать не может. Мне стало обидно за мои отправленные в мусорную корзину добрые намерения.
– Хорошо, скажите, что мне говорить?
– А не лучше ли говорить то, что думаете?
– Вам не нравится слушать то, что я думаю.
Сколько бы я ни уверял Эди, что не осуждаю ее, я осуждал ее. Не по части морали, а по части вкуса.