и?
Потому что сожгли пианино, потому что нет сил переписывать сначала.
Так было в 90-е. А потом случилось обнуление. Время стало стремительно убегать вперед, и всем начало казаться, что удалось оседлать время бегущее. И улететь навстречу рассвету. Ведь когда время движется, кажется, что рассвет уже скоро. Что после ночи не наступит ночь. Что после зимы не будет снова зима. И что будет вечер, будет утро, наступит день и взойдет солнце. И мы скажем тогда: «Был Вечер, было Утро, и вот наступил День, и взошло Солнце». Мы посмотрим вокруг: вот это – река, это холмы, горы, это – озеро, а это – лес. И тогда река станет Рекою, гора – Горою, холмы – Холмами, и озеро будет знать, что оно – Озеро, а лес – что он Лес. Мы посмотрим на небо и скажем, что вот это – Небо, высокое, синее, а по Небу плывут облака, и Облака будут плыть как яхты. И это потому, что мы всему даем имя, и, если б не было Человека, ничто не знало бы, что Оно то, что Оно есть – Ничто…
И не будет больше такого, чтоб после Ночи была Ночь, но после Ночи всегда будет Утро, и взойдет Солнце. Оно есть всегда, даже если идет дождь и ты не видишь Его.
Тогда я, Ара Маноян, последний старик из прошлого, отшельник-писатель, вернусь в свой родной город, встану на площади и закричу:
– Смотрите, восходит Солнце! Разве вам недостаточно знать, что Солнце всегда есть? Я счастлив от того, что знаю это! Я знаю: Оно взойдет, и я счастлив! Я знаю, что после Зимы уже будет Весна. А разве вам недостаточно, что и вы это знаете? Разве не должно ваше Сердце биться спокойнее от того, что вы знаете нечто, что ВЕРНО и не подлежит сомнению? Ведь счастье знать такое! И это единственное, что можно знать ТОЧНО. Нужно всегда говорить правду, а, говоря Правду, вы сможете сказать лишь, что Утром всегда восходит Солнце, что после Зимы всегда наступает Весна. И никто больше не уедет… И не будет последних дней.
Տէր, ողորմեա՛… Տէր, ողորմեա՛… Տէր, ողորմեա՛…»
С этого «Пролога» и началась его жизнь в Пагаберде. С этого «Пролога» и началась книга. И Лилит обещала себе обязательно ее прочесть, когда она выйдет в свет.
Когда Липарит – вспотевший, уставший, но радостный – вернулся вместе со старым Ара Манояном обратно в башню, нужно было уже прощаться. Давно уже стемнело.
– Хотите мы к вам каждую неделю будем приходить? – спросила Лилит, обняв старика.
– Нет… Простите меня. Но не надо приходить. Да вы и не придете больше никогда. Лучше будет, если я не буду ждать. А Джеко я все объясню. – И повернулся к Липариту. – Скажи своему дяде, что со мной все хорошо. И что я пишу книгу. Чего ему и желаю. Скажи еще, что я обязательно вернусь. Ты так скажи ему. Он поймет. Скажи еще, что, если вдруг он встретит когда-нибудь своего друга Гарика, моего бывшего песа[53], пускай передаст, что я не держу на него зла. Пускай передаст ему…
И Лилит с Липаритом ушли. И когда стемнело окончательно, Ара Маноян напился тем вечером. И Джеко пришлось спать в другой комнате в той самой старой башне полуразрушенной крепости Пагаберд, одиноко возвышающейся над засыпанной снегом деревней, лежащей на берегу реки Ган.
18
«Ку-ку!»
Ghost: Барев[54].
Sunny: Барев.
Ghost: Откуда ты такая солнечная?
Sunny: Из города, где уже давно нет солнца и только идет снег.
Ghost: Так это про ваш город пишут? На юге, да?
Sunny: Если статьи с заголовками «Снежный плен», то да.
Ghost: Что же происходит в вашем городе?
Sunny: Только снег происходит. Говорят, скоро электричество вырубят. Люди закупают свечи, туалетную бумагу, сухой спирт. Кое-где начали вырубать лес за городом.
Ghost: Я могу чем-нибудь помочь?
Sunny: Ты из Еревана? Ты ничем не можешь помочь. Дороги в горах занесло. Город действительно в снежном плену. Ни мне, ни городу уже не помочь.
Ghost: Зачем же так пессимистично? Все еще будет хорошо.
Sunny: Не будет. Я больна и скоро умру. Мне сказали, может, через месяц, может, через полгода. Мой врач так сказал. В Ереване. Он сказал, если буду хорошо себя вести, то проживу еще полгода.
Ghost: И ты себя хорошо вела?
Sunny: Нет, очень плохо.
Ghost: Понимаю.
Sunny: Сейчас отупение какое-то. Ты знал, что после секса тоже бывает похмелье?
Ghost: Да…
Sunny: Я тебе надоела? Скажи, и я уйду.
Ghost: Не уходи.
Sunny: Послушай, почему ты готов все это выслушивать? У тебя, наверное, куча дел…
Ghost: Нет у меня никаких дел. Сколько тебе лет?
Sunny: Сейчас 300. А вообще 25. Я тебе надоела?
Ghost: Мне 30. Ты одна?
Sunny: Да.
Ghost: Где твои родители?
Sunny: В Лосе, в Америке. Они ничего не знают.
Ghost: Я к тебе приеду.
