На улице было жарко, но у меня по спине пробежал холодок озноба — на Кембридж-стрит я заметил темно-розовый «линкольн», занимавший сразу два парковочных места. Этот же «линкольн» я видел в субботу на подъездной дорожке возле дома Стиви Замбуки.
— Стиви поболтать захотелось, — сказал я. — Как мило.
— Что-то у нашего шутника голосок дрожит, — сказал мужик справа.
— Может, ему уже шутить расхотелось? — предположил другой и неожиданно быстрым для человека его комплекции движением руки скользнул ко мне под рубашку и вытащил мой пистолет.
— Не беспокойся, — сказал он мне. — Я за ним присмотрю.
При нашем приближении задняя дверца «линкольна» распахнулась. Из нее вышел тощий молодой парень, жестом пригласивший меня в автомобиль.
Я мог бы заартачиться, но зачем? Два качка у меня по бокам просто двинули бы мне по ребрам и все равно запихнули в машину. Тот факт, что на улице было полно народу, вряд ли бы их смутил.
Я решил, что буду вести себя с достоинством.
Забрался в машину. Качки захлопнули за мной двери. На соседнем сиденье сидел Стиви Замбука.
Передние сиденья пустовали. Судя по всему, водителем был один из качков.
Стиви Замбука сказал:
— Когда-нибудь этот старик помрет. Ему сейчас сколько? Восемьдесят четыре, да?
Я кивнул.
— Когда он помрет, я слетаю на похороны, отдам ему последние почести, а потом вернусь и переломаю тебе все кости, Кензи. Будь готов к этому дню, потому что он обязательно настанет.
— Хорошо.
— Хорошо? — Он улыбнулся. — Думаешь, ты такой крутой, да?
Я промолчал.
— Да ты никто. Но пока пусть будет по-твоему. — Он швырнул мне на колени коричневый бумажный пакет. — Здесь восемь штук. Он заплатил мне десять. Чтобы я тебя пугнул.
— Значит, ты с ним и раньше дела вел?
— Нет. Это была одноразовая работа. Десять штук за то, чтобы ты к нему не лез. До прошлой пятницы я его и в глаза не видал. Он вышел на одного из моих людей и сделал предложение.
— Это он тебя надоумил приплести сюда Буббу?
Стиви потер подбородок.
— Вообще-то да. Он много о тебе знает, Кензи. Очень много. И ты ему не нравишься. Совсем не нравишься, мать твою. Совсем.
— А тебе о нем что известно? Где живет, где работает. Что-нибудь в этом роде?
Стиви покачал головой:
— Ничего. За него поручился мой знакомый из Канзас-Сити. Сказал, с ним можно иметь дело.
— Из Канзас-Сити?
Стиви посмотрел мне в глаза:
— Да, из Канзас-Сити. А в чем проблема?
Я пожал плечами:
— Странно как-то.
— Да мне в общем-то по фигу. Увидишь его, отдай ему эти восемь штук и скажи, что две я оставил себе. В уплату за нервотрепку.
— С чего ты взял, что я с ним увижусь?
— У него на тебя зуб, Кензи. Большой и острый. Он то и дело повторял, что ты суешься куда не надо. Винсент Патрисо может приказать мне, но не может приказать ему. А он хочет твоей смерти.
— Нет. Он хочет, чтобы я сам захотел умереть.
Стиви хмыкнул:
— Может, ты и прав. Он, конечно, парень умный. И говорит как по писаному. Но при всех его мозгах есть в нем гниль какая-то. Лично я думаю, что у него в башке черти хороводы водят. — Он засмеялся и хлопнул меня по колену: — И ты его разозлил. Красота, а? — Он нажал кнопку на панели и разблокировал двери. — До скорого, Кензи.
— Увидимся, Стиви.
Я открыл дверь и прищурился от солнца.
— Обязательно увидимся, — произнес Стиви мне в спину. — После похорон старика. Не сомневайся.
Один из качков протянул мне мой пистолет:
— Держи, шутник. Да смотри, ногу себе не прострели.
Я шел через площадь, направляясь к оставленной на парковке машине, когда у меня зазвонил мобильник.
Я понял, кто это, еще до того, как ответил на вызов:
— Алло!
— Патрик, дружище, как дела?
— Неплохо, Уэс. А у тебя?
— Нормально. Слушай, Патрик…
— Да, Уэс?
— Когда дойдешь до парковки, будь любезен, поднимись на крышу.
— Ты будешь меня там ждать?
— И захвати конверт, который тебе дал дон Макаронник.
— Разумеется.
— И не звони в полицию, не трать понапрасну время. У них на меня ничего нет.
Он бросил трубку.
Я дошел до здания парковки, укрылся в его тени, уверенный, что меня не видно ни с крыши, ни изнутри, и только тогда набрал номер Энджи.
— Сколько времени тебе понадобится, чтобы добраться до площади Хэймаркет?
— Ты что, забыл, как я вожу?
— Значит, минут пять, — сказал я. — Я буду на крыше парковки, в начале Нью-Садбери-стрит. Знаешь, где это?
— Ага.
Я огляделся.
— Эндж, мне нужна его фотография.
— А он будет на крыше? И как, по-твоему, я его щелкну? Все соседние здания ниже.
Я уже приметил подходящее строение:
— Тут есть магазин. Торгует антиквариатом. В самом конце Френд-стрит. Влезь на крышу.
— Как?
— Не знаю. Но больше неоткуда. Ты же не полезешь на эстакаду.
