— Дэвид, не надо наговаривать на себя только из-за того, что ты не хочешь со мной спать. Я и так все понимаю.
— Я не хочу лгать, Глория. Я слишком долго лгал, но я думаю, что ты должна была узнать. — Он поднялся и пошел к двери. — Кстати, я остановился в „Билтморе". Когда Тарик придет, сообщи ему это. Я буду ждать его там до полудня, а затем расплачусь, и с этим покончено. Я хочу сказать — вообще. Если он захочет когда-нибудь со мной встретиться, первый шаг придется сделать ему.
Дэвид вышел, уселся в машину и, прежде чем отъехать, взглянул еще раз на Глорию. Его лицо было совершенно бесстрастным. Голубая машина, взятая напрокат, выехала со двора, и Глория провожала ее взглядом, пока она не скрылась за углом. Снова на кухне щелкнул таймер. Глория закрыла дверь и присела. От ее блузки отлетела пуговица и укатилась куда-то, но Глория не стала ее искать. Просто не могла.
КОСТЕР
Когда Джозеф ушел, Бернадин переоделась в футболку и шорты, собрала детям сумки, усадила Джонни и Онику в машину и поехала в Сан-Сити.
— Мы к бабушке едем? А зачем? — спросила Оника.
— Не зачем, а почему. Потому что папа и мама отправляются в поездку.
— А нам почему нельзя с вами? — спросил Джон-младший.
— Потому что это только для взрослых.
— Пусть с нами тетя Робин посидит, — предложил Джон.
— Она не может, — ответила Бернадин.
— Не хочу к бабушке, — заявил сын.
— И почему же?
— Она злая.
— Она не злая.
— Нет, злая.
— Ты так думаешь только потому, что она не разрешает тебе делать все, что взбредет в голову.
— Ага, а чего она на нас все время орет? Скажи, Оника.
— Не все время, — возразила Оника.
— Нет, все!
— Ну хватит. У бабушки просто громкий голос, и вам только кажется, что она кричит.
— Она даже не разрешает играть в саду перед домом, — не сдавался Джонни.
— А вам и не положено там играть.
— И на заднем дворике тоже.
— Глупости.
— Ага, она не дает даже апельсины рвать или грейпфруты, не разрешает лазать на большое дерево.
— Джон, фрукты еще не спелые. А лазать на это дерево опасно.
— И в постель она нас рано отправляет, и компьютера у нее нет, и вообще там скучно.
— Ну все, хватит ныть.
Джон-младший обреченно вздохнул.
Бернадин понимала, что дети не выдумывают. Характер у матери, конечно, несколько стервозный, хотя внуков Джинива любит. Просто выражает свою любовь несколько странно. Двадцать восемь лет она водила школьный автобус, и теперь дети ее просто раздражают. Внуки, разумеется, другое дело, но и то время от времени ей приходится самой себе напоминать, что они ей как-никак родные.
— Мам, а Оника не пристегнулась, — сообщил Джон.
— Оника, пристегнись.
Бернадин включила магнитофон. Она всегда ставила „Осень" Джорджа Уинстона, чтобы успокоиться, но сейчас как-то не могла воспринимать магию окружающего мира, не говоря уже о фортепьянной музыке. Что-то надо было сделать, что-то очень важное. Только вот что?
— Ма, а нам обязательно опять слушать эту тягомотину? — протянул Джон-младший.
— Нет, — Бернадин выключила пленку.
— Раффи, Раффи, Раффи! — закричала Оника.
— Не вопи, я не глухая, — отозвалась Бернадин. Настроение мало подходило для детских песенок, но — какого дьявола! — она поискала в коробке с пленками и отыскала нужную. Джон-младший достал „Где же Вальдо?" и принялся разглядывать картинки-загадки.
— Вот он, мам! Я его опять нашел! — закричал он.
Онике никогда не удается отыскать Вальдо, а Джон, если найдет, из вредности не покажет, где он. В конце концов она расплачется, и Бернадин придется пригрозить, что отберет у них книжку, но Джон все равно будет только подсказывать „холодно — теплее — опять холодно". Ладно, по крайней мере займутся чем-нибудь в дороге.
— Очень хорошо, — сказала она сыну. — А теперь посмотрим, как долго мы умеем молчать.
Прошла целая минута.
— Мама, „Макдональдс"! — закричала Оника. — Я есть хочу. И еще хочу яйцо с сюрпризом. Мам, давай зайдем? Ну пожалуйста!
— Я тоже есть хочу, — сказал Джон-младший. — Только я хочу биг-мак с шашлычным соусом, картошку-фри и ванильный коктейль.
— Все, все, все! Ладно. Только угомонитесь.
Бернадин повернула, даже не успев включить сигнал поворота. Въехав во двор закусочной, она остановилась у специального окошка и сделала заказ.
— Мам, давай тут поедим, я хочу поиграть на автоматах, — заныла Оника.
— Я не хочу тут есть. „Инспектор Гаджет" скоро начнется! Мам, давай поедим у бабушки, мам, а? — теребил ее Джон.
— Тихо вы, оба! Мы уже все заказали, я тороплюсь и сидеть здесь не намерена. Поедите в машине и не вздумайте ныть. Все поняли?
— Да, — сказала Оника.
Джон-младший молча перевернул страницу своей большой книжки.
— А вот и снова Вальдо!
