— Мама, надо что-то делать, — говорю я.
— Я знаю. Но он твердо заявил, что не хочет ложиться в клинику ни под каким видом, а заставлять я его не хочу.
— А может, нанять сиделку? Я помогу тебе платить за полный день.
— Да ты знаешь, сколько это стоит? Тысяча двести в месяц. У тебя нет таких денег, и у меня тоже.
Она права, но нельзя же так просто сидеть и смотреть, как он деградирует. Если так и дальше будет продолжаться, мама может погибнуть первой. Она так вымоталась. Уже два года ухаживает за отцом, скоро просто будет не в состоянии управляться одна. Если б знать, что это принесет пользу, я могла бы уволиться с работы и переехать к ним, я бы сделала это. Но мама категорически против. В прошлом году я сказала, что могу взять отпуск за свой счет, но она отказалась. „У тебя вся жизнь впереди, — сказала тогда она, — не надо все из-за нас бросать. Мы сами управимся".
— Я придумаю что-нибудь, — говорю я.
— Лучше пойди посмотри, что он там делает, — говорит мама и встает.
Я брожу по дому, который мама „обезопасила", — иногда папа теряет равновесие и рушит все на своем пути или ломает вещи в приступе ярости. Она отключила горячую воду во всех ванных комнатах: один раз отец чуть не обварился, когда стал чистить зубы. Кроме того, он начал прятать вещи в самых странных местах: часы — в туалетном бачке, любимую кофейную чашку — под кроватью, книги, которые уже не может читать, — в корзине с грязным бельем. Почему-то он очень любит серебро. Сначала мама заметила, что пропал прибор для специй, потом подносы и чайник. Она спросила отца, но он сказал, что ничего о них не знает. Даже когда мама нашла ножи и вилки в кармане его зимнего пальто, он ни за что не хотел признаваться, что взял их.
Вот они с мамой выходят из кухни. Она держит его за руку. Однажды она объяснила мне, что человеческое прикосновение очень помогает. Посадив мужа в кресло, она идет достать белье из сушилки. Как только отец видит, что она закрыла дверь, он резко встает и начинает, большими шагами расхаживать по комнате.
— Сколько времени? — спрашивает он.
— Половина второго, — отвечаю я.
— Мне надо идти. Я опаздываю, — говорит он и направляется к двери.
— Подожди! — кричу я и вскакиваю.
— Не кричи, — говорит мама, выбегая из сушилки к парадной двери. — Так только хуже.
Мы выскакиваем на улицу и, так как папа не может терпеть быстро ходить, легко нагоняем его. Но он не дает нам дотронуться до себя.
— Не прикасайтесь ко мне! — кричит он и отталкивает нас с такой силой, что можно только удивляться, как он ее еще сохранил.
— Мы просто хотим, чтоб ты вернулся в дом, — говорю я как можно мягче.
— Фред, все будет хорошо. Тебя ждут на работе. Начальник только что звонил.
— Да?
— Да, и тебе надо одеться. Я погладила твою форму.
— Это ловушка?
— Нет, папа, не ловушка, — говорю я и протягиваю руку.
Он смотрит на меня без всякого доверия, потом смотрит на мать. Берет ее руку. Мне так больно, но я заставляю себя вспомнить, что это проявление болезни, а не злая воля отца. Мы возвращаемся домой, поддерживая его под руку с двух сторон, и мама запирает входную дверь на ключ. Папа идет в спальную, мама следует за ним. Я не могу найти себе места от своей полной беспомощности и иду на кухню.
Папа намазал майонез на каждый кусок хлеба и сложил их все друг на друга. Он отсыпал немного кофе в пластиковую банку, смешав его с сахаром и сухими сливками. Кроме того, он приготовил банку с соком и сложил в пластиковый пакет. Я ничего не трогаю — не хочу его расстраивать. Оставлю все как есть. Слышу, что мама дает ему лекарство и, похоже, он не сопротивляется.
— А что за лекарство? — спрашиваю я. Тут я вижу, как она наливает в стакан немного виски.
— Это помогает, — говорит мама, — виски успокаивает его, сейчас увидишь.
Я сажусь и смотрю, как папа пьет виски, он уселся близко к телевизору, и примерно через час я замечаю, что он уже не смотрит на экран и крепко спит.
— Вот что я делаю каждый день, — говорит мама.
— Не волнуйся, — говорю я. — Что-нибудь придумаю. Не могу видеть, как вы теперь живете, и не буду.
В конце концов я начинаю заниматься стиркой и уборкой. Так хочется сводить их в кино или сходить вместе по магазинам, но из-за папы это невозможно, и одного его тоже не оставишь. Мама включает ему детский канал. „Он это любит", — говорит она и уходит готовить ужин. Отец просыпается, мы смотрим вместе телевизор. Отец все время молчит. Когда я спрашиваю его, нравится ли ему программа, он продолжает так же молча сидеть, будто меня не слышит или не замечает.
Ужин проходит спокойно. Мама дает отцу настоящее лекарство и читает ему что-то на ночь. Видимо, ему нравится, потому что я слышу его смех. Не дослушав до конца, он засыпает. Минут через двадцать мама выходит из своей спальни в пижаме. Теперь грудь у нее совсем плоская.
— Я иду в постель, — говорит она. — Всю ночь тебе здесь проводить не надо. Если дома есть дела, поезжай. Все не так плохо, как кажется.
