— Опять не знаю, — посмеялся Кузьма. — Голова вроде на месте.
— Вот-вот, с головой, и я про то. Без головы на реке делать нечего. Там если не так загнул — не перегнешь…
— Это верно, с умом надо гнуть, — в такт Фатееву вторит Кузьма. — Так ты, Платон Тимофеевич, что-то я не возьму в толк, против моего Александра, или как тебя понимать?..
— Да что ты, Кузьма Федорович, беру его.
Кузьма то на Фатеева, то на Сергея посмотрит и по тому, как заблестели глаза у парня, понял — тянет мальчишку вода.
— И за Сергеем дело не станет, — утешил он сына, — поглядим, что дальше будет из него… Если что, поперек не стану.
Сергей промолчал.
— Я и Александра твоего в люди выведу. Ты, Кузьма Федорович, не сумлевайся.
Фатеев поднялся из-за стола.
— Спасибо тебе, Платон Тимофеевич. Об чем говорить… Сергей, слетай-ка, крикни Александра, — попросил Кузьма и занес чайник над кружкой Фатеева.
— Не буду больше, спасибо, Кузьма Федорович.
— Ладно, — отставил чайник Кузьма, — что верно, то верно, вода не водка, много не выпьешь.
— А плицы твои, Кузьма Федорович, до сих пор шлепают на «Баргузине», не заглядываем теперь.
— Из мореного кедра, не должны бы подкачать.
Сергей с Александром влетели на порог, как молодые стригунки.
— Ну вот, Александр, — с укором сказал Кузьма, — остепениться пора, не маленький, Платон Тимофеевич за тобой зашел, уважил. Присматривайся там хорошенько к делу, слушайся…
Ульяна еще с вечера собрала Александру узелок и сама хотела после работы проводить сына, да Фатеев зашел намного раньше, чем договаривались.
— Ну так не забывай родителей, мать, — обнял Кузьма Александра.
Александр уже отцу почти до груди достает, Кузьме кажется, он опережает Сергея. Тянется парень, молока бы ему, хлеба вволю — пошла бы кость. В мать будет и обличием: белолиц, глаза голубые, чистые, как вода в Байкале в хорошую погоду. Вышли на улицу. Тут Кузьма сравнил: почти одного роста с Сергеем, только Сергей покорпуснее, он и постарше, в Афоню.
Кузьма стоял на крыльце и следил за сыновьями глазами. Вот, считай, один уже вылетел из родительского гнезда. Не увидишь, как время подкатит и никого не останется.
За зиму пожары улеглись, разъяснило небо. Отошел, оправился, как от болезни, кормилец Байкал. Заголубел. Засверкали берега. Хотя еще нет-нет да откуда-то с верховья и наносило горьким, и тогда страшно становилось Ульяне. Заводская труба тоже с зимы ожила — задышала. Как начался подледный лов — не тухла. С тех пор и Кузьма с Ульяной до света уходили на завод, а возвращались, когда в доме зажигались огни.
Баргузин, Баргузин, Баргузин. Поселок Баргузин, река Баргузин, ветер баргузин, колесный буксир «Баргузин». Вторую навигацию ходил Александр на «Баргузине». Год прошел, как Сергей у причала сказал брату:: «Не грусти, будут забижать — скажешь». — «Ладно», — кивнул тот и побежал по трапу за Платоном Тимофеевичем. За год Александр стал уже масленщиком, а Сергей все тешет клепку — делает бочки, гнет дуги, сани: помогает отцу.
Байкал выправился, очистился, смотреть не насмотреться. Такая густая синева и такая прозрачная, что кажется сотканной из паутины: тронь — зазвенит. С полуострова Святой Нос свободно можно дотянуться и потрогать лед на Хамардабане. В предрассветный час особенно торжествен и таинствен Байкал.
Поселок просыпался рано. Рыбаки встают раньше заводских и госнаровских. Заводские еще сны досматривают, а рыбаки в туманном утре с веслами на плечах переулками стекаются к причалам. Их силуэты плывут, ступают они броднями неслышно. Галька под ногой не хрустнет.
Байкальские рыбаки в отличие от ангарских или селенгинских уходят в море и приходят молчком — слова не услышишь. Будто на берегу и вовсе никого нет. Разве только кто кашлянет, горло прочистит. У байкальских и весла не скрипят и не хлопают по воде. Когда гребут, будто в масло макают, чуть причмокивают веслом. Если бы не отблеск на мокром весле, то и не увидел бы, как селенгинка приклеится к берегу.
Сергей любит бывать на Байкале в такое время. Оттого и спит тревожно: боится пропустить этот момент. Его и будить не надо. Другой раз Ульяна скажет: «Поспал бы…» — но где там. Когда вода проснется — не то. Он любит Байкал на заре: вода чешуится, блестит, как лист на дереве. Тишина. Если и уловишь какой звук, то это губошлеп «Баргузин» втягивает плоты за стрелку, по воде далеко слышно.
Все собирается Сергей навестить брата. И отец говорит: «Ступай попроведай, не прогонит Платон Тимофеевич».
«Помогу отцу сделать заказ — сбегаю», — решает Сергей. Он уже стал настоящим помощником отца.
На шкафы все больше заказов.
Делают отец и сын основательно. Другой раз сам заказчик не вытерпит.
— Ну что ее лизать, Кузьма Федорович, и так хорошо… — Кузьма будто не слышит.
