Он залез в карман, задерживаясь на пороге.
— А знаешь, что у меня есть? — заорал второй робот-ребенок. — Кусок сухого льда! Хочешь, дам подержать?
— Меняю на комикс, — откликнулся Вергилий, доставая дверной ключ и открывая парадное. — Как насчет «Бака Роджерса и Кометы Смерти»? Страшно интересно!
Пока остальная компания сходила по трапу, Филлида обратилась к Эрику:
— Предложи этим детишкам свежий календарь тысяча девятьсот пятьдесят второго года с обнаженной Мерилин Монро. Посмотрим, что за него дадут. Не иначе как угнанный мопед.
За дверью моментально возник охранник в фирменной форме ТИФФа.
— О, мистер Аккерман, не ждал, что вы так скоро.
Сторож провел их в темный, выстеленный ковровой дорожкой коридор.
— Он уже здесь? — спросил Вергилий с заметным напряжением в голосе.
— Да, сэр. Расположился в гостиной. Просил, чтобы его не беспокоили.
Охранник тоже нервничал.
Остановившись, Вергилий сказал:
— С кем он?
— Никого, сэр, только помощник и два человека из «Сикрет Сервис».
— Кто хочет освежиться? — бросил Вергилий за плечо и чуть не вприпрыжку пустился по коридору.
— Я, я! — закричала Филлида, подражая оптимистичному тону предка. — Я хочу суррогат фруктового ежевичного лимонада! Как насчет того, чтобы промочить горло, Эрик? Не хочешь ли джин-бурбон лимонад или вишневой шотландской водки? Или в тысяча девятьсот тридцать пятом году не было таких ароматизаторов?
— Надо найти место полежать и расслабиться. От марсианского воздуха я едва стою на ногах, — обращаясь к Эрику, заявил Харв. Его лицо налилось смертельной бледностью, проступили веснушки. — И почему он не построит над этим безумием хотя бы купол, чтобы качать настоящий воздух?
— Может, это и к лучшему. — заметил Эрик. — Так ему здесь долго не задержаться.
К ним подошел Иона.
— А вот лично мне, Харв, по сердцу всякие анахронистские местечки. Это же настоящий музей, — и, повернувшись к Эрику, добавил: — Говорю не в виде комплимента. Твоя жена проделала потрясающую работу по сбору артефактов той далекой эпохи. А слышите — как это называется? — радио? Да, в гостиной играет настоящее радио.
Все прислушались. Звучала «Бетти и Боб», пьеска из бесконечно далекого прошлого. Такое не оставило равнодушным даже Эрика. Голоса производили впечатление, казались совершенно живыми и реальными; не верилось, что это лишь восстановленная старинная запись. Не бледное эхо записи, гулявшее по ферромагнитной пленке, — все актеры и инструменты были здесь, совсем рядом, как будто разгуливали в соседней комнате. «Как только Кэт удалось этого достичь», — дивился Эрик.
Стив, громадный красавец негр, местный дворецкий, точнее, его копия-робант, появился с дымящейся трубкой, сердечно приветствуя гостей поклоном.
— Доброе утро, доктор. Последнее время что-то похолодало. Мой сынишка Джорджи уже копит на санки.
— Вхожу в долю, у меня есть доллар тысяча девятьсот тридцать четвертого года, — сказал Ральф Аккерман, залезая в бумажник. И заметил в сторону:
— Или папаша Вергилий считает, что чернокожий ребенок не заслужил санок?
— Не беспокойтесь, мистер Аккерман, — заявил старый негр. — Джорджи сам себе заработает. Ему не нужны чаевые, он хочет лишь честно заслуженной платы.
С тем же достоинством робот двинулся дальше по коридору, пока не скрылся из виду.
— Чертовски убедительно, — вырвалось у Харва.
— Да уж, — согласился Иона и поежился. — Надо же, а ведь этот человек умер еще в прошлом веке. Здесь, на Марсе, испытываешь какой-то провал во времени. Прямо оторопь берет — ведь так можно пропасть и не вернуться!
— Успокойся, скоро вернешься, — вмешалась Филлида. — Здесь совершенно нечем дышать.
— Да уж, здесь и воздух суррогатный.
Эрику пришла мысль.
— А почему вы считаете это суррогатом? Представьте: у вас в соседней комнате играет запись симфонического оркестра — и в то же время вы прекрасно знаете, что там нет ни дирижера, ни толпы музыкантов с инструментами. Вам же покажется нереальным существование этого оркестра?
— Нет, но это совсем другое дело.
— А какая разница? — возразил Эрик. — Ведь оркестра там нет, и зал, в котором был записан концерт, уже пуст, и все, что у вас осталось, — это двенадцать сотен футов феррооксидной ленты Такая же иллюзия. Только здесь иллюзия устроена более совершенно.
«Что и требовалось доказать, — подумал он, следуя с остальными к лестнице на второй этаж. — Мы ежедневно живем в иллюзии. Когда первый бард сотворил первый эпос о какой-то войне, иллюзия вступила в жизнь. „Илиада“ такая же подделка под действительность, как и эти ребятишки-роботы, меняющиеся марками на крыльце. Люди всегда цеплялись за прошлое. Без него не было бы ни настоящего, ни самого времени — а только один миг летящего вперед настоящего. Жизнь — это один миг. Лишенный прошлого, этот миг настоящего стал бы почти ничем. Понятие времени потеряло бы смысл».
