У следующей деревни Кузьма подгреб к берегу, захватился чалкой за камень и ушел в деревушку. Вернулся на берег сумрачный и сразу оттолкнул плот.
— Что же тебе, Кузьма, не понравилось?
— Места мало. Какая-то грязная улица — еще, видать, третьегодняшние дрова валяются заплесневелые, скотина неопрятная, вот что, Уля… Ель опять тут — гиблое место. Я люблю светлый лес.
И опять плот несло, а навстречу вставали леса, горы, стелились луга, громоздился камень, грозясь преградить путь, но за поворотом опять открывались новые дали и как бы спрашивали Кузьму: «Ну, а это чем тебе не царство земное?»
Теперь уже и Ульяна жадно вглядывалась в проплывающие мимо берега. Еще издали она заметила на высоком берегу поляну, с одной стороны ее окружала светлая ниточка ручья, с другой — лес. И екнуло сердце Ульяны, как бывает, когда человек заблудился, а вышел за поворот — и увидал свой дом. Кузьма тоже, по-видимому, заметил эту поляну и ударил веслом по воде. Громкий чистый всплеск разорвал тишину. А поляна щедро дарила разноцветьем. В траве свечками горели кудрявые саранки и оранжевые жарки. Медовым отсветом тек сосновый лес, розовым нежным цветом отливали березы и туманил у корня сиреневый подсад то ли рябины, то ли боярышника. Здесь Ангара текла спокойно и широко, и только ближе к берегу сваливало течение и накатывало на рыжую песчаную отмель.
Всматриваясь в берег, Кузьма подал команду:
— Приготовились.
Братья подняли головы, отбросили таловые прутья, из которых резали свистульки, воткнули в бревно ножи и поспешно закатали штаны.
Ульяна взялась за шест.
Плот обогнул косу и, покачиваясь на пенной воде, потянулся в заводь. Кузьма налег на весло, и плот пошел к берегу. Галька загрызла бревна. Аверьян с веревкой в руке прыгнул в воду, за ним Афоня. Словно обжигаясь, сиганули на берег и, ухватившись за чалку, потянули плот. Плот развернуло на плаву, и он стал боком подле берега.
Учуя острый запах трав, Арина радостно подала голос.
— Как же, Аринушка, пожуем, побегаем, — укладывая на плот весло, ободрил Кузьма Арину. Он посмотрел на кобылу и как будто увидел ее впервые: господи, шею-то хоть узлом вяжи. Он перевел взгляд на Ульяну: а эта вроде глаже стала. Впервые Кузьма кобылу сравнил с женой и удивился немало. Что-то в них общее есть. С холки, что ли?..
— Кузя, смотри, плот-то понесло…
Кузьма только сейчас почувствовал, что шест в руках вибрирует.
— Их ты, — Кузьма повис на шесте, упираясь ногами в перекладину. Подскочила Ульяна и тоже ухватилась за шест, и упругая ее грудь пришлась под ребро Кузьме. Его прошило горячими иголками. Плот похрустел и затих.
По берегу бежали братья: Аверьян на плече нес кол, Афоня — топор.
— Так бы унесло нас, Кузьма, — Ульяна зябко передернула плечами и прижалась к спине Кузьмы.
— Пусть бы. — Кузьму от прикосновения опять жаром прожгло, до пяток садануло. Он как на углях переступил с ноги на ногу. Одной рукой удерживая шест, он помог Ульяне сойти на берег. И, удерживая на шесте плот, смотрел, как Аверьян обухом топора мочалит кол. Кузьма спрыгнул на берег.
— Дай-ка, — протянул он руку.
Аверьян подал топор. Кузьма взмахнул и ударил щекой топора в кол. За лесом отозвалось звонко и многоголосо. Кузьма вбивал кол, и звон капал с деревьев в воду и не тонул, а плавал звонкими яркими пузырями. Так Кузьма Агапов закончил свое путешествие и застолбился на земле сибирской.
