Ара Маноян вопреки всему все же мечтал, что когда-нибудь вернется. Ecce Homo! Человек – тогда человек, когда он еще надеется и боится. Да-да! С некоторых пор он стал бояться. Если человек способен пугаться, значит, он еще не умер? Живой? А если он пугается постоянно и ему все время страшно? Значит ли это, что он сошел с ума?
Տէր, ողորմեա՛.
Это началось после того, как подох Джеко. Тогда Ара Маноян закончил и роман, написав последнее предложение: «А снег шел большими хлопьями, и дул ветер, и казалось, что Зима хочет что-то наверстать, что-то упущенное и потерянное…» И писатель остался теперь совсем один. Не было ни романа, ни собаки. Тогда он начал пугаться своего одиночества. Ему стало мерещиться, что он очень близко слышит вой волков. Ара Маноян знал, что, если и есть волки, они никогда не смогут проникнуть в башню-крепость, но все равно: человек уже представил себе однажды холодную мокрую морду, высунутый розовый язык и ослепительно-белые зубы, представил очень близко, у самого своего лица, представил тяжесть волчьего тела у себя на груди, и ему с тех пор было страшно. Он вздрагивал, когда думал о волках, ведь ему казалось, что волки его преследуют. Думал о чем-то другом – представлял волчью морду; хотел петь – получался вой; хотел уснуть – кто-то ходил по крыше башни, и снова тогда слышал вой. Протяжно и глухо. Ни с чем не сравнить. Простой волчий вой.
Человек чувствовал, что сходит с ума.
Տէր, ողորմեա՛.
Когда идешь сквозь туман, тебе становится страшно от того, что ты не видишь, куда идешь, и уже не знаешь, откуда шел. Ты оглядываешься и не видишь своего дома, и тебя охватывает ужас при мысли, что ты уже никогда не сможешь найти дорогу обратно. Какая-то страшная тоска сдавливает сердце, до реальной, самой настоящей боли. Одинокая вселенная в одинокой нашей Вселенной, человек мечется из стороны в сторону, бежит, но все равно оказывается там, где уже был. И тогда человек подходит к ближайшему телеграфному столбу и обнимает его, обнимает мокрый от дождя и тумана телеграфный столб. Больше всего человек осознает свое одиночество тогда, когда обнимает телеграфный столб. Разве нет? И тогда человек начинает выть, подобно дикому зверю, захлебываясь в своей тоске одиночества. Голос человеческий звонко и протяжно разносится эхом по местности, возвращаясь к нему же десятикратно усилившись. Человек пугается своего голоса, на несколько секунд затихает, но потом снова, словно спохватившись, он принимается выть еще громче и протяжней. Потом начинает темнеть. Человек охрип и способен лишь на тихое мычание. Он чувствует мокрым от слез и дождя лицом ласковые прикосновения тумана, и тогда он теряет надежду. Он затихает. Сидит под столбом и поглаживает мокрую траву… И вдруг где-то зажигается свет. Человек ясно видит этот яркий огонь в матовой оболочке тумана. Человек издает радостный крик и бежит к свету. Спотыкается, падает, обдирая руки до крови, поднимается, снова бежит, плачет и смеется, тяжело дыша. Он уже замечает контуры дома, и свет становится все больше и ярче. Человек хочет уже броситься в дом, но какая-то вспышка, какое-то Солнце ослепляет его. Человек теряет сознание и падает…
Крики и вой Ара Манояна были слышны по всей округе, но громче всего их слышали в маленьком домике у самого железнодорожного полотна, на окраине деревни Паг. Раньше, в советское время, до Эпохи Страшных Зим, по этой железке ехали поезда из Еревана в Дзорк (через Нахичеван) или в Баку. У самой деревни Паг поезда эти и сворачивали (или в Дзорк, или в Баку), потому что здесь находился железнодорожный разъезд. Старый дед Сероб, который жил в этом самом домике на окраине деревни вместе со своей женой Розой, работал всю жизнь тут стрелочником. Когда развалился Союз и поезда перестали ездить, дед Сероб стал активнее выпивать и постепенно превратился в полное ничто, что было как-то безразлично бабушке Розе, которая только и думала о своем сыне Арамике и работала диспетчером на автовокзале в Дзорке. Закончив смену, она забирала деда Сероба, целыми днями сидевшего на скамейке автобусной остановки под большим деревом на берегу реки Чаги, и они вместе возвращались домой, в деревню Паг.
В тот вечер второго декабря 2007 года на то, что крики и вой старого писателя Ара Манояна внезапно прервались, обратили внимание именно дед Сероб и бабушка Роза.
– Что-то не так у него, – сказал, попивая чай, дед Сероб.
Бабушка Роза согласилась, и они решили пойти в Пагаберд и проведать писателя, взяв каждый по старому фонарику-жучку[46], оставшиеся у них еще с Эпохи Страшных Зим. Тело писателя они нашли в десяти шагах от крепости, в грязи тропинки. Ара Маноян был мертв, и Сероб закрыл его остекленевшие глаза, несмотря на беззубое шипение бабушки Розы:
– Не прикасайся к нему! Не прикасайся!
