Было у нас, разумеется, и много общего. В Уорике, например, страсть к литературе. Мы часами болтали о том, каких высот добьемся в издательском деле. Отрасли требовались люди вроде нас – молодые умы, соответствующие происходящей цифровой революции, начинающей потрясать книгоиздание. Рассуждали, что сначала каждый пойдет своей дорогой, но лишь затем, чтобы досконально изучить все ходы и выходы профессии. При первой возможности объединим усилия и, организовав многомиллионный бизнес, поднимем его на небывалые высоты.
С тех пор мы оба сдали свои позиции. Во время последнего университетского семестра Джей согласился на предложение поработать в консалтинговой компании «Маккинси», а я вскоре выиграл место в Академии дизайна и рекламы. Консультант в области менеджмента и рекламщик – вот кем мы в итоге стали. Это, к слову, о несбывшихся мечтах.
Иногда я утешаю себя мыслью, что зарабатываю на хлеб словесностью, но в действительности это всего лишь броские строки реклам компаний, до которых мне нет никакого дела. Я копирайтер, и довольно неплохой, о чем свидетельствуют пылящиеся у меня в сушильном шкафу тошнотворные призы. Дела шли лучше до того, как у Трева (Толстого Трева, как он когда-то хотел, чтобы его называли) случился нервный срыв. Он был моим ведущим художником. Копирайтеры и художники работают в тесной связке. Мы творчески сотрудничали и составляли команду из двух человек. Даже вместе перевозили заказы. Я знал, что Трев подвержен депрессиям, поэтому с ним работать было забавно. Мне следовало бы заметить, что с Тревом происходит, даже кого-нибудь предупредить, но помешало то, что он создавал свои лучшие творения, когда пресловутая соломинка уже ломала спину верблюда. Сейчас с ним все в порядке. Заметьте, просто в порядке. Эскулапы вытряхнули из него все, что когда-то делало Трева Тревом. Не осталось ни острых углов, ни высот, ни падений и, разумеется, никаких хохмочек. Но он хотя бы жив. Выяснилось, что Трев замышлял прыгнуть вниз головой со своего дома в Бермодси.
Вероятно, Клара права, я не умею сочувствовать, но не могу сдержать улыбки, когда представляю картину: Толстый Трев проносится «ласточкой» в воздухе. Есть в этом некое космическое соединение грузной массы и утонченного изящества, как в балетном номере из мультика Диснея «Фантазия», когда бегемот скачет в прозрачной балетной пачке. Надеюсь, настанет время, и я смогу поделиться своей мыслью с самим Тревом, и мы от души посмеемся. А пока я предоставлен самому себе.
Мне стало нелегко. Вот уже полгода я скитаюсь в пустыне и, проедая прежние запасы, ломаю голову, откуда взять деньги на выплаты по ипотеке. Никому не нужен копирайтер без художника. Хорошо, что мое имя еще как-то помнили, и я мог выпросить встречу-другую с людьми, с которыми еще недавно конкурировал и боролся за те жуткие призы. Однако со мной встречались главным образом из любопытства или чтобы узнать из первых рук какую-нибудь грязь о Толстом Треве.
С «Индологией» все может сложиться по-иному. А как – я скоро узнаю.
– «Индология»? – поморщился Джей. – Что за название для рекламного агентства?
– Неплохое, – выразился я.
Мы уже успели перебраться в другой бар. Они все гонятся за постапокалипсическим антуражем: голый кирпич, грубый бетон, металлические лампы, как на заводе. Многообещающее направление в дизайне интерьеров.
– Маленькое, новое, независимое.
– Согласен на «Инд», – произнес Джей. – Но при чем здесь «логия»?
– Подразумевается своего рода методичность, строгость. Как в психологии, теологии, социологии…
– И дрочелогии.
– Последнее название обсуждалось в ходе опроса фокус-группы и получило негативную оценку.
Джей рассмеялся и схватил меня за руку.
– Прости. Надеюсь, у тебя что-нибудь выгорит. Искренне надеюсь. Когда собеседование?
– Послезавтра.
Он, прикидывая, закрыл глаза.
– Так, четверг. Я во Франкфурте. Ты был там когда-нибудь?
– Во Франкфурте?
– И не парься попасть. Дыра дырой, но люди хорошие – немцы. Я немцев люблю.
От его слов мне стало теплее. Джей из еврейско-немецкого рода и потерял много родных. Наслушался всяких рассказов – впитал их с молоком матери – и, тем не менее, готов обо всем забыть и жить дальше. От подобной широты натуры мне сделалось легче – мелочнее показались собственные беды: подумаешь, бросила женщина, на которой я собирался жениться!
Глава четвертая
Я вспомнил, что сказала Бет в собачьем приюте, и у нее от жалости затуманились глаза: «Да вы посмотрите на него». Суть в том, что я никогда на него не смотрел, не садился, как сейчас, и не разглядывал.
Клара права: он действительно маленький и, несмотря на все ее попытки представить дело по-другому, урод. Я хоть и не вырос с собаками, но знаю их – с раннего детства они присутствовали в моей жизни. Но в основном это были крупные псы, животные, чье шумное, скачущее присутствие нельзя не заметить в доме: лабрадоры, ретриверы, сеттеры. Собаки дедушки, которых, как я подозреваю, он любил и ценил больше, чем мою бабушку. Теперь она ухаживает за Гекубой, огромной немецкой овчаркой, в то время как дед угасает в своем ужасном интернате для престарелых.
