Только вчера я ездила туда, на угол квартала, «по воду», как говорят наши соседи. Приезжает большая машина. Парень молодой, Вова, по кличке Водяной, продает воду в больших баллонах. Обычно работает проворно и молча. Очередь движется стремительно — такая странная в наше время очередь — из стариков, старушек или таких, как я, бездельников, которые не ходят на постоянную работу. Особенно колоритно очередь смотрится зимой — чистые пингвины на Южном полюсе.
Как-то, года два тому назад, я пришла чуть раньше, очереди еще не было, но был дождь со снегом и пронизывающий ветер, а он приехал такой веселый, и мне даже показалось, что чуть выпивший. Я его спросила: Вова, ты что это? За рулем же? А он как притопнул весело, прихлопнул, подпрыгнул и выкрикнул счастливо вверх, в небо:
— Сыыыын! У меня сынооочек родился! Сегодня ууууутром!
И я кинулась его обнимать, этого чужого Вову, новорожденного папу, и мы, положив руки друг другу на плечи, прыгали на месте как сумасшедшие и орали:
— А! А! Аааааа!!!
И когда подошли те, кто не побоялся погоды, его тоже поздравляли и обнимали. Ну а потом, через пару дней, он уже делал вид, что ничего такого между нами не было, что мы не скакали радостно по случаю рождения его сына и что он меня не знает. Он сурово хмурился, правда, однажды я спросила его:
— Как сыночек твой, Вова? Не высыпаешься?
А он ответил как-то уклончиво, что-то хмыкнул и пожал плечом. И лицо его было опять непроницаемым. Он разливал воду по банкам, бутылкам, бадейкам, бутылям, брал деньги, давал сдачу.
А тут вдруг подхожу, машина стоит, а никто воду не разливает; Вову окружили старушки. И Вова, не обращая внимания ни на кого, взволнованно говорит в свой мобильный телефон:
— Нет, Оксана, — говорит он, — а не обманывай, Оксана. Я вчера приходил, ты не открыла. А я хотел с ним погулять. Просто погулять. Я имею право видеть своего ребенка, Оксана.
Старушки со своими банками, бутылями и бутылками подошли еще поближе и стали потесней, прислушиваются и переглядываются, сочувственно цокают языками. Жалеют Вову. До незнакомой Оксаны и ее проблем никому дела нет. А Вова Водяной — он ведь уже наш. Уже два года или больше как наш. Тем более он с некоторыми даже обнимался и прыгал.
— Нет, Оксана, — продолжает Вова, — я приходил в садик, чтобы его увидеть. Я просто хотел его увидеть. Я не хотел его воровать. Это неправда, Оксана. Я хотел спросить… Оксана, я хотел… Я… Ну дай сказать! Я просто хотел спросить у воспитательницы, как он себя ведет, как он спит…
Одна из старушек тихонько подсказывает:
— Скажи ей, сынок: «Я имею право видеть своего сына, Оксана»…
— Да! — кричит в телефон Вова. — Я имею право видеть своего сына, Оксана.
— И главное, слышь, скажи ей: «Узнать, как он кушает! Сам. Или его кормят воспитатели», — подсказывает старушка. Остальные в очереди согласно кивают, главное, ведь, как он кушает, Вовин сын в детском саду, сам или ждет, пока его покормят. Сидит, маленький, за столом, ждет. Голодный. А каша стынет.
— Да! И узнать, как он кушает! — кричит в трубку Вова. — Что значит мне подсказывают, Оксана? — Вова оборачивается на старушку, которая, вытянув тонкую шею из большого облезлого воротника старого пальто, напряженно слушает разговор. Вова Водяной как будто впервые ее видит, кричит ей: — Не подсказывайте мне, бабушка! Я сам знаю!
Бабушка смутилась, опустила голову, втянула шею, как черепаха. Другие тоже посмотрели на нее строго и осуждающе. Бабушка огорчилась еще больше.
— Да, Оксана, — уже спокойней говорит Вова, — да, Оксана. Да, Оксана. Да, Оксана. Но… Да, Оксана. Я… Да, Оксана. Но я не виноват! Что у меня такая работа. Ну где сейчас найдешь другую, Оксана. Да, Оксана, прости меня, Оксана. Прости, Оксаночка. Дааа?
Вова Водяной долго слушал, слушал, слушал. И старушки вокруг него молчали.
— Оксана, да? Да?! Да?! Да?! И я, Оксана! И я! — Вова стремглав радостно кидается в кабину, впрыгивает, машина заводится, срывается с места и… уезжает.
Все, кто ждал в очереди, чтобы купить питьевой воды, все, кто был свидетелем разговора Вовы по телефону, растерялись сначала, а потом набросились на добровольную помощницу, старушку-черепаху, зачем вы подсказывали ему, вот он уехал, а мы остались без воды… Старушка чуть не плачет уже, она не успевает открыть рот, чтобы объясниться, но все видят, что машина медленно возвращается. Дает задний ход. Останавливается. Из кабины выскакивает Вова и начинает быстро-быстро тонким шлангом разливать воду по банкам, бутылкам, бутылям, бадейкам… Он молчит. Лицо его непроницаемо.
Хорошая вода, Скрябин, пей и спать иди. Мурлыка…
Вот какой смысл теперь имеет этот Вовин разговор, чего он добивался, Вова, как он был рад, как он счастлив, что помирился с Оксаной, какой смысл теперь имеет вся Вовина жизнь и жизнь его сына и то, как он кушает в детском саду, если уже ничего не имеет значения?