«Может быть, — размышлял он, поднимаясь по ступеням, — в этом и состоит проблема с Кэт. У нас нет совместного прошлого: я не могу ничего вспомнить, что хоть как-то сближало бы нас. Не могу вспомнить, когда мы счастливо уживались друг с другом. Теперь же совместная жизнь протекает независимо от нашего желания. И вообще непонятно откуда все взялось, Бог знает, из какого прошлого вырастают нынешние отношения».
И никто этого не понимает. Никто не может понять, как устроено это пресловутое время. Растянутая в голове бесконечность, наматывающая виток за витком пленку записи жизни. А ведь усовершенствовав воспоминания, можно было бы улучшить и собственное будущее. А Эрику — найти свое прошлое. Он все время живет в каком-то нетерпеливом его ожидании. Когда что-то состоится в прошлом, изменится и настоящее, обретет смысл, которого сейчас нет в жизни.
«Может, это первый признак приближающейся старости, — мелькнуло у Эрика. — В мои тридцать четыре года!»
Филлида подождала его на лестнице.
— А закрутите со мной роман, доктор, — предложила она.
Эрика бросило в жар от столь откровенного предложения. Он разом почувствовал страх, возбуждение, надежду, наконец, и вместе с тем — полную безнадежность своего положения. И ответил, пытаясь спрятаться за комплиментом:
— У вас, наверное, самые идеальные зубы, когда-либо принадлежавшие человеческому существу.
— Я жду ответа.
— Я... — Эрик тянул время, лихорадочно пытаясь что-нибудь придумать. Можно ли подобрать подходящие слова? Но именно словами все только и выражается. То, чего нельзя выразить словами, невыразимо вообще и, стало быть, просто не существует. Доктор сгорал под взором беспощадных женских глаз.
— Вам ведь самому хочется, — продолжала Филлида.
Как уклониться от этого проницательного женского взгляда, пронзающего его озлобленную, скрывающуюся в потемках душонку?. Да, Эрик был для нее как на ладони, она, можно сказать, вращала доктора на языке, точно конфету во рту. Пригвождала к месту каждым словом. Черт бы ее побрал! Филлида все рассчитала верно: Эрик ненавидел ее и страстно хотел лечь с ней в постель. Она свободно читала на его лице своими проклятыми глазами, которыми не должна обладать ни одна смертная женщина.
— Иначе влипните в еще более крупные неприятности, — пообещала Филлида.
— Один шанс из миллиарда возможностей, что мне удастся сбежать от самого себя, — хрипло выдавил Эрик. Он неловко рассмеялся, пытаясь скрыть смущение. — Скажите, разве вы сами не чувствуете, как это глупо? Сколько мы еще будем торчать на дурацких ступеньках из тысяча девятьсот тридцать пятого года? Да и какая вам до меня, простите, забота?
Они двинулись дальше, и хотя Эрик шел сзади, он чувствовал себя так, будто отступает — наступала она.
Так они достигли второго этажа.
Какая ей забота — и так понятно. Завести еще одну безотказную игрушку, чтобы потом выбросить ее из жизни. «Нет, не поддамся».
Двери в шикарную гостиную Вергилия была распахнуты. Хозяин уже проследовал туда к неведомому гостю. Остальные немного отстали, пропуская вперед главу клана, за ним родню на руководящих постах в порядке номенклатуры и очередности.
Последним вошел Эрик — и сразу увидел гостя Вергилия.
Да, чтобы посмотреть на это зрелище, стоило проделать путь до Марса!
Откинувшись в кресле, с пустым безвольным лицом, выпятив смуглые итальянские губы, сидел Джино Молинари, высшее должностное лицо на Земле, глава объединенной планетной культуры и главнокомандующий вооруженными силами.
С ширинкой нараспашку.
Глава третья
В обеденный перерыв Брюс Химмель, инженер по контролю за качеством в ТИФФе, оставил пост и резво заспешил по улицам Тихуаны к дешевому ресторанчику под названием «Ксантус». Невысокое деревянное строение, ютившееся меж магазинами бакалеи и галантереи, привлекало многих клерков вроде Химмеля в возрасте до тридцати. Тех, кто пока не нашел места в жизни и перебивался малым. Молчальника Химмеля здесь никто не трогал, и его это полностью устраивало. Собственно, все, что требовалось ему от жизни — чтобы его оставили в покое. И жизнь, надо сказать, охотно шла Химмелю навстречу.
Забившись в угол и зачерпывая ложкой слипшийся гуляш, заправленный томатом и перцем, Брюс вдруг краем глаза заметил направлявшегося в его сторону молодого человека со всклокоченными волосами, в кожаной куртке и перчатках. По внешнему виду этого типа можно было отнести к совершенной иному веку или даже эре.
Это был Христиан Плавт, водитель древнего турботакси. Десять лет он пропадал в Южной Калифорнии из-за трений с полицией Лос-Анджелеса по поводу мелкой торговли капстеном — наркотиком, который синтезировался из паразитарного пластинчатого гриба. Химмель был едва знаком с Плавтом, благодаря тому, что тот увлекался даосизмом.
— Салве, амикус, — торжественно произнес Плавт, усаживаясь рядом. — Что значит: приветствую, дружище.
— Взаимно, — пробубнил Химмель с набитым ртом. — Что новенького?