Никто не мог бы отличаться сильнее от немецкой овчарки, чем Догго. Он воплотил в себе все, чего не хотела бы иметь в себе немецкая овчарка. Маленький, белый и почти совершенно голый. Я сказал «почти», потому что кое-где на нем все-таки встречались пучки шерсти – дикие клоки, словно на газоне, который косил нерадивый садовник. По спине пролегла дорожка волос, и пук таких же красовался на кончике худосочного хвоста. Заднюю часть передних лап покрывали завитки – и не коричневые, и не желтые, а какого-то неопределенного цвета. Они намекали на наличие в роду спаниеля, так же, как вихор на лбу (видимо, все-таки цвета мочи). А вот морда на спаниеля совершенно не тянула. Приплюснутая, какая-то свинообразная. В ней было нечто восточное, от пекинеса. Нет, этого пса нельзя было отнести ни к одной породе. Такое впечатление, что он вмазался головой в кирпичную стену, а затем отказался от пластической операции. В нависающих на глаза складках было что-то сомнамбулическое, напоминающее бладхаунда, но сами глаза оставались живыми и настороженными. И вот сейчас пес пригвоздил меня к стулу холодным, неподвижным, испытующим взглядом.
Сознавал ли он, что́ я о нем думаю? Догадывался ли, что я размышляю, не из-за того ли его передние лапы лучше развиты, чем задние, что его голова слишком велика для такого тела, и передним лапам приходится сильно перерабатывать, приняв на себя ее вес.
Догго лежал на диване и моргал.
В последние дни он присвоил себе диван, а я из жалости, что Догго лишился хозяйки, не возражал. Пес любил Клару. Оживлялся в ее присутствии, как и мы все.
– Где она, Догго?
Никто не знал. Ни Фиона, ни Хэтти, ни одна из ее близких подруг. Или все они мне лгали. Хотелось поддаться паранойе и согласиться с теорией заговора. Но я не сомневался, что Полли, когда я с ней разговаривал, не обманывала, и она сказала, что родные до сих пор не получили от Клары ни строчки. Их родители, очевидно, рвали на себе волосы.
С тех пор как Клара вскочила в самолет и исчезла, мы с ее сестрицей говорили трижды и обменялись множеством эсэмэсок. Наверное, я был первым, кто поставил в конце текста значок поцелуя – х. Но она, отвечая, удвоила, затем утроила количество. Я не отставал и ставил столько же. И в конце недели мы добрались до шести. Видимо, в этой области существуют определенные правила, шифры, известные только группе посвященных. Не исключено, что хххххх означает «Буду рада, если ты меня «y».
То есть 6х=у.
Меня поразило, что если «х» – 4 (столько лет мы были вместе с Кларой), то «у» – это возраст Полли, которая на шесть лет моложе меня. Приятная кругообразность уравнения, хотя слабое оправдание того, куда завели меня мысли.
Я правильно угадал: Полли действительно находилась в Уэльсе, где после недавних ливней сплав на плотах был особенно хорош. В субботу она с детьми должна приехать в Лондон, а в воскресенье отправлялась обратно с новой партией маленьких засранцев (ее выражение, а не мое). Я уже заказал столик в ресторане, где мы с ней пообедаем, – потрясающее маленькое итальянское заведение, уютное, но балдежное и всего в нескольких минутах ходьбы от моей квартиры. Я заглянул туда выбрать столик, после чего отправил Полли сообщение, где объяснил, что если ей не по карману поездка на такси домой, то вполне может переночевать у меня. А в конце поставил всего один значок х. Решил: это благопристойный способ намекнуть ей, чтобы она не думала ничего такого.
Эта квартира моя. Клара официально переехала ко мне около года назад. Но в документах значится только моя фамилия. Ее квартира, по дороге на запад, за Актоном, сдана, и часть получаемых денег ежемесячно поступала в счет моей ипотеки. Но больше не поступает. Знаю, проверял вчера вечером. В этот день деньги обычно приходили на мой счет, однако на сей раз не пришли. Явное проявление предусмотрительности и определенного планирования своих поступков. При всей своей ветрености Клара могла быть на удивление прагматичной.
Мне пришло в голову проверить корреспонденцию, которую я с момента ее бегства складывал нетронутой на столике в холле. Даже среди старья не оказалось ни одного адресованного Кларе письма. В Интернете я выяснил, что выполнение заявки на переадресацию занимает на почте пять рабочих дней.
Взглядом эксперта, натренированным чуть раньше на Догго, я нащупал то, на что прежде не обращал внимания: пустые места на книжных полках и в блоках компакт-дисков и исчезновение с кресла подушки, которую Клара купила на прошлую Пасху в Корнуолле. Минутой позже я стоял на коленях в кухне и осматривал буфет. Не хватало деревянной салатницы, какую мы сторговали на базаре в Бангее, исчез и кухонный комбайн. Раньше я представлял, как Клара бежит к поджидающей ее машине с охапкой одежды, но теперь разговор пошел серьезнее: упаковочные коробки, по крайней мере, два рейса на автомобиле и вопрос, куда это все девать. С каждым новым открытым ящиком версия из письма Клары, что она убежала из дома, поддавшись внезапному порыву, казалась менее вероятной.