Плот стоял, высунув из воды потемневшие мокрые лбы бревен. Аверьян обкладывал кол камнями. Афоня снова забрался на плот. И теперь мостился с загородки сесть на кобылу верхом. Арина всхрапывала.
— Да не бойся же, дурочка, — ласково уговаривал Кузьма кобылу, раздвигая прясло.
Афоня, вцепившись в гриву, ждал, пока Кузьма выведет кобылу из стояла. Кузьма отдернул из прясла прожилину, повернул Арину головой к берегу и хлопнул по холке. Арина, словно на каблуках, простучала по бревнам и взвилась, но силы не хватило, и она чуть было не опрокинулась.
— С ума сошел, Кузя, — упрекнула Ульяна. — Убьет ребенка.
— Пусть привыкает.
Арина одолела крутой берег и, взмахивая хвостом, исчезла с глаз.
Ульяна побежала за ней, поднялся и Кузьма, но, увидев, что Афоня уже гоняется за лошадью, спустился к воде. Повалился в мягкую шелковистую траву. И только поднял глаза, увидел Ульяну. Она стояла на яру.
— Ты гляди какая! — восхитился Кузьма.
Платье на Ульяне было коротковато. Сколько раз за дорогу ей пришлось подрезать его, выкраивая из подола заплатки. Вот и получился обдергай, а ничего. До самого корешка ноги видны. Посмотрел и словно перышком по сердцу. «Какая же тайна в ней?» — недоумевал Кузьма. И в юбках, как в копне, была только голова снаружи, а все равно тянуло. Может быть, в юбках не так резко берет глаз, зато надольше притягивает: «Таинство какое-то есть», — делает вывод Кузьма. Не потому ль льнули парни к Ульяне. Такую и украсть не грех… Кузьме охота дотянуться до Ульяны, так охота, что в висках молоточки постукивают. Он приподнялся, пошарил по берегу глазами: где же эти босяки? Всю дорогу как ворованная.
— Она и есть ворованная, — вслух проговорил Кузьма, засмеялся. И теперь вот стоит, дразнит.
— Иди, Уля, сюда, — сдерживая дыхание, позвал Кузьма. Посыпалась земля, захрустели камешки. Перед глазами ноги Ульяны — в щиколотке тонкие, узкие, а так ладные, стройные. Кузьма обхватил ее за щиколотки, прижал.
— Уронишь, Кузя!
— И уроню — не стеклянная.
— С ума спятил. Ребятишки смотрят… — Ульяна не удержалась на ногах и села. Кузьма обхватил Ульяну сильными тревожными руками, прижал к себе.
— Кузьма, пусти! — задыхалась Ульяна.
— Пусть смотрят, — жаром дышал Кузьма.
И руки Ульяны ослабли. Губами он нашел ее рот, но тут посыпалась земля, побежали, один другого обгоняя, комочки. Ульяна выскользнула из рук Кузьмы. Оправила платье.
— Никого нет! — пооборачивался Кузьма. — Ты как кобыла из-под Афоньки…
Густые брови Ульяны недоуменно дрогнули, сползлись к переносице. Не услышала она шутки. Слишком труден был полуголодный путь. Сорвалась Ульяна.
— Окобелел. Гнуть гни, а в узел не вяжи. Сравнил с кобылой, — укладывая вокруг головы тугую косу, жестко сказала Ульяна, — взял моду!
— Ну, с чего в пузырь!
— Завез, так по-всякому можешь? Если надумал, Кузьма, измываться, то тебе мой сказ: головой в реку и — поминай как звали.
Ульяна говорила, голос ее дрожал и был как натянутый лук — вот-вот зазвенит. Кузьма теперь боялся неловким словом порвать этот голос.
