– Это дневник.
– Зачем??
– Не знаю. Когда мы встретились в тот день у церкви, я решил вести дневник.
– Ты псих, Липо-джан!
Так прошел весь день. Под одеялом. Вечером же пришли в гости «гигант» Закар с миниатюрной Анушик, его женой. Сидели на кухне. Пили чай, подогретый на спиртовке, пиво, ели печенья. На столе горела свечка. Липарит что-то записывал в дневнике, потому что света не было и комп включить не было никакой возможности. Закар (он, кстати, принес с собой все пиво, которое у него было в «трамвайчике») решал свой кроссворд; Лилит и Анушик о чем-то вполголоса переговаривались. Они все были в свитерах, куртках, перчатках. Изо рта валил пар. Время от времени Закар поднимал голову и спрашивал какое-то слово из кроссворда, и Липарит отвечал. Вот и теперь:
– Тут еще одно слово: «мосты, сооруженные древними римлянами», семь букв.
– АКВЕДУК, – ответил Липарит машинально, и Закар не отпустил шутки по поводу его «чрезмерной эрудированности». Шутить вообще никому не хотелось. Закар молча вписал в клеточки буквы.
– С ужасом думаю о том, что будет завтра, – сказала вдруг Лилит. – Люди начнут рубить деревья для печек прямо в городе.
– Нужно запретить, – сказала жена Зако. – Хотя… Я уже ничего не знаю. Даже у нас, в Доме радио нет света. Пусть полицейские охраняют деревья.
Лилит рассмеялась:
– Смешное это будет зрелище: под каждым деревом по полицейскому.
Когда Зако и Анушик ушли, Лилит сказала Липариту:
– Знаешь, Анушик беременна. Как ты думаешь, у нее все же есть роман на стороне?
– Не знаю. Но я знаю, что жаль будет Закара, если у нее действительно окажется роман. Давай в постель, в постель срочно! Только в постели мы сможем согреться! – ответил Липарит.
Солнце появилось только на седьмой день. Жители Дзорка проснулись утром седьмого дня и поняли, что с Циклоном покончено. На небе не было ни единого облачка, и с утра почему-то стало так тепло (подул жаркий, сухой южный ветер), что начал таять снег, и улицы древнего городка превратились в реки, речки, речушки, а вода в реках Ган и Чаги поднялась до такой степени, что заливала мосты. В полдень дали электричество и сразу же заработало радио. По радио и жители Дзорка узнали, что вечером на площади, у памятника национально-освободительному герою XVII века, недалеко от церкви сурб Мариам состоится митинг, на котором выступит мэр Дзорка (поговаривали, что из Веревунка приедет и марзпет). Весь день город бурлил каким-то невероятным весельем, восторгом, радостью. Казалось, народ вышел на улицы отметить какую-то победу, хотя никто и не воевал, и понятно было, что Циклон уничтожил бы город, если б не неожиданное прояснение погоды.
Вечером все пошли на площадь. Рядом с памятником герою XVII века соорудили сцену, поставили микрофоны. Вся площадь освещалась мощными прожекторами. Люди стояли со свечками в руках и смотрели на трибуну. Первым выступил настоятель церви сурб Мариам, который благословил всех жителей Дзорка, благословил победу над Циклоном и трижды произнес «Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛». Потом выступил мэр, который поблагодарил столичные власти за содействие и помощь (собравшийся народ рассмеялся, потому что никакой помощи не было и в помине – дороги-то были закрыты, а воздушного сообщения между Ереваном и Дзорком не было с 1991 года; то и дело слышались возгласы: «Как же я не люб- лю Ереван!»). А потом к микрофону подошел старик. Одежда его представляла собой некую смесь деревенской и городской одежды: широкий костюмный шалвар, опоясанный простой бечевкой, суживающийся у щиколоток и заправленный в шерстяные вязаные носки. Поверх клетчатой байковой недешевой рубашки в клетку был курк, то есть тулуп, или безрукавка из козьего меха, и на голове у него была старая, засаленная кепка, такая же старая, как и ботинки его. Руки у старика были грязные, с неприятно длинными грязными ногтями на потрескавшихся пальцах. Он был небрит, вернее, уже давно бородат, длинные желто-белые волосы его были зачесаны назад и скрывали большие стариковские уши с густой черной растительностью. Старый писатель Ара Маноян встал у микрофона, откашлялся и произнес:
– Сегодня, в последний день января 2003 года закончилась Эпоха Страшных Зим. Закончился ХХ век. Закончилось второе тысячелетие. Сегодня случилось обнуление. Время теперь будет стремительно убегать вперед, и нам удастся оседлать время бегущее. И улететь навстречу рассвету. Ведь когда время движется, кажется, что рассвет уже скоро. Что после ночи не наступит ночь. Что после зимы не будет снова зима. И что будет вечер, будет утро, наступит день и взойдет солнце. И не будет больше такого, чтобы после Ночи была Ночь, но после Ночи всегда будет Утро, и взойдет Солнце. Оно есть всегда, даже если идет дождь и ты не видишь Его. Я, Ара Маноян, последний старик из прошлого, отшельник-писатель, говорю вам: смотрите, восходит Солнце! Разве вам недостаточно знать, что Солнце всегда есть? Я счастлив от того, что знаю это! Я знаю: Оно взойдет, и я счастлив! Я знаю, что после Зимы уже будет Весна. А разве вам недостаточно, что и вы это знаете? Разве не должно ваше Сердце биться спокойнее от того, что вы знаете нечто, что ВЕРНО и не подлежит сомнению? Ведь счастье знать такое! И это единственное, что можно знать ТОЧНО. Нужно всегда говорить правду, а, говоря Правду, вы сможете сказать лишь, что Утром всегда восходит Солнце, что после Зимы всегда наступает Весна. И никто больше не уедет… И не будет последних дней.