Что такое на фоне вечности жизнь нашего водовоза?
Ууууудивительный вопрос…
Кх-кх-кх… Спою сейчас.
— Уууудивительный вопрос, — пою я шепотом. Я подперла ладонью щеку, как Татьяна Доронина в кино «Три тополя на Плющихе».
Паааааачему я водовоз. Ааапустела без тебя земля…
Потому что без воды. Как мне несколько часов прожить…
И не туды,
И не сюды.
А может быть, конец света будет из-за того, что у нас на планете просто закончится вода? Вот так вот исчезнет вода сегодня утром на всей планете? Или станет непригодна, вся вода вдруг станет непригодна для употребления?! Ну этого как раз не может быть! Один Ниагарский водопад сколько стран напоить может. Нет, не может… Хотя… Какой-нибудь сумасшедший болван возьмет и кинет маленькую таблеточку, например, в реку Прут. Прут понесет свои отравленные воды в Днестр, Днестр — в Черное море. А Черное море всплеснет возмущенно волнами и заявит:
— Ну все, больше не могу.
И вымрет. Как динозавр.
А следом и другие моря, океаны. А вместе с ними пресные водоемы. Реки, которые брали начало высоко в горах.
Я видела, где берет начало наша река Прут. Я видела.
Мы долго-долго шли, подымались высоко, карабкались потом еще выше. Я устала, друзья забрали мой рюкзак, потом взяли меня за руки и помогали идти. Потом я сказала: все, не могу, дальше не иду. И мне сказали: сделай еще два шага. Два шага вверх, два шага — раз-два, и ты увидишь чудо. А я лежала и не могла даже пошевелиться. И друзья мне сказали: если ты сейчас не встанешь, если ты сейчас не возьмешь себя в руки, если ты сейчас не сделаешь всего только два шага и не увидишь чудо — зачем ты тогда вообще столько лет жила. А я стонала и уговаривала их, что никак не могу.
И тогда подошел К. Он взял меня под мышки и просто подтащил чуть выше — на то самое расстояние, те два шага. Подтащил и снова мягко уложил на землю. И только тихонько сказал:
— А теперь смотри.
Я услышала шуршанье, испугалась и открыла глаза. На уровне моего лица из-под земли выбивался ручей. Он не журчал, как настоящие взрослые бывалые ручьи, — он тихонько шуршал и нежно булькал, как новорожденный. Как новорожденные ребенок, котенок, птенец. Шуршал, тихо булькал, всхлипывал, пускал пузыри и дышал.
— Это Прут, — сказал К.
Я лежала на боку, а у меня на глазах доверчиво рождалась знаменитая горная река. Я лежала на боку, и мы тихо дышали одним воздухом — новорожденный ручей и я.
Спустя какое-то время, может быть, месяц или два, когда мы переезжали в Черновцах реку Прут по огромному мосту, я попросила остановить машину, вышла, спустилась к грязной мутной шумной воде, погладила ее и сказала:
— А знаешь, я ведь помню тебя совсем маленьким. Ты был такой чистый, тихий и очень красивый.
В ответ мне знакомо булькнуло и всхлипнуло.
Ааапустела без тебя земля,
Как мне несколько часов прожить…
Если бы у меня осталось время, если бы хоть немного времени у меня осталось, я написала бы один рассказ. Он был бы про… Он был бы, например, о кино. Ну, неважно, о чем бы он был. Я назвала бы его «Первый визит», да, именно так я назвала бы его, этот рассказ.
Однажды давно я покупала диски с фильмами. Девочка-продавщица, молодец, мало чего посмотрела из того, что продавалось, но, глядя на картинку на обложке, бойко пересказывала содержание, как маленький ребенок, который читать не умеет, а делает только вид и, раскрыв книжку «Колобок» вверх ногами, серьезно рассказывает, что вот мячик с глазками и все лесные звери пойдут играть в футбол. А у меня в тот день был день рождения. В моей жизни почему-то всегда не удавались именно дни рождения. Или потому, что мне приходилось самой их организовывать и я плохо соображала к вечеру, когда собирались гости, или он просто был унылым, постылым и я только нервничала в этот день или даже плакала. Словом, тогда я решила все опять взять в свои руки и для борьбы с унынием в этот день посмотреть хорошую комедию или мелодраму. То есть посмотреть какой-нибудь не очень серьезный фильм с очень счастливым, радостным финалом. И так вот отпраздновать свой день рождения — кусок маминого яблочного пирога, чай и хороший фильм. И поплакать в конце от радости. Но судьба в тот раз решила сделать мне подарок и без фильма: в магазин следом за мной вдруг зашел какой-то чудной юноша лет двадцати, а то и старше, легкий, с милым прозрачным лицом, длинными волосами почти до плеч, при этом зачесанными назад и заправленными за уши, очень аккуратный, очень, видимо, мамой любимый, в тщательно выглаженной, чуть большой на него голубой рубашке с короткими рукавами, в опять же тщательно отутюженных серых брюках. Он был такой чистенький и даже нарядный, каким может быть только мальчик, идущий в первый раз в первый класс. Но только подросший. Мне тогда показалось, что мальчик странный или, как говорят мои знакомые, немного не в себе. Думаю, что он как раз был именно в себе, абсолютно весь в себе. Их, этих людей, называют по-разному, аутистами, например. Особенные люди, как их еще называют, саванты. Совсем в себе.