вообще умом не понять. В прошлом году, например… Молодая мать, в Брайтоне. Любила своего мужа, своих детей и свою собаку. Работа отличная. С родителями отношения просто прекрасные. Никаких финансовых трудностей. Так вот, ее лучшая подруга выходит замуж, а она — подружка невесты. После свадьбы она едет домой и вешается в ванной, даже не сняв это уродливое платье из шифона. И возникает вопрос: что на свадьбе ее к этому толкнуло? Она была тайно влюблена в жениха? Или в невесту? Или вспомнила, как сама выходила замуж, вспомнила все свои надежды и поняла, насколько они оказались далеки от действительности? Или ей просто надоело жить? — Джоэлла медленно пожала плечами. — Я не знаю. И никто не знает. Но точно могу сказать — никто, вообще никто из ее знакомых — не ожидал, что она так поступит.
Мой кофе остыл, но я все равно сделал глоток.
— Мистер Кензи, — произнесла Джоэлла Томас, — Карен Николс покончила с собой. С этим спорить бесполезно. А спрашивать почему — пустая трата времени. Кому от этого легче станет?
— Вы ее не знали, — сказал я. — Для нее это было явно не нормальное поведение.
— Нормального поведения вообще не бывает, — сказала Джоэлла Томас.
— Вы выяснили, где она жила последние два месяца?
Она покачала головой:
— Выясним, когда домовладелец захочет сдать ее квартиру еще кому-нибудь.
— А до тех пор?
— А до тех пор она мертва, и на задержку с квартплатой ей плевать.
Я закатил глаза.
Она закатила свои. Затем наклонилась ко мне и уставилась на меня своими призрачными глазами:
— Можно вас спросить?
— Конечно, — сказал я.
— И не поймите мой вопрос неправильно, поскольку вы похожи на адекватного человека.
— Спрашивайте.
— Вы с Карен Николс встречались сколько? Один раз?
— Ага, один.
— И вы верите мне, что она покончила с собой без посторонней помощи?
— Верю.
— Ну тогда, мистер Кензи, с какой стати вы так интересуетесь, что с ней случилось до этого?
Я откинулся на спинку стула.
— У вас никогда не бывает такого чувства, что вы облажались? И вам хочется все исправить?
— Бывает.
— Карен Николс, — сказал я, — оставила сообщение на моем автоответчике. Это было четыре месяца тому назад. Она попросила перезвонить. А я не перезвонил.
— И?
— И не перезвонил я ей вовсе не по какой-то благородной причине.
Она надела свои очки, позволила им скользнуть по носу. Взглянула на меня поверх линз:
— Стоп, то есть вы считаете себя настолько крутым, что, если бы просто перезвонили ей, то сейчас она была бы жива?
— Нет. Я считаю себя в долгу перед ней, потому что не пришел ей на помощь, и по дурацкой причине.
Она уставилась на меня, чуть приоткрыв рот.
— Вы думаете, что я спятил.
— Я думаю, что вы спятили. Она ведь взрослая женщина была, не…
— Ее бойфренда сбила машина. Несчастный случай?
Она кивнула:
— Да, я проверяла. Сорок шесть свидетелей, и все говорят одно и то же — он споткнулся. В квартале оттуда, на пересечении Атлантик и Конгресс, находилась патрульная машина. Они подъехали, как только услышали шум столкновения, где-то через двенадцать секунд после происшествия. Сбивший Веттерау водитель — турист по имени Стивен Кернз. Он в таком шоке был, до сих пор посылает Веттерау в палату цветы каждый день.
— Ладно, — сказал я. — А почему жизнь Карен Николс так резко пошла под откос? Работа, квартира — все развеялось как дым?
— Характерный признак депрессии, — ответила Джоэлла Томас. — Ты настолько охвачен своими проблемами, что забываешь обо всем остальном.
Пара среднего возраста женщин с одинаковыми очками от Версаче остановились возле нашего столика с подносами в руках и принялись оглядываться в поисках свободного места. Одна из них увидела мою почти пустую чашку и крошки от булочки на блюдце перед Джоэллой и громко вздохнула.
— Хорошо вздыхаете, — сказала Джоэлла. — Солидная практика?
Женщина сделала вид, что не слышит, и перевела взгляд на подругу. Та тоже вздохнула.
— Ого, оно заразно, оказывается, — сказал я.
— Некоторые люди иногда просто не умеют себя вести, не находишь? — произнесла первая женщина, обращаясь ко второй.
Джоэлла широко мне улыбнулась.
— «Не умеют себя вести», — повторила она. — Им хочется назвать меня черномазой, но вместо этого они рассуждают про «неумение себя вести». Это льстит их самооценке.
Она повернулась к женщинам, которые смотрели куда угодно, но только не на нас:
— Так ведь, а?
Женщины опять вздохнули.
— Н-да, — протянула Джоэлла, как будто получила подтверждение своим словам. — Идем? — Она встала.
Я взглянул на ее кружку, крошки булочки и свою чашку с остатками кофе.
— Оставь, — сказала она. — Сестрички за нас все уберут. — Она поймала взгляд первой вздыхавшей женщины: — Так ведь, милая?
Та уставилась на стойку.
— Ага, — сказала Джоэлла Томас с широкой улыбкой. — Все так. Женская взаимовыручка, мистер Кензи, это прекрасная вещь.