— Я хочу остаться.
— Тогда раздвинь кушетку. Если услышишь, что папа ходит, не обращай внимания, ничего не говори, и он скоро снова вернется в постель.
— Хорошо, — говорю я и целую ее.
Заснуть трудно, хотя отец этой ночью не просыпается. Хочу забыться, но не покидает мысль, почему именно эта ужасная болезнь привязалась к отцу. Почему Бог не мог послать ему другого испытания, которое не затронуло бы его разум? Мой отец всегда был сильным мужчиной. Единственным мужчиной, которого я по-настоящему уважала, на которого всегда равнялась и ставила в пример другим. Я всегда была его малышкой, я и сейчас его малышка. А как же мама? Что она будет делать, когда я уеду? Как ей пережить все это? Теперь вся ее жизнь подчинена отцу.
Утром я проснулась от того, что надо мной кто-то стоит. Открываю глаза. Это папа. Он улыбается мне, так же, как улыбался мне в детстве.
— Я люблю тебя. — Отец треплет меня по голове. — Никогда не забывай этого, — говорит он и направляется на кухню.
Дома на автоответчике меня ждет только одно сообщение. Это Бернадин. Она сообщает, что Саванна уже неделю в городе и поселилась на соседней со мной улице. Бернадин хочет, чтобы я и Глория познакомились с ней и ничего не планировали на среду, а смогли бы все вместе куда-нибудь сходить на часок. Мне надо побывать на презентации в Каса-Гранде, но я рассчитываю освободиться задолго до шести. Набираю номер Бернадин. У телефона Саванна.
— Привет, — говорю я, — это Робин.
— Привет, — отвечает она, — я очень много о тебе слышала, и кажется, мы почти соседи.
— Не верь всякой чепухе, которую Бернадин наболтала тебе про меня. Как называется твой район?
— Пойнте — это комплекс.
— Ой, да от меня всего несколько кварталов до Пойнте. Вот здорово! Мы и вправду соседи!
— Отлично, ведь я здесь никого не знаю, кроме Бернадин.
— Ну теперь ты знаешь меня. Правда, я буду иногда действовать тебе на нервы, так что предупреждаю заранее. Бернадин сказала, что ты работаешь на КПРХ, это кабельное телевидение, да?
— Да, на тридцать шестом канале. Начинаю в понедельник.
— Тогда давай где-нибудь пообедаем вместе. Моя контора в десяти минутах ходьбы отсюда.
— Хорошо, — соглашается она.
— А ты любишь выходить в свет, на вечеринки?
— Кто же этого не любит?
— Через три недели откроется выставка мод Эбони. Хочешь пойти?
— На самом деле, это не совсем для меня. Один раз была на чем-то подобном, и мне этого хватило на всю жизнь.
— Ясно. Ну что ж, придумаем что-нибудь другое. Ты вот что сделай, узнаешь мой номер телефона у Бернадин и позвонишь мне, хорошо?
— Так и сделаю, — отвечает она. — Ты придешь на встречу в среду?
— Скажи только куда… Так ты привыкаешь к Финиксу?
— Да особенно не к чему привыкать.
— Ты права. Скучное место. А почему ты решила сюда переехать?
— Из-за работы. Хуже, чем в Денвере, уже не будет.
— Надеюсь, здесь у тебя все получится.
— Я тоже. Подожди, я позову Берни. Она помогает Джонни разрисовывать солнечную систему на потолке и стенах в его спальне.
— Что? — говорю я, но она уже положила трубку.
— Привет, — слышу я голос Бернадин через несколько минут.
— Ты что это там делаешь?
— Я купила мальчику такой трафарет для раскраски, называется „Ночное небо". Когда он будет ложиться спать, то ему будет казаться, что он засыпает у походного костра. Но рисовать все это на потолке чертовски трудно, шея просто отваливается. Но скоро закончим, слава Богу.
— Берни, я ничегошеньки не понимаю.
— Когда выключаешь свет, перед тобой будто открывается целая галактика Звезды, созвездия и все такое. Теперь надо еще найти этот чертов Млечный Путь. Тебе тоже надо купить такую штуковину, ведь ты постоянно витаешь в облаках.
— Иди ты к черту, Бернадин.
— Кстати о тебе, черная ты задница. Могла бы уже дать о себе знать. Вечно, когда у тебя начинается светская жизнь, ничего о тебе не слышно. Есть хоть какие-нибудь новости?
— Никаких. Я только что приехала из Таксона, родителей навещала.
— Как папа?
— По-прежнему.
— А.мама, как она управляется?
— Мучается. Мне нужно что-нибудь придумать, как ей помочь. Это так угнетает. Она не может ухаживать за ним одна. Отец слишком крупный, чтобы его поднимать, поддерживать и все такое. Он почти как ребенок, совершенно беспомощен.
— А сиделку никак нельзя найти?
— У меня нет таких денег, и у них тоже.
— А нельзя как-то использовать твою страховку?
— Я уже думала об этом, нет, нельзя.
— Ну а что ты можешь сделать?
— Не знаю, — отвечаю я и быстро меняю тему разговора: — Послушай, мне в среду очень удобно. И Саванна мне понравилась.
— Вы с ней споетесь — она почти такая же сумасшедшая, как ты.
— Нахалка. У тебя-то что-нибудь продвигается?
— Да. Мой адвокат посоветовала мне нанять частного детектива.