«Ты» – это то, как я называю твое «я». Ты не будешь против? Я думаю, что нет. И ты мой король! И тебе исполнилось тринадцать лет. Знаешь, это очень много – тринадцать лет. Ведь ты никогда не представлял себя тринадцатилетним. Так же как и теперь, тебе трудно представить себя в тридцать, даже в двадцать пять. Даже за два-три месяца до твоего дня рождения ты не представлял, что тебе исполнится тринадцать. День твоего рождения прошел и растаял, как снег весной, но сознание того, что тебе тринадцать, осталось. Ты уже думаешь, как тринадцатилетний, и предметы, которые окружают тебя, стали нужны тебе совсем по-другому, по-тринадцатилетнему… Это очень много.
У тебя прошел день рождения, а значит, наступила весна. Весна наконец наступила, и снег начал таять, мой король! Долгая и опасная зима! Снег начал таять, и твое сердце освободилось, но в то же время оно оказалось беззащитным. Тебя это пугает, король? Конечно. Ведь Стена, которую ты сооружал всю зиму, чтоб не умереть, чтоб выдержать, укрывшись за ней, растаяла, и ты чувствуешь себя доступным всем и всему. Но это ничего. Стена эта все равно должна была рухнуть, как мечты, чтоб вместо нее ты соорудил новую Стену (когда-нибудь я тебя познакомлю с «Пинк Флойд»). И беда лишь в том, что это случилось весной. Но не бойся: исходя из простой потребности любить, ты этой весной лишь влюбишься, и это будет новой мечтой. Не бойся и того, что ты знаешь, что и эта мечта растает, быть может, летом или осенью, а может, в самом конце декабря, как та, последняя… Ведь ты научился довольно безболезненно прощаться со своими мечтами, и это хорошо, мой дорогой король. Это означает, что у тебя их очень много и тебе не жаль оставить одну. Будет страшно, когда в запасе останется всего одна мечта. Тогда берегись! Тогда тебе придется бороться за каждый миллиметр этой мечты, чтобы удержать ее. Но если ты не поборешься за нее, как следует, она тоже разлетится в пух и прах, и тогда ты умрешь. Мечты… Без них нельзя…
Ты думаешь о своей мечте. Ты знаешь, что она есть в тебе, но это пока идея ее. Ты ее пока не видишь; ты знаешь лишь, что мечтаешь, но о чем, тебе пока неизвестно. Так, любовь всегда в тебе есть; ты все время кого-то любишь, но она станет реальностью тогда, когда ты будешь знать, кого ты любишь.
Ты живешь, мой король. Ты особенно это чувствуешь теперь, весной, и ты не можешь усидеть в своей комнате и едешь в другую, где есть балкон. Воздух такой прозрачный, и ты выехал на балкон, чтобы жить. Люди кажутся тебе не такими, как зимой, и ты знаешь, что ты тоже изменился. Где ты живешь? Не в Париже, не в Лондоне, не в каком-нибудь другом городе или другой стране, где бы тебе очень хотелось жить; и не на крошечном островке посреди огромного Тихого океана. Ты живешь на высоте около двух тысяч метров над уровнем моря, там, где нет моря, и оно очень далеко; в горной стране, в городе, где очень холодная зима и очень жаркое лето – в Ереване, Республика Армения. Ты здесь родился, мой король, и пусть это не Париж, не Лондон и не Вена. Это то, где ты родился, и, может, ты никогда не увидишь все те города и страны, о которых мечтаешь. Может, ты никогда и не выберешься отсюда. Но пока у тебя только этот город и эта страна. Люби ее, потому что у тебя она единственная, люби с ее недостатками. Ведь мужчина не перестает любить женщину, когда замечает какой-нибудь ее недостаток. Наоборот: он любит ее еще больше, потому что он знает об этом недостатке, и от этого она кажется ему еще ближе. Оставь иллюзии, король, и люби эту женщину, ту, которая у тебя есть. Не пропусти солнца, погнавшись за звездой. Я знаю, как это бывает. Со мной было так же, с твоей матерью… Но вот в чем дело: когда кажется, что эта звезда уже близко, ты вдруг видишь, как она гаснет, и ты оказываешься в жутком мраке космоса. Люби солнце: оно есть всегда…
Эй, прости мой поучительный тон. Ты должен простить. Разница в нашем возрасте позволяет мне выбрать для разговора с тобой этот тон. Годы и еще моя любовь к тебе. Я тебя люблю. А знаешь, с чем сравнима эта любовь?.. Помнишь, ты когда-то вырезал из дерева статуэтку? Что ты чувствовал тогда? Конечно, любовь. Любовь к тому, что ты создал. И представь: у тебя была лишь деревянная статуэтка, а у меня… У меня – ты, мой герой. И у меня ты – единственный.
Мой герой! Ты родился тринадцать лет назад в белый, снежный день в марте. Ты родился, и я увидел тебя. И ты не был таким, каким должен был быть… Когда я кончил писать книгу, родился ты. Через полгода после твоего рождения эта книга вышла в свет, так что она – твоя младшая сестра. Когда она появилась в свет, ты был еще очень мал, чтоб прочесть ее. Ты прочтешь ее потом. И будешь знать, что это – МОЯ КНИГА.