Когда мы вышли на улицу, женщины все еще стояли у нашего столика с подносами в руках и по-прежнему вздыхали, — судя по всему, ждали официантку, которая приберет со стола. Какое-то время мы просто шагали рядом. Утренний ветер пах жасмином. Улицы начали заполняться народом. Прохожие на ходу жонглировали воскресными газетами, белыми пакетами с булочками, стаканчиками кофе или сока.
— Почему она вообще к вам обратилась? — спросила Джоэлла.
— Ее домогался один тип.
— И вы с ним разобрались?
— Ага.
— И думаете, что до него дошло?
— Тогда — думал. — Я остановился, остановилась и она. — Детектив, в последние несколько месяцев Карен Николс не насиловали и не избивали?
Джоэлла Томас внимательно посмотрела на меня, ища патологию — возможно, признаки сумасшествия, лихорадочный блеск в глазах, саморазрушительную одержимость.
— Если я скажу да, — спросила она, — то вы снова отправитесь разбираться с этим деятелем, как в прошлый раз?
— Нет.
— Правда? Как же вы тогда поступите?
— Передам информацию в правоохранительные органы.
Она широко улыбнулась. Зубы у нее были самые белые из всех, какие я когда-либо видел.
— Ага.
— Нет, честно, так и поступлю.
Она кивнула.
— Нет. Насколько я знаю, ни жертвой изнасилования, ни жертвой нападения она не была.
— О’кей.
— Однако, мистер Кензи…
— Да?
— Только учтите: если то, что я вам скажу, дойдет до прессы, я вас уничтожу.
— Понял.
— С лица земли сотру.
— Усек.
Она засунула руки в карманы и оперлась спиной о фонарный столб.
— Это я к тому, чтобы вы не думали, будто я такое трепло, что сливаю информацию каждому частному сыщику. Помните копа, которого вы в прошлом году разоблачили?
Я молчал, ожидая продолжения.
— Он вообще недолюбливал женщин-полицейских, а уж если ты еще и черная — и подавно. Если женщина давала ему отпор, он тут же распускал слух, что она лесбиянка. Когда вы его вывели на чистую воду, в полицейском управлении начались перестановки. Меня перевели из его отдела в убойный.
— Где вы нашли себя.
— Я заслужила это место. Но считайте, что я возвращаю вам долг. О’кей?
— О’кей.
— Вашу покойную приятельницу дважды арестовывали в Спрингфилде. На панели.
— Клиентов брала?
Она кивнула:
— Да, мистер Кензи. Карен Николс занималась проституцией.
8
Кэрри и Кристофер Доу — мать и отчим Карен Николс — жили в Уэстоне, в огромном особняке, бывшем точной копией «Монтичелло» Джефферсона. Дом, такой же большой, как и другие на этой улице, стоял на лужайке размером с Ванкувер, блестевшей от капелек воды, разбрызгиваемых тихо шипящими спринклерами. В этот район я поехал на «порше», который предварительно помыл и отполировал. Одет я был соответствующе — в духе детишек из сериала «Беверли-Хиллз 90210» — легкий кашемировый жилет, белоснежная и ни разу не надеванная футболка, брюки от Ральфа Лорена, бежевые мокасины. Реши я в таком прикиде пройтись по Дорчестер-авеню, то в момент схлопотал бы по морде, но здесь, похоже, подобный гардероб считался нормой. А будь у меня еще солнцезащитные очки за пятьсот долларов и не такая откровенно ирландская рожа, глядишь, меня бы еще кто-нибудь из местных и в гольф сыграть пригласил. Но тут уж ничего не поделаешь — Уэстон не стал бы дорогим районом в и так недешевом городе, если бы у здешних аборигенов не было каких-никаких, а стандартов.
Я шел по выложенной камнем дорожке к парадному входу четы Доу. Они открыли дверь и стояли, дожидаясь меня, — приобняв друг друга за талию и махая мне руками, точно Роберт Янг и Джейн Уайатт из сериала «Отцу виднее».
— Мистер Кензи? — сказал доктор Доу.
— Да, сэр. Рад знакомству. — Я протянул руку, обменялся рукопожатиями и с ним, и с его женой.
— Как добрались? — спросила миссис Доу. — Надеюсь, вы ехали по Пайк?
— Да, мэм. Ни одной пробки.
— Вот и замечательно, — сказал доктор Доу. — Да вы заходите, мистер Кензи. Заходите.
Он был одет в выцветшую футболку и мятые песочного цвета брюки. Его темные волосы и аккуратно подстриженная бородка были чуть подернуты сединой, а улыбка лучилась теплотой. Он совершенно не вписывался в образ деятельного хирурга из главной городской больницы, обладателя портфеля акций и раздутого эго. Он уместнее выглядел бы в кафе в Инмен-сквер читающим поэзию, попивающим травяной чай и цитирующим Ферлингетти.[5]
Миссис Доу носила рубашку в черно-серую клетку, черные лосины и такого же цвета сандалии. Волосы ее имели оттенок темной клюквы. Ей было как минимум пятьдесят — во всяком случае, к такому выводу я пришел, изучив биографию Карен Николс, — но выглядела она лет на десять моложе и повадкой напоминала скорее студентку — из тех, что, собравшись на девичник, сидят по-турецки на полу и дуют винище из горла.