Ведя машину по темной дороге, Бернадин, не переставая, думала: почему бы и нет? Зачем она будет ему отказывать? Не будет. Почему? Да вот не будет, и все. Хочется ей. У нее сто лет ничего не было. То, что Герберт женат, нисколечко ее не смущало. На повороте к дому она подумала, что даже и хорошо, что женат. Не придется переживать, когда он ей надоест.
„СВОБОДА САМОВЫРАЖЕНИЯ"
В понедельник у Глории был выходной. Она слушала радио, разбирала мешочки с крупами и приправами и как раз собиралась взяться за ящики буфета, когда вошел Тарик. Сердце у нее упало.
— Почему ты дома?!
— Меня выгнали из школы.
— Но не исключили же? — Глория задвинула ящик и принялась за другой.
— Ну вроде того.
— Не бывает „вроде того". Что случилось, Тарик? Скажи мне правду, потому что я все равно узнаю.
— Сказали, что я вроде как состою в банде.
— В банде? Как это? Как в фильме „Страх и кровь"?
— Угу.
— А с чего они это взяли?
— Потому что мы организовали вовсе и не банду, а клуб и стали носить белый носовой платок в заднем кармане брюк. Тогда нас вызвали и потребовали, чтобы мы перестали это делать.
— Постой. Не торопись. Кто это „мы"?
— Я, Брайан и Терренс и еще несколько человек — ты их все равно не знаешь.
— И их тоже выгнали?
Тарик кивнул.
— Почему же ты мне не сказал, когда тебе в первый раз сделали замечание по поводу платка и о клубе?
— Тогда это просто было ерундой.
— Но почему же вы не прекратили, когда вам сказали?
— Мы же ничего плохого не делали, мам! Это же первая поправка к конституции. Свобода самовыражения.
У Глории глаза полезли на лоб.
— Первая — что?.. — Но Тарик был серьезен. — Когда это случилось?
— Три дня назад.
— С кем я могу поговорить?
— О чем?
— Об этом. Или ты думаешь, что я вот так тебе и поверю? Тебе должны дать какую-то бумагу.
— Она у меня есть, в рюкзаке.
— Ну-ка, покажи ее, Тарик, не то я тебе так задам…
— Мам, ну я же ничего плохого не сделал, правда!
Он достал ей бумагу, где были описаны все подробности проступка и указан телефон некого мистера Дейли, к которому следовало обращаться в случае надобности.
— Скажи мне, Тарик, что это за клуб? Чем вы там занимаетесь? Когда собираетесь? С какой целью? Ты пи разу не говорил ни о каком клубе.
— Да мы ничего такого и не делаем, просто одеваемся одинаково. А иногда собираемся вместе под деревом и вместе едим свои бутерброды. А другим это не нравится, вот они на нас директору и настучали.
— И это все?
— Все. Позвони им, мам. Они тебе скажут, что я ничего не делал. Это все потому, что мы черные и латиноамериканцы.
— Не ерунди.
— Это правда! Мы везде в меньшинстве — и не только в школе, во всем штате. Мы ведь составляем всего три процента населения. А ты знаешь, сколько мормонов живет здесь и скрытых куклуксклановцев, а я хожу в одну школу с их детьми? Она нас ненавидят. Почему, как ты думаешь, в нашем штате день рождения Кинга никак не признают праздником?
— Послушай, я уже все об этом знаю, но, скажем, к ценам на масло это отношение не имеет. Тебя вышвырнули из школы, значит, ты три дня уже не ходишь на занятия. Если ты думаешь, что будешь здесь сидеть весь день сложа руки, ошибаешься, бездельник. Как только выясню, в чем дело, я с тобой разберусь. А пока даже не вздумай брать машину — дальше этих ворот ты не выйдешь — на три недели. Понял?
Он повернулся, поднялся наверх и хлопнул дверью. Глория вынула свое лекарство от давления и приняла его. Потом выдернула ящик с сеткой для столовых приборов, выгребла горсть чайных ложек и кинула на кухонный столик. Та же участь постигла и вилки, и ножи, и столовые ложки. Вот в такие минуты она понимала, почему родители иногда бьют своих отпрысков. И еще появлялось желание, чтобы у Тарика был нормальный отец, живущий с ними. Она устала одна терпеть переходный возраст сына. Давно пора было привести в дом мужчину, который был бы большим авторитетом для Тарика, чем она.
Телевизор был включен. Глория в сотый раз смотрела старый фильм, когда позвонила Саванна и пригласила ее на вечеринку вместе с Робин. Глория решительно отказалась.
— А Берни пойдет с вами?
— Нет, — ответила Саванна. — Она занята. То есть где-то все время бегает. Когда бы я ни позвонила, к телефону подходит только няня. Не знаю, где Берни пропадает.
— Голову даю на отсечение, это Герберт. Лучше бы ей быть поосторожнее.
— А у тебя-то как дела?
— Нормально. Вот только сына выгнали из школы за то, что он, видите ли, в какой-то банде. Придется идти беседовать с директором, а он настоящий расист и наверняка скажет, что по правилам никого обратно не принимают, придется нажать на него. Тарик же, как назло, тянул сколько мог, прежде чем сказать мне. А ведь можно было этого избежать. Сейчас же я смотрю телевизор. Что-то очень устала.
— Могу представить, ты же весь день на ногах. Да, знаешь что? Я теперь член консультативного совета Движения черных женщин.