Ты всегда чувствовал себя одиноким? Почему это так? Скажи мне. Может, от того, что мысли твои часто уносятся куда-то очень далеко; пролетают над горами и скользят по ровной, зеркальной поверхности озер и вместе с реками, спокойными, как глаза девушки, или бурными, как твое сердце, выходят в океан? Что ты видишь тогда? Я знаю: белый парус, который наполнен попутным ветром и несет тебя к далекому острову. И ты чувствуешь себя одиноким, потому что у тебя нет этого паруса, и ты знаешь, что острова, затерянного в океане, ты никогда не увидишь. Ты грустишь. Но… не надо быть старым, ты еще успеешь. Живи! Все время живи, как живешь в этот по-настоящему весенний день, и вдыхай этот странный воздух, который и тебя и многих других делает странными, как мартовская погода: то солнце, то дождь, то снег… Не надо бояться людей. Они просто озлоблены, и они не виноваты в этом, и ты должен простить их и всегда думать о том, что́ привело их к этому. Ведь совсем недавно была зима, когда даже ты бывал озлоблен и утверждал себя одиноким королем в прогнившем королевстве, где все люди думают лишь о том, как бы ворваться в твой дворец и погубить тебя – короля. Но вот наступила весна, и ты увидел, что не надо их бояться. Ты вдруг стал замечать, что они не со злобой смотрят на твой дворец, где ты живешь, а наоборот: некоторые улыбаются, когда видят, как восходящее солнце отражается в окнах твоего дворца. Люди озлоблены потому, что они многое пережили. Пережили Зиму. Зная, какой она была для тебя, ты должен знать, что намного хуже она была для многих других. Потому что ты – король! Король в самом себе! Представь, насколько труднее тем, которые не являются даже простыми полководцами во многочисленных войсках своих чувств. А ты – король, и, может, это самое большое, чего ты достиг за свои тринадцать лет…
Ты! Мой сын, мой герой, мой король, моя совесть.
Но какой страшный ветер! Ледяной, поражающий насквозь, до костей. И вместе с тем – солнце, которое уже давно греет и согревает по-весеннему. Мысленно ты гуляешь, и тебе кажется, что ты кого-нибудь обязательно встретишь. Просто погода такая: ветер, солнце – сумасшествие.
Когда тебе становится холодно от этого сумасшедшего ветра, ты мысленно возвращаешься домой. Тебе всегда нравится возвращаться в этот дом, в эту квартиру, потому что в ней есть комната, и она – твоя. Ты возвращаешься не в квартиру, а в свою комнату. Одна ее стена занята книжными полками, у другой – твоя кровать, а у третьей – письменный стол… Знаешь, малыш, я помню этот письменный стол; на нем писалась та книга, которая вышла в свет, когда тебе шел еще первый год. Это очень старый письменный стол. Лак на его поверхности уже тогда, тринадцать лет тому назад, потрескался, и большой ящик выдвигался с трудом. Как хорошо было писать его!
Но что с тобой, мой бедный король? Ты удивлен и смотришь на свое королевство чувство. Почему тебе не дает покоя то чувство, с которым ты проснулся сегодня и которое преследовало тебя весь день? Как мне знакомо это чувство! Сколько раз, когда я просыпался утром, оно, именно это чувство, подсказывало мне, что в этот день я напишу хороший рассказ или закончу очередной роман! И вот такое чувство у тебя сегодня. Весь день… Что с тобой? Как будто ты выпил бокал хорошего вина; как будто ты прочел новое стихотворение, и оно поразило тебя; как будто ты вечером пойдешь на концерт и будешь слушать Моцарта или вечером сядешь на поезд и уедешь далеко, куда-нибудь; как будто тебя ждет твой «Париж», который ты любишь, хотя ни разу в нем не бывал, как и я…
– Что с тобой? Что-нибудь случилось? – спрашивает тебя мама, когда ты снова возвращаешься в своем кресле в кухню.
– Нет, – отвечаешь ты и снова возвращаешься в свою комнату. «Наверное весна», – думаешь ты и знаешь, что это правда. Опять весна! Весна в твоем «Париже», странная, сумасшедшая, и ты знаешь, что через месяц или больше зацветут каштаны на твоих «Елисейских полях»!
Уже вечер. Ты ложишься в постель, но не читаешь, а просто лежишь и смотришь в потолок. Завтра что-то произойдет, ты это знаешь, но не знаешь что. Ты выключаешь свет и готовишься спать. Я желаю тебе спокойной ночи, мой король. Я сегодня уже закрываю тетрадь. Знаешь, я пишу о тебе. Я хочу писать о тебе, потому что я знаю тебя. Я написал тебя, и я верю в тебя. Сегодня целый день мы были вместе, хотя ты не догадывался об этом. Мы были вместе, и вот этот день кончился, и ты уснул. Спокойной, ночи, герой. Спи. Завтра мы будем опять вместе. Я выпью бокал вина и буду смотреть на звезды всю ночь и охранять твой сон. Я не засну, я уже давно не могу спать. Ты, мой герой, не даешь мне покоя. Ты и еще весна.
Часть третья
20
До апреля 2003 года Арам Назарян возглавлял «Независимую радиокомпанию Дзорка», свое детище, свою гордость, размещавшуюся на втором этаже Дома радио, который всегда жужжал, как улей, даже в Эпоху Страшных Зим, то есть в 90-е годы. Дом радио был одним из тех редких мест не только в Дзорке, но и во всем районе тогда, где электричество не выключали почти никогда и где отапливалось. Здесь всегда было светло и тепло, и поэтому работники радио (наверное, и в Ереване тоже так было) чувствовали себя представителями высшей касты. Кто приносил сюда с собой электробритву и здесь брился, кто варил на электрической плите обед для семьи, кто – кипятильник, шампуни и мыл голову, а потом одалживал у подруги фен, чтоб просушить волосы… Не трудно догадаться, что в Доме радио вообще и в «Независимой радиокомпании Дзорка» в частности работники занимались своими профессиональными обязанностями лишь в «свободное время», и начальству приходилось закрывать на это глаза – ничего другого, собственно, начальству не оставалось делать, и поэтому в коридорах Дома радио очень часто в те же 90-е можно было услышать такой диалог: