— Сир, я пришла, чтобы подать жалобу на одного из ваших подданных.
— Что случилось? — встревоженно спросил он.
— Он ударил меня ногой.
— Ударил тебя ногой! — на его лице появилось выражение возмущения и ужаса. Я разразилась смехом.
— Там, в животе, — ответила я. — Он еще очень мал, поэтому, я надеюсь, что Ваше Величество не будет слишком строгим…
Он взглянул на меня, и на лице его отразилось удивление, сменившееся восхищением.
— Может ли это быть? — шепотом спросил муж.
Я кивнула. Тогда он обнял меня, и в течение нескольких минут мы стояли, прижавшись друг к другу.
Мы были так счастливы, что оба заплакали.
Своей матушке я написала:
«Мадам, моя дорогая мамочка, моим первым побуждением, которому я, к сожалению, не последовала несколько недель тому назад, было написать вам о своих надеждах. Меня остановила мысль об огорчениях, которые могут быть причинены вам, если они не оправдаются…»
Я стала воздерживаться от танцев — это могло плохо отразиться на ребенке. Мне хотелось сидеть и мечтать.
Испытывала ли я когда-нибудь большее счастье? Не думаю. Ребенок — плоть от плоти моей!
Когда Арман пришел посидеть на моей постели, я была немного рассеянной и не замечала его. В моем воображении возникал образ другого ребенка. Моего собственного. Моего маленького дофина.
Я часто писала матушке о всех своих чаяниях, как я собираюсь заботиться о моем дофине, что я готовлю для него. За собой я следила. Стала медленно прогуливаться в парке Версаля и около Трианона; мне нравилось сидеть и вести спокойную беседу в своих апартаментах, слушая спокойную музыку и занимаясь каким-нибудь рукоделием. Я придумывала одежду для ребенка. Мне так много хотелось сделать для него своими руками, и уже невмоготу было ждать его рождения.
Своей матушке я писала:
«Теперь детей воспитывают несколько по-другому. Их жестко не пеленают. Они должны находиться в легких люльках или на руках. Я узнала, что как можно быстрее их нужно выносить на улицу для того, чтобы они привыкали к любой температуре и находились на свежем воздухе целый день. Думаю, что это полезно для здоровья. Я распорядилась, чтобы мой ребенок находился внизу, где будет меньше ограждений от остальной части террасы. Это поможет ему научиться раньше ходить…»
Но каким долгим казалось ожидание! Я так уставала от этого; иногда мне просто нездоровилось от нетерпения.
Мой ребенок должен был родиться в декабре, а лето тянулось бесконечно. Именно тогда произошло странное событие, которое на короткое время заставило меня позабыть о будущем малыше.
Шел август. Вместе с мужем, деверями и невестками я находилась в переполненном дворцовом зале и почувствовала некоторую усталость. Я знала, стоит мне лишь только встретиться взглядом с Людовиком, он тут же распустит собравшихся. Он всегда проявлял заботу о моем самочувствии и очень боялся, как и я, что можно нанести вред ребенку.
Тогда это и произошло. Он находился на близком расстоянии от нас, и никто не знал его — ни мой муж, ни его братья. А я знала. Было достаточно одного взгляда на это необычное и самое прекрасное лицо, на резко контрастирующие белокурые волосы и темные глаза, чтобы я перенеслась на давнишний бал в оперном театре, где, еще будучи дофиной, я танцевала в маске… пока не раскрыла себя.
— А, — воскликнула я непроизвольно, — здесь присутствует один старый знакомый.
— Мадам! — Он стоял передо мной, низко склонившись к моей руке. Я почувствовала прикосновение его губ к своим пальцам и была счастлива.
— Граф де Ферзен, — произнесла я неосторожно.
Он был счастлив, что я помнила его. Другие, наблюдавшие за мной — разве они не всегда наблюдали за мной? — были удивлены и, разумеется, не оставили этот факт без внимания.
Он немного изменился с нашей последней встречи, но ведь я тоже изменилась. И я, и он повзрослели. Я попросила его рассказать, что с ним произошло после того бала в оперном театре.
Он сказал, что побывал в Англии, затем в северной Франции и Голландии, прежде чем вернулся в Швецию, в свой замок Лефстад.
— И вы были рады вернуться домой?
Он улыбнулся; у него была самая очаровательная улыбка, которую мне когда-либо приходилось видеть.
— Двор Швеции показался мне немного скучным после двора Франции.
Я была довольна, поскольку любила похвалы.
— Но ведь это ваш дом, — напомнила я ему.
— Я так долго отсутствовал… Брюссель, Берлин, Рим, Лондон, Париж… особенно Париж.
— Я польщена, что наша столица понравилась вам.
— Здесь есть что-то такое, что… очаровывает меня, — сказал он, твердо глядя на меня.
Я была взволнована и знала, что он имеет в виду.
— У вас все же есть семья… Большая семья?
— Младший брат и сестры, но их никогда нет дома. У них у всех есть должности при дворе.
— Естественно. Однако я знаю, что значит жить в большой семье и потом покинуть ее…
Я не осмелилась говорить с ним дольше, поскольку на нас обращали внимание. Он был в достаточной степени аристократичен, чтобы понимать это.