Когда Ара Маноян под восторженные аплодисменты собравшихся на площади отошел к настоятелю цервки сурб Мариам, вдруг к микрофону, прорвавшись сквозь «стену» телохранителей мэра, подбежал парень в мотоциклетной экипировке и закричал:
– Армине! Армине! Аревс[56]. Я здесь! Я приехал! Я Гагик. Из Еревана! Мы говорили в Интернете! Армине! Ты где? Я приехал!..
Сначала по всей площади наступила гробовая тишина, а потом, прежде чем опомнившиеся телохранители мэра оттащили паренька от микрофона, все услышали крик:
– Я здесь! Гагик, я здесь!
Липарит Овсепян и Лилит Карапетян стояли, обнявшись, под фонарем на камне парапета Большого моста. В руках у Лилит была свечка.
– Да это же завзак Армине! – сказала радостно она. – Видишь, Липо-джан! Теперь уже можно будет все часы в доме выбросить. Не надо бояться будущего. Теперь уже все будет хорошо! Ведь Маноян сказал! Больше не будет так, чтоб после Ночи была бы Ночь! – И она поцеловала его.
Через месяц, в марте 2003 года, сразу же после подписания президентом указа о весеннем призыве Липарита Овсепяна забрали в армию. Больше о нем Лилит никогда не слышала. И больше его никогда не видела. Липариту Овсепяну же больше никогда не суждено было подойти к компьютеру и услышать сладкое, манящее будоражащее «Ку-ку!» родной программы ICQ.
Отслужив в армии два года (служил он в Карабахе), Липарит решил больше никогда не возвращаться ни в Ереван, ни в Дзорк, добровольно записавшись в Армию обороны НКР.
– Я тут нужнее, – сказал он своему дяде, известному армянскому писателю Ваге Саакяну. – Тут люди проще. Лучше… Знаешь, говорят, жители Степанакерта[57] в перерывах между бомбежками выходили из укрытий и подметали улицы своего родного города. Ты это знал? Так что… Тут люди настоящие. И я не вернусь.
И Липарит действительно остался в Карабахе. Обучал молодняк, который приезжал служить сюда, жил себе в селе Левонарх и писал дневник, изредка ездя по каким-то своим делам в Степанакерт.
А четвертого марта 2008 года, спустя три дня после событий первого марта в Ереване[58], начались военные столкновения в Мардакертертском районе Нагорно-Карабахской Республики. Начиная с подписания Соглашения о прекращении огня 1994 года это было самое крупное столкновение между вооруженными силами Арцаха и Азербайджана. Пытаясь воспользоваться тем обстоятельством, что в Армении было объявлено чрезвычайное положение, Азербайджан напал на вооруженные силы около села Левонарх Мардакертского района.
Տէր, ողորմեա՛.
В том самом 2008 году Липариту Овсепяну было уже двадцать шесть лет, и он был капитаном. Жил себе в том же самом селе Левонарх, писал дневник, в год по несколько раз перечитывал последний роман Ара Манояна. Жил совершенно один – одиннадцать лет и, был уверен он, защищал границу.
Следующее крупное столкновение между Армией обороны Арцаха и Азербайджаном – по сути, война – случилось спустя восемь лет, в апреле 2016 года. Липариту было тридцать четыре года в апреле 2016-го, когда он погиб, защищая границу, погиб от осколка артиллерийского снаряда. Никто не знает, сколько раз за всю жизнь бьется сердце у человека. Никто никогда не может это подсчитать точно. Но там, наверху, на небесах, куда мы все отправимся после смерти, знали: сердце Липарита Овсепяна остановилось на 1 250 928 982-м ударе.
Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛.
19
Солнце еще не взошло, но небо чистое, и поэтому оно обязательно взойдет. Ты еще лежишь в постели, и тебе видно из окна, какое небо чистое. Раза два ты потягиваешься и продолжаешь смотреть на небо. Ты чувствуешь запах кофе: мама встала задолго до тебя. Этот запах не дает покоя. Одеваешься с помощью мамы, с помощью мамы садишься на свой трон и едешь на кухню.
– Я не успела намолоть кофе, – говорит мама.
Ты принимаешься молоть кофе, сам готовишь его – ты любишь очень крепкий кофе – потом едешь пить его в свою комнату. Ты пьешь кофе и опять смотришь в окно: солнце вот-вот взойдет. Но ты не знаешь, что готовит тебе этот день. Ты ничего не знаешь. Ты просто пьешь кофе и смотришь в окно. И ты не променяешь ни на что другое эти минуты – ритуал утреннего кофе и всегда думаешь: «Слава богу, кофе сегодня есть!» Потому что плохо, когда по утрам нет кофе…
Так начинается твой день. Ты просыпаешься, смотришь обязательно в окно – там дождь, снег, солнце, – потом пьешь кофе и едешь в кухню завтракать. Как часто он состоял лишь из стакана чая, хлеба и масла, посыпанного солью! А иногда и не было масла, и ты просто «солил» хлеб и запивал это чаем… Но сегодня все это не так. И вообще сегодня все кажется не таким, как обычно. По твоим понятиям ты сегодня плотно позавтракал: съел три картошки и даже кусок сыра…