— Вот уж и поиграть нельзя? — Кузьма отвернулся и стал смотреть на воду. И чем больше смотрел, тем сильнее лезли слова: «Гнуть гни, а в узел не вяжи». Такую завяжешь — как же… А может, и завяжу, да так завяжу — морским, — злился на себя Кузьма… — Опять же, покорные ни к чему, — возражал себе Кузьма, — тут с какого бока ни зайди — все не так.
Ульяна мыла в реке ноги, поддерживая подол рукой.
— Уля, вода-то холодная, долго не стой, остудиться можно.
Ульяна насмешливо глянула из-под локтя.
— А мне теперь уж все равно: мужик пошел, с бабой совладать не может.
— Что, что? — вроде не расслышал Кузьма и настроился к прыжку, но по берегу послышался топот ребячьих ног.
Кузьма поднялся, охлопал штаны. Подошел к Ульяне.
— Приставляй ужин. Если что не так, утром снимемся.
Кузьма вылез на берег. Тут обдувало ветерком, и комар упал на землю. Кобыла жорко ела сочную молодую траву. Братья рылись в земле. Кузьма приложил к земле ладонь, пощупал, как ощупывают с мороза печь.
— Если бросить семена, гляди, будет хлеб, — сказал себе и подошел к братьям.
Афоня тут же рассказал, что они караулят нору, куда заскочил какой-то зверь.
— По-олосатый, во-от такой…
— Поймаем — шубу сошьем, — буркнул Аверьян.
— Пусть поживет, — рассматривая нору, сказал Кузьма. — Место вроде подходящее. Вы бы вещички снесли с плота, а я пока обегу нашу землю.
Кузьма пошел к лесу, Афоня, чтобы не удрал зверь, привалил нору комком земли, да еще для верности утрамбовал ее пяткой.
Около кобылы Кузьма приостановился. Подумал, не поехать ли верхом. Но Арина будто прочитала его мысли и опять с жадностью стала хватать траву.
— Да ешь ты, никто не отнимает. Видишь, трава жоркая, — стало быть, неплохая земля.
«Если ставить дом, надо ставить к ручью поближе, а окнами к реке, — пооглядывал Кузьма пространство на земле. — Так и есть, — отмерил он глазом, — места хватит и для постройки, и для пашни хороший клин, и поскотина не для одного хозяина, на целый курень хватит, и сенокос, — Кузьма даже на носках приподнялся, оглядывая уходящую одним краем к лесу большую елань. — А ну-ка, что там в глубине, поглядим. — Кузьма торопливо зашагал по мягкой, еще совсем жидкой траве. Арина подала голос, Кузьма оглянулся и махнул рукой. «Хошь — иди». И кобыла пошла следом. — Как же далеко мы забрались, Арина. И никто из вас меня не упрекнул: и ты отощала, и братья. Да и Уля, как ни мыкалась, слова худого не сказала».
Кузьма пересек луговину и вошел в лес. Лес был плотный, ядреный, кряжистый. Со спутанной сизой кроной кедр, припудренная береза и хмурая, отливающая холодной ворсистой хвоей ель. Еловый лес Кузьма не то чтобы недолюбливал или избегал, нет, просто он на Кузьму наводил грусть. Хотя в обработке ель легче, податливее, и древесина как репа бела. Кузьма приостановился. Вот и кедр. В посудине из него даже не закисает молоко, в кедровом лесу не водится и гнус. Но на сердце Кузьме ложится лес смешанный, яркий, где куренем тонкие рябины на взлете горы, а пониже, к ручью, черемуха припорошила землю спелыми звездочками, такой красоты Кузьма не встречал. В его краю деревья не забегали к чужим: если береза, то береза, ель — так ель. Редко в сосняке встретишь березу, а если и увидишь — мозглая, синевой древесина отдает, как снятое молоко, а здесь…
На опушке леса услышал он работу дятла и пошел на стук. Дятел, словно раненый солдат — с перевязанной красной головой, тесал дерево так, что летела щепа. Но вдруг примолк, и Кузьма увидел в клюве червяка.