— Мы еще с вами поговорим, — сказала я заговорщически.
На этом разговор с ним оборвался, он мне поклонился, а я повернулась к моим невесткам, стоявшим поблизости. Мария Жозефа оказалась в этот момент совсем рядом, и у меня сложилось твердое убеждение, что она подслушала каждое наше слово.
Что это были за странные дни. Кажется, я никогда еще не была столь счастлива за всю жизнь. Я часто просыпалась ночью, клала руки на живот и чувствовала своего ребенка; в моем воображении возникали картины, как я держу этого малыша на руках или учу его ходить и говорить «мама».
Потом я думала о графе Акселе де Ферзене с его необычайно красивым лицом и страстным взглядом. Конечно, я была счастлива. Мне никогда раньше не приходилось ощущать в себе движения ребенка. Я никогда раньше не знала мужчину, с которым я чувствовала бы себя так спокойно. У меня появлялись странные мысли, возможно, это бывает у женщин в период беременности. Мне хотелось жить в маленьком доме с мужем, похожим на Акселя де Ферзена, и детьми… многочисленными детьми. Мне казалось, что если бы это могло случиться, то ничего больше от жизни не было надо. Чего стоят все эти азартные игры, танцы, розыгрыши, великолепные шелка и парча, фантастические головные уборы, бриллианты, корона — что стоит все это по сравнению с простой жизнью в полном согласии?
Теперь я могу быть честной сама с собой и могу сказать, что если бы я прожила простую жизнь, то была бы счастлива. Сейчас я вижу в себе обычную женщину, не умную, не проницательную, сентиментальную, женщину, которой больше всего подходило стать матерью. А мне по ошибке поручили сыграть роль королевы.
Было приятно узнавать об Акселе де Ферзене все новые и новые подробности. Его любовь к музыке восхищала меня. Он получал от меня приглашения на концерты, а иногда и некоторые его близкие друзья. Я играла для них на клавесине и временами пела. У меня был не очень сильный, но довольно приятный голос, и все от души аплодировали мне. Но пела я только ради него. Мы никогда не могли остаться наедине, поскольку за каждым нашим шагом следили. Я вспомнила предупреждение моего брата Иосифа в отношении невестки Марии Жозефы. Она была ревнива и постоянно настраивала людей шпионить за мной. Прованс не мог иметь детей, поэтому его единственная надежда заключалась в том, что я умру бездетной и расчищу ему путь к трону. Теперь я ждала ребенка, следовательно, могли быть и другие дети.
Хотя Аксель не оставался со мной наедине, мы наслаждались нашими частыми беседами. Он подробно рассказал мне о своей любящей матери об отце, которого глубоко уважал и который, как он сам признавал, был немного скуповатым и все спрашивал, когда же сын собирается прекратить странствия по Европе и заняться своей карьерой. Он даже рассказал мне о мадемуазель Леель, шведской девушке, которая жила в Лондоне и к которой его послали, чтобы он за ней поухаживал.
— Ее огромное богатство очень привлекло мою семью, — сказал он.
— А вас? — спросила я.
— Я испытываю отвращение к браку по расчету.
— А она красива?
— Считается, что да.
— Меня интересуют ваши приключения в Лондоне. Расскажите о них поподробнее.
— Я был гостем в роскошном дворце ее родителей.
— Это, должно быть, было весьма приятно.
— Нет, — сказал он, — нет.
— Но почему «нет»?
— Поскольку я не был ее восторженным поклонником.
— Вы удивляете меня.
— Это правда. Я находился в мире грез. Однажды со мной что-то произошло… много лет назад… в Париже. В оперном театре.
Мне было трудно говорить с ним, поскольку я опасалась молчаливого наблюдения со стороны моих невесток.
— И что же? Вы не попросили ее руки?
— Я просил ее. Это было желание моего отца, и мне хотелось доставить ему удовольствие.
— Итак, вам предстоит женитьба на этой богатой и интересной женщине?
— Ни в коем случае. Она отказала мне.
— Отказала вам?
— Ваше Величество не верит? Она оказалась мудрой, почувствовав, что я не отвечаю ее требованиям.
— Мы бы не хотели, чтобы вы уехали в Лондон… так быстро. Ведь вы только что прибыли в Париж, — весело рассмеялась я.
Так проходили дни. В мире происходили важные события, но я не обращала на них внимания. И только позднее до меня дошло их значение. При дворе оживленно обсуждался конфликт между Англией и ее колонистами в Америке, причем с нескрываемым ликованием, поскольку всем французам было приятно, что их старые враги англичане попали в беду. Хотя в Париже продолжали рабски следовать английским привычкам, по отношению к нашим соседям по другую сторону пролива существовала застарелая ненависть.
Французы не могли забыть унижений Семилетней войны и всех уступок англичанам в результате поражения, И с 1775 года, еще в начале нашего правления, мы аплодировали американцам. Многие французы даже серьезно считали, что Франция должна объявить войну Англии. Я припоминаю, как муж говорил мне, что если бы мы объявили ей войну, то очень вероятно, что это могло бы привести к примирению Англии со своими колониями. В конечном счете все они были англичанами и могли бы сплотиться в случае нападения иностранной державы. Людовик никогда не желал прибегать к войне.