— Отлично. С Эттой Мэй уже познакомилась?
— Да. Через неделю еду в школу для трудных подростков и юных матерей-одиночек рассказать о своей работе Мэй говорит, им нужно как можно больше положительных примеров. Никогда не думала, что смогу служить „положительным примером", но все равно я этим займусь. Думаю, это полезно. Жаль, что в Денвере до такого никто не додумался.
— Рада за тебя, Саванна. У каждого из нас своя жизнь, и нам некогда. Но есть эти дети — многие потеряли свою дорогу, им обязательно нужно помочь. Если мы хоть кого-то направим куда следует, то мы уже не зря живем на этом свете. Так что спасибо.
— Спасибо тебе за то, что ты это говоришь. Ладно, я уже должна ехать. Увидимся, скорее всего, на той неделе.
Глория немного удивилась второму звонку. Она ведь сдалась и купила Тарику другой телефон, ей надоело служить справочным бюро для подружек Тарика. Кто бы это мог звонить в пятницу вечером? Ее сердце часто забилось — что-то с Тариком? Потом она вспомнила, что он сидит наверху.
— Алло.
— Глория, это Берни. Что поделываешь?
— Телевизор смотрю. Как ты?
— Так себе.
— Что-то случилось?
— Глория, я в таком расстройстве не знаю, что со мной творится. То вроде все в норме а через минуту голова кругом идет. Курю как паровоз. Не можешь даже поверить, что еще выкинул Джон.
— Что?
— Из банка сообщили, что платеж по закладной на дом просрочен.
— Он что, не оплатил?
— Очевидно. Я позвонила этому козлу, и он сказал, что заплатил, что это какая-то ошибка. Он все время врет, Глория. А мой юрист говорит, что теперь уже ничего нельзя сделать.
— Ничего?
— Ничего, только ждать, что он заплатит.
— Кошмар.
— Знаю. Я не могу сидеть и гадать, заплатит он или нет. В один прекрасный день я приду домой и увижу, что он опечатан. А сама заплатить я не могу. Где я возьму деньги? Просто не знаю, что делать.
— Берни, а что там с судебным процессом?
— Это, вообще, черт знает что. Они все еще оценивают его имущество и доходы, а я до сих пор сижу в луже.
— А что твой адвокат? Поторопить она не может?
— Она и так из кожи вон лезет, но юрист Джона такой же скользкий тип, как и его клиент, чьи интересы он блюдет.
— А, черт! Слушай, а когда вас наконец разведут?
— Не знаю и знать не хочу.
Глория услышала, что Бернадин плачет. Это было невыносимо.
— Берни, ты что? — Бернадин на том конце попыталась взять себя в руки, но не могла. — Хочешь, я приду?
— И да и нет. Я тебя расстрою.
— Ничего подобного. За меня не волнуйся. Где детишки?
— Здесь, и тоже доводят меня.
— Я только причешусь. Жди меня через полчаса.
— В самом деле, не нужно, Глория.
— Знаю, но я уже иду. Включи телевизор — „Любовная лодка" живо тебя отвлечет. Сейчас я выхожу.
Глория откинулась в кресле. И почему это жизнь такая сложная? Да потому, ответила она самой себе. Однако мог же Господь сделать ее легче? Да, но мы бы этого не оценили. Глория поднялась и постучала в комнату сына.
— Чего тебе?
— Я еду к Бернадин, через час вернусь. Если будет мой телефон звонить, подойди, это я позвоню. Понял?
— Да, — сказал он, так и не открыв дверь.
Глория остановилась у дома Бернадин. Он выглядел как на Рождество: все окна были ярко освещены. Повернув ключ зажигания, она позвонила в дверь. Бернадин открыла, и Глория крепко обняла подругу.
— Спасибо. — Бернадин посторонилась. Глория вошла в гостиную и оглянулась. Все было перевернуто вверх дном. Зайдя, как обычно, в кухню, Глория увидела ниточку муравьев, потянувшуюся от выключателя к раковине.
— Где у тебя дихлофос, Берни? У тебя тут полно муравьев.
Бернадин так удивилась, словно сто лет не заходила на кухню.
— Муравьи? — Она нырнула под раковину, вытащила баллончик и как сумасшедшая принялась поливать насекомых. — Ненавижу этот дом! Здесь скоро термиты заведутся. Садись, Глория. Хочешь выпить?
— Кока-колу.
— У меня только пепси.
— Какая разница.
При звуке чужого голоса Джонни и Оника выбежали из своих спален.
— Здравствуйте, мисс Глория, — хором проговорили они. — А где Тарик?
— Дома, как и положено.
— А папа с нами больше не живет, — сообщила Оника.
— Я знаю.
— Ну-ка, марш отсюда! — прикрикнула мать. — И займитесь своими делами. Мисс Глория приехала ко мне. Дайте взрослым поговорить.
— Можно нам пепси? — попросил Джонни.
— Да. Наливайте сами и выкатывайтесь.
Дети ушли. Глория и Бернадин сели перед включенным телевизором.
— Ты „Любовную лодку" не смотришь? — спросила Глория.
— Не могу.
— Я надеялась, что эта чушь поможет тебе отвлечься.
У Бернадин был отсутствующий взгляд то ли из-за транквилизаторов, то ли из-за усталости.
— Все еще принимаешь свои таблетки, Берни?
— Иногда, а что?
— А ты ими не злоупотребляешь?