Бернадин передала детям коробки с едой и тут заметила, что волосы у Оники просто ужас в каком состоянии. Два или три дня она дочь не причесывала, и вот результат: не ребенок, а пугало. Бернадин давно хотела, чтобы Глория сделала девочке „химию", но Джон запретил: его дочь волосы портить не будет. А волос у Оники на двух взрослых хватит — косы длинные, толстые, но такая чувствительная кожа, что девочка начинает реветь, едва услышит слово „волосы". Несколько месяцев назад, когда выносить этот визг и слезы стало совсем невмоготу, Бернадин начала водить дочку раз в две недели к Глории — мыть и укладывать волосы. А теперь, когда Джон ушел, она сделает дочери „химию". Через две недели, в субботу, девочке как раз исполнится семь лет.
На последнем участке пути до Сан-Сити — двухполосном шоссе — как обычно, оказалось слишком много старичков, не желавших двигаться быстро. Дорога была забита, и Бернадин успела выкурить две или три сигареты прежде, чем смогла проехать восемь километров до нужного поворота. Слава Богу, еще было обеденное время.
В Сан-Сити, тихом скучном городишке, жили в основном пенсионеры, но ее матери там почему-то нравилось. Когда два года назад отец Бернадин умер, Джинива продала то, что сорок два года было им домом, и купила коттедж в этом городке. Сказала, что хочет быть поближе к детям, мало ли что может случиться. Оба ее сына жили в Филадельфии, в пятнадцати минутах езды на машине.
Как обычно, на маминой улице никого не было. На тротуаре ни соринки. Газоны, образцово ухоженные, казались бархатными. Пальмы, все как одна с роскошными кронами, росли в линейку. Ни одной припаркованной в неположенном месте машины. Бернадин притормозила у дома матери и посигналила. Коттедж был сложен из красно-коричневого кирпича-сырца, такого пористого, словно его окунули в кислоту. Все дома в квартале были похожи как близнецы, и вначале, когда Джинива только-только переехала сюда, Бернадин пару раз нажимала чужой звонок и очень удивлялась, что ей открывает седоволосая белая женщина.
Джинива вышла на порог и встала, уперев руки в бока. Было довольно тепло, но на ней был новый сиреневый спортивный костюм. Очки, кажется, тоже новые. В свои шестьдесят четыре она выглядела лет на пятьдесят: на лице ни морщинки, не старила ее и совершенно седая голова, в прошлом году Бернадин убедила ее больше не выпрямлять и не красить волосы, и теперь они курчавились, как им и положено. Стрижку Джинива сделала короткую. На здоровье она никогда не жаловалась; следила за питанием, много ходила пешком и три раза в неделю посещала бассейн. Практически все время она жила на свежем воздухе, а кроме того, как радостно отметила про себя Бернадин, кто-то наконец научил мать пользоваться косметикой, и Джинива заметно похорошела. Бернадин искренне удивлялась, почему ее мама выглядит чуть ли не моложе, чем она сама. Вроде бы должно быть наоборот.
— Вот так сюрприз, — сказала Джинива. — Что случилось? Звонила, не дозвонилась?
— Нет, — сказала Бернадин и вылезла из машины.
— Бабуля, привет! — Дети с воплями понеслись к двери.
— Привет, малышки-коротышки! Что у нее с волосам, Берни?
— У меня не было времени их расчесывать.
— На все остальное у тебя времени хватает. Надо было найти.
Бернадин не хотелось именно сегодня пререкаться с матерью. Не то настроение. Джинива всегда найдет причину придраться к родительским способностям Бернадин.
— Пусть дети поживут у тебя несколько дней, ладно?
— Вы что, собрались куда-нибудь?
— В Седону. Мы с Джоном решили устроить себе передышку.
— А сколько дней это твое „несколько"?
— Четыре-пять.
— А школа? Ты прекрасно знаешь, я в такую даль и два дня подряд ездить не смогу, не говоря о четырех.
— Я предупрежу в школе, что их несколько дней не будет.
— Так сейчас же родео, мам! У нас занятия только на следующей неделе, да и то три дня, — сказал Джон-младший.
Бернадин совсем об этом забыла, но все равно, она пыталась вспомнить что-то еще, что-то другое.
— Вот и хорошо. Значит, у вас целая неделя свободная.
Джон-младший просто зарычал от радости, а Оника явно расстроилась.
— А я в школу хочу, — сказала она.
— Помолчи, — оборвал брат. — Подумаешь, первый класс.
— Нет, не подумаешь, и на этой неделе я ответственная по классу.
— Это через неделю. Через два дня после дня рождения, — поправила ее Бернадин.
— У вас все в порядке? — спросила Джинива.
— Все замечательно. Просто решили передохнуть.
— Ладно. Кстати, когда ты собираешься их забрать?
— В пятницу поздно вечером или в субботу рано утром. Нормально?
— У меня урок игры в гольф в восемь утра в субботу, и если я на него не попаду, я не стану слишком расстраиваться. Но автобус в Лафлин отходит в десять ровно, и постарайся, чтобы я на него не опоздала.
— Ты опять поедешь в Лафлин?
— А что? В прошлый раз я выиграла девяносто три доллара. Мне там нравится.
— Да, мам, я понимаю. Я приеду, то есть мы приедем заранее. Ты не опоздаешь на автобус.
Джинива вопросительно посмотрела на дочь.