— Ладно, ладно. Выезжаю.
Она положила трубку, а я поднялся по лестнице на восемь этажей наверх. В холодном и сыром лестничном колодце воняло мочой.
Он стоял, перегнувшись через ограждение, и изучал взглядом площадь перед мэрией, Фэнл-холл и выделявшиеся на общем фоне своей высотой здания делового квартала на пересечении Конгресс-стрит со Стейт-стрит. На секунду меня охватило искушение подскочить к нему, перекинуть его ноги через ограждение и слушать, какие звуки он станет издавать, летя вниз, пока, несколько раз перекувыркнувшись в воздухе, не шмякнется об асфальт. Если мне повезет, его смерть сочтут самоубийством. А его душа — если допустить, что у него есть душа, — будет давиться собственной желчью на всем долгом пути в ад, оценив горькую иронию судьбы.
Я был от него в добрых пятнадцати ярдах, когда он обернулся. Улыбнулся:
— Соблазнительно, не правда ли?
— Что именно?
— Скинуть меня с крыши.
— Есть немного.
— Но полиция быстро определит, что последний звонок, который я сделал со своего мобильника, был на твой номер, установит источник сигнала и узнает, что за шесть-семь минут до моей смерти ты находился в этом же квартале.
— И это обломает мне весь кайф, — согласился я. — Как пить дать. — Я вытащил из-за пояса пистолет. — На колени, Уэс.
— Ты серьезно?
— Руки за голову. И переплети пальцы.
Он засмеялся:
— Или что? Ты меня застрелишь?
Я был в десяти футах от него.
— Нет. Я разобью тебе нос в лепешку. Устраивает тебя такая перспектива?
Он скривился, посмотрел на свои льняные брюки и перевел взгляд на грязный пол под ногами.
— Давай я просто подниму руки. А ты меня обыщешь. Не хочется пачкаться.
— Хорошо, — сказал я, — почему бы и нет? — Я пнул его под левое колено, и он упал.
— Зря ты это сделал. — Он посмотрел на меня. Кровь прихлынула к его щекам.
— У-у-у, — сказал я. — Уэсли разозлился.
— Ты даже не представляешь насколько.
— Слышь, псих! Руки за голову, быстро!
Он повиновался.
— Сплети пальцы.
Он повиновался.
Я провел руками по его груди под черной шелковой рубашкой, ощупал талию, бедра и щиколотки. Несмотря на летнюю жару, на руках у него были черные перчатки для гольфа, но они обтягивали его кисти так плотно, что под ними не удалось бы спрятать даже бритву, поэтому их я не трогал.
— Самое смешное, Патрик, — сказал он, пока я его обыскивал, — что ты можешь лапать меня сколько хочешь, но все равно не посмеешь меня и пальцем коснуться.
— Майлз Ловелл, — сказал я. — Дэвид Веттерау.
— И у тебя есть доказательства, что я связан с этими печальными происшествиями?
Нет. Сукин сын.
Я сказал:
— Твоя сводная сестра, Уэсли.
— Как я слышал, она покончила с собой.
— Я могу доказать, что ты бывал в мотеле «Холли Мартенс».
— Где оказывал помощь и поддержку своей сестре, страдавшей от клинической депрессии? Ты это имеешь в виду?
Я закончил обыск и отступил назад. Он был прав. У меня на него ничего не было.
Он посмотрел на меня через плечо.
— О, — сказал он. — Ты все?
Он расплел пальцы. Встал и принялся отряхивать колени. На брюках у него, в тех местах, где он приложился к разогретому солнцем гудрону, темнели два овала.
— Я пришлю тебе счет, — сказал он.
— Будь любезен.
Он прислонился к стене, уставившись на меня, и я снова почувствовал, как в душе поднимается непреодолимое желание швырнуть его вниз. Просто чтобы услышать его вопль.
Впервые оказавшись с ним лицом к лицу, я почти физически ощутил ту невероятную смесь силы и злобы, что плащом окутывала его. В его лице странным образом сочетались угловатость линий и мягкость черт: рубленая челюсть под мясистыми губами; гладкая и нежная на вид кожа, обтягивающая выпирающие скулы, и ломаный рисунок бровей. Истинный ариец — светлые волосы, холодная синева безжалостных глаз и пухлый алый рот.
Пока я изучал его, он изучал меня, чуть склонив голову направо и прищурившись; в уголках его губ застыла ухмылка всезнайки.
— Эта твоя напарница… — сказал он. — Аппетитная штучка. Ты и ее потрахиваешь?
Он прямо-таки напрашивался, чтобы я его скинул с крыши.
— Уверен, что да, — продолжил он и взглянул через плечо на расстилавшийся внизу город. — Ты трахаешь Ванессу Мур, которую я, кстати сказать, на днях видел в суде, — она неплохо справляется. Ты трахаешь свою напарницу. И бог знает кого еще. Ты тот еще ходок, Патрик.
Он повернулся ко мне. Я убрал пистолет в прицепленную к ремню кобуру, опасаясь, что не выдержу и влеплю ему пулю в лоб.
— Уэс.
— Да, Пат.
— Не называй меня так.
— О. — Он кивнул. — Нашел слабину. Знаешь, что самое интересное? Никогда нельзя сказать заранее, где у человека самое больное место, пока в него не потыкаешь.
— А это не слабина. Просто предпочтение.
— Разумеется. — Глаза его сияли. — Продолжай себя в этом убеждать, Пат… рик.
Я хмыкнул, сам того не желая. Упертый он тип, этот Уэсли.