Sunny: Ты из Еревана? Тогда это невозможно. Дороги все закрыты. После Веревунка. Занесло все. И еще: не надо меня жалеть!
Ghost: У меня мотоцикл. Я приеду! Доберусь!
Sunny: Это невозможно…
Ghost: Как тебя зовут? По-настоящему.
Sunny: Неважно. Какая разница как? Армине… А тебя? Знаешь, в детстве меня называли завзак Армине. Я болтала без умолку. Теперь я перестала говорить вообще…
Ghost: Гагик. Меня зовут Гагик, и я приеду. Обещаю! Обязательно.
Sunny: Пока, Гагик.
Армине, надев пальто, вышла в ночь, поднялась на один из многочисленных мостов, перекинутых через реку Чаги, и посмотрела вниз. Воды почти не было видно из-за снега, засыпавшего кусты шиповника и деревья пшата на ее островках. Армине смотрела на снег, на фонари и с грустной улыбкой подумала о том, что с мостов Дзорка никак не имеет смысла бросаться. Погибнуть не удастся. Лишь покалечишься, такие они низкие. Но тут ее осенило, что совершать самоубийство вовсе не имеет смысла. Зачем утруждать себя, если все равно через пару месяцев рак сам тебя убьет? От этой мысли Армине вдруг почему-то почувствовала себя очень счастливой и ощутила себя легкой, даже невесомой.
– Совершать самоубийство не имеет смысла! – сказала она вслух и рассмеялась.
И тут сзади донесся довольно-таки густой мужской голос:
– Эй! Надеюсь, вы не собираетесь бросаться в реку? Тут невысоко, ничего не получится!
– Нет-нет, – смеясь, ответила завзак Армине, поворачиваясь. Перед ней стояли молодой парень с девушкой. – Добрый вечер. Не беспокойтесь. Совершить самоубийство я не собираюсь. Просто вышла погулять.
– Армине, это ты?!! Вот так встреча!
– Лилит! Вай, аман! Лило-джан! Привет! Сколько лет прошло!
И девушки обнялись.
– А я как раз сегодня рассказывала Липариту о нашем детстве.
– Да уж! Ты была стервозой! Знаете, Липарит, она в письмах воздыхателей исправляла грамматические ошибки красной ручкой и отправляла обратно бедным поклонникам!
– Да-да! А ты предала меня! Помнишь? – весело спросила Лилит.
Но тут с лицом Армине что-то случилось, как будто ей вспомнилось что-то ужасное, о чем она на несколько минут забыла, и тихо произнесла:
– Прости меня… Ладно? Прости меня, Лило-джан! Прости мои предательства…
– Что с тобой, ай ахчик[55] – джан? Все нормально! Ведь мы были детьми. Сто лет же прошло! И предательство было всего одно!
– Нет… Прости меня! Если можешь, прости…
И Армине убежала с моста и скрылась в темноте соседнего дома.
– Психичка! – сказала Лилит. – Но как она изменилась! Совсем изменилась завзак Армине… Пойдем, Липо. Я сегодня так устала! Сизиф, Ара Маноян, ты еще такой на мою голову…
– Какой? – рассмеялся Липарит Овсепян.
– Невозможный…
– Но что я сделал-то?
– Разве это важно?
– Твоя подруга права: ты стервозна.
– Пошел на хуй, Липо-джан!
– Не знал, что ты материшься по-русски.
– И по-армянски, и по-английски, а если рассердить, то смогу и по-немецки.
Липарит рассмеялся:
– Пошли домой. Ты правда готова была каждую неделю приходить к Ара Манояну? – спросил он.
Лилит улыбнулась и ответила:
– Когда ему говорила это, была уверена, что да. Но ты же понимаешь, что это невозможно. Снег перестанет, дороги откроются, наши приедут. А потом мы все уедем в Ереван (господи, как же я ненавижу Ереван!). Да и тебя призовут в армию. Ты забыл, что тебя призовут в армию? Ты сам мне говорил.
– Я сейчас скажу тебе так, как ты мне недавно сказала, – ответил Липо.
– Ты о чем?
– Иди на хуй, Лило-джан!
– На твой? У тебя хороший русский, Липо… Открой дверь, вайрени, я замерзла!
А потом прошло еще два дня. И снег как продолжал идти, так и шел, не переставая ни на секунду, лишь усиливаясь и затихая. Пятый день Дзорскского Циклона, как о нем писали ереванские СМИ, был самый трудный. Все умерло и, казалось, действительно потеряло смысл. На улице было так холодно (и это при том, что снег-то шел; а ведь когда идет снег, теплеет), что никто не смел выйти из дома; дома же можно было согреться только в постели. Было какое-то отупение, была апатия, и еще были приступы истерики у Лилит.
В то пятое утро, проснувшись, Лилит ушла с головой под одеяло и заплакала. Липарит что-то писал в блокноте. Рука замерзала, замерзала ручка, которой он писал, и ему пришлось взять карандаш. Сегодня он в кладовке кухни нашел полбутылки водки, и они с Лилит ее выпили с утра (наверное, поэтому теперь она и плакала: спьяну). Липарит думал о том, что еще пару таких дней, и город окончательно перемерзнет, и тогда граждане Дзорка начнут убивать… Нет, не будут. Никогда такого не было… Даже когда у многих продукты начали заканчиваться тогда, в 90-е…
– Что ты все пишешь и пишешь? – спросила из-под одеяла Лилит. – Нет твоего компьютера, вот ты и пишешь в блокнот?