Удостоверившись, что сердце Ара Манояна не бьется, дед Сероб порылся в карманах его куртки-курка и брюк писателя, нашел серебряные часы на цепочке (подарок к юбилею от Союза писателей), положил их в свой собственный карман и только тогда сказал жене, что они вдвоем не смогут дотащить старика до деревни.
– Пойдем домой, оттуда позвоним в «скорую».
Так они и поступили. А приехавшая через сорок минут «скорая помощь» официально констатировала у Ара Манояна остановку сердца.
Никто не знает, сколько раз за всю жизнь бьется сердце у человека. Никто никогда не может это подсчитать точно. Но там, наверху, на небесах, куда мы все отправимся после смерти, знали: манояновское сердце остановилось на 3 016 944 925-м ударе.
Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛.
Но это случится много позже. Пока же в те последние январские дни 2003 года Ара Манояну приходилось целыми днями из-за снега сидеть в своей башне-крепости, которую он нарек Замком.
Снег шел не переставая. День за днем. И от этого весь Дзоркский район оказался в снежном плену, в абсолютной изоляции, в полном одиночестве. Но об этом старый Ара Маноян еще не знал и беседовал об одиночестве с Джеко.
– Сароян[47] был прав, Джеко-джан, человек – существо одинокое. Нет? – говорил он своему псу. – При всем том, что у него шесть миллиардов собратьев, человек все равно остается одиноким. И знаешь почему, Джеко-джан? Потому что он думает, и он не может не думать. Человек думает всегда, каждую секунду о чем-нибудь. Если выражаться точнее, человек каждую секунду что-то чувствует, ощущает, видит, осязает, вспоминает, и это приводит к мыслям, картинам, образам, ассоциациям, другим воспоминаниям. Вот невозможность рассказать кому-либо, что ежесекундно происходит в голове, и делает человека существом одиноким. Значит, человек одинок всегда. Чем больше людей, кому человек может рассказать о себе, тем менее он одинок. Можно выразиться даже в цифрах: «Я одинок на четыре человека», или «Я одинок на пятнадцать людей». Но: «Я одинок», – говорит абсолютно одинокий человек. Это тот, наверное, кто вообще молчит. Ведь если ты даже спросил на улице время, то уже рассказал о себе… Человек Одинокий (человек вообще) живет иллюзиями, иначе он сойдет с ума или повесится. Если он позволит себе додуматься до того, что он никому не нужен – ни деревьям, ни птицам, ни другим людям, он не выдержит. Поэтому Человек Одинокий заводит кошек, собак, фикусы, друзей, жен, детей. Все это от одиночества, ахпер-джан. Но все дело в том, что ни один человек не сможет сказать: «Я одинок на шесть миллиардов людей». Апсос, Джеко-джан, шат апспос![48] Хотя кто знает? Может, через два-три столетия придумают такие аппараты, которые надевают на голову и которые показывают все, что ежесекундно происходит в голове человека. Тогда не будет ни воров, ни убийств, потому что тогда будут видны все намерения и желания человека, тогда все будет наглядно. Но тогда человечество вымрет, потому что, Джеко-джан, человеку захочется быть абсолютно одиноким. Вот и все.
Значит, человек генетически предрасположен быть одиноким. Собственно, он так и живет одиноко, совершая ошибку за ошибкой (жизнь – это все же цепь бесконечных ошибок). Однажды утром ты встаешь просто и чувствуешь, что весь покров иллюзий, в который ты себя заботливо укутал, кто-то грубо с тебя содрал, отбросил, сорвал, и ты оказался голым, незащищенным… Так что ж все-таки происходит? Просто ты стал сомневаться в том, что твоя работа кому-нибудь нужна. Жизнь – это пазл, и состоит она из миллионов маленьких кусочков. Всю жизнь ты стараешься собрать его и лишь в конце понимаешь, что собрал неправильно, ошибся. Вся штука в том, чтобы не ошибиться, угадать, положить маленький кусочек именно на свое место. Но тут, Джеко-джан, одного ума и даже хитрости мало, тут нужно еще везение, потому что ты никогда не можешь знать заранее. Ведь у тебя есть лишь один шанс собрать этот пазл правильно. И в конце концов ты понимаешь, что тебе не повезло. Да, ты ошибся, не сумел, проиграл, прогадал.
Единственное, в чем был уверен старый Ара Маноян, это то, что Утром всегда восходит Солнце, что после Зимы всегда наступает Весна. Но пока снег шел и шел, и ветер не стихал, и от грозно воющей железной печки создавалось ощущение абсолютной бесконечности времени, или бытия, и абсолютного одиночества… Кстати, Бог одинок совершенно так же, как и человек. Бог создал человека по образу и подобию своему – одиноким. И в этом тоже старый Ара Маноян никогда не сомневался. И жил один с собакой Джеко в крепости Пагаберд, которая находилась на вершине скалистого холма, нависшего, как коршун, над деревней Паг, жил вот уже три месяца. И однажды, когда он чистил от снега тропинку, ведущую к крепости, он услышал:
– Варпет! Варпет! Собаку держи! Нас Ваге послал к тебе! Саакян! Варпет, варпет!..
17
Одежда Ара Манояна была такой, какой она была почти у всех в деревне Паг, некая смесь деревенской и городской одежды: широкий костюмный шалвар[49]