Агапова никто не упрекнет. И Сергей перенимает отцовский характер. Кошевые телеги Кузьма делает во внеурочное время и только по распоряжению Горновского. Бывает, и сам директор придет с председателем соседней артели, тоже не откажешь. Кузьму только не торопи, и кошеву сделает, и дугу вязью распишет, в этом деле Сергей у Кузьмы правая рука. Резец у него под рукой оживает, чисто дед Афанасий: хватка, глаз такой же — с прищуром. Притулится другой раз Кузьма о косяк и наблюдает за сыном: и левой он, как правой, работает, так только мог дед да Аверьян. Вот как выходит — яблоко от яблони… И вся жизнь перед Кузьмой проходит. Сколько затрещин он от нее видел. А за что?
— Ты, кажись, собирался Александра навестить?
— Сегодня, папаня, сбегаю, — шмыгает носом Сергей.
Ульяна гостинцев собрала — шанег настряпала, тарок с черемухой. В мешок и штаны запасные положила Сергею на тот случай, если полезет к машине. Стряпанье Ульяна обернула в чистую тряпку. Хоть теперь и вволю хлеба, но у Агаповых так заведено — крошку не обронить. Наказала, что на словах передать Александру.
Из дома Сергей вышел рано. Шел быстро. И если со стороны на себя бы взглянул, увидел — уже не мальчишка. И походка, и движение рук, и выражение лица как бы сами говорили, что детство кончилось. Так много лиха выпало на долю этого маленького человека, что, не зная Сергея, пожалуй, было бы трудно сказать, сколько ему лет. Он уже твердо чувствовал под собой землю — это было видно: он цепко и в то же время легко ступал, и не вприпрыжку по-мальчишечьи, а человеком, знающим, куда и зачем он идет. И думы Сергея были не по годам взрослые.
Как жить? Его и на реку тянуло, он завидовал Александру, а с другой стороны — работать надо было, помогать отцу. Главное, отец дело свое передавал ему, мастерству учил, надежду имел, что будет из него мастер-краснодеревщик. Тут Сергей никак не мог подвести отца. Да и не только отца — и своего деда Федора, и прадеда Аверьяна, и погибшего брата отца — Аверьяна, о которых так много слыхал он от Кузьмы. И они как живые русские богатыри стояли у него перед глазами в холщовых длинных рубахах, и тесали, и пилили, и сверлили, и были мастера, не превзойденные во всей округе.
Сергей не только видел деда своего, прадеда, дядю, он и характер и волю их чувствовал, и чувствовал, как и в нем вскипает гордость за них. Нет, он не мог вот так взять и уйти совсем на пароход. Пусть уж Александр идет в капитаны. Сергей и к дереву прикипел душой, понимал дерево, чувствовал его душу и красоту. Это он так идет, только повидать брата, прокатиться на пароходе…
Еще издали он увидел, как швартуется «Баргузин»: сноп пара раздувал ветер, голоса «Баргузину» не хватает, и он срывается на писк.
Сергей подбегает к пароходу в тот момент, когда на пирс ухает трап. Он пропускает команду — замыкает строй Александр. Вытянулся, в форменке, не узнать. Александр тянет к Сергею руку и спрашивает:
— Маманя как? Как ребятишки, отец…
Сергей по руке чувствует: крепчает брат.
— Не болеют.
— Капитану я уже про тебя сказывал, — тянет за рукав Сергея Александр, — пошли на судно…
«Баргузин» похож на рыбину, а вот на какую — сразу и не скажешь. Скорее на окуня, когда тот плашмя лежит на воде. Александр проводит Сергея тесными коридорами между поленницами и спускается в кубрик.
— Кидай сюда фуражку, — хлопает Александр по подушке и берет у брата мешок. — Спать будем на одной койке, капитан не возражает. У нас порядок такой — спрашивать, а так будь сколько надо.
Сергею чудно слушать младшего брата. Как научился разговаривать: «не возражает», как наш директор. Будто не я, а Александр старше. Может, так и полагается: при форме человек.
— Пошли поглядим машину? — Сергей крутит в руках свою капитанку. Она уже изрядно пообносилась. Сергею не терпится глянуть на мощь «Баргузина»: не шутка ведь — сто лошадиных сил машина.
— Посиди маленько.
Александр развязывает мешок. И Сергей видит, как у брата зардело лицо, уши, как маки, просвечивают на лампочку, достал шаньгу, понюхал, погладил и ушел глазами, будто его и нет тут. Сергей подумал — соскучился брат по мамане. Александр выкладывает из мешка на откинутый столик шаньги.
— Вырос ты, Сергей, — говорит так, будто только что увидел брата.
— И ты ладный стал.
— Давай померяемся?
Братья встают затылок к затылку, Александр ощупывает головы.
— Маленько не дотягиваю…
Пароход мелко вздрагивает, словно знобит его.
— Ну, вот и отходим, — спохватывается Александр и бежит вверх по трапу. Сергей тоже поднимается. Огни в домах проплывают мимо. Река блестит.
— Дядя Митя! — склонившись над люком, кричит Александр. — Можно, я брата проведу?
— Веди! — отзываются из машинного отделения. — Чего спрашиваешь? — высовывается дядя Митя. — Ты сам тут хозяин…
Сергею от этих слов приятно. Правду, должно быть, говорил папаня: Сашка человеком стал.
Братья спускаются в машинное отделение. Свистит пар, остро пахнет нагретым маслом. Сверкает надраенная медь. Ползуны снуют по скользунам, словно в догонялки играют. Глаз оторвать невозможно — завораживают.