Правда, раньше я подошел к трупам. Женщины, что за мною бежали, лежат обгорелые на пороге. Може, в трупах, в одеже запутались? А може, их немцы втолкнули назад?..
Зашел я в свою квартиру, взял одеяло, взял веревочки такие хорошие, взял простыни, взял полотенец штуки две, чтоб в случае, если я найду человека где своего, чтоб ему перевязку сделать. В кустах разорвал одеяло, накрутил на ноги, позавязывал и потихоньку подался.»
Буденичи
В Новом Селе Борисовского района, на Минщине. МИХАСЬ НИКОЛАЕВИЧ ВЕРХОВОДКА рассказывал о том, как весной 1944 года убивали его родных.
Человек характера мягкого, чуть ли не с женской лаской в голосе. Может, потому и помнит все так подробно. Как женщины. Рассказывал охотно, будто, наконец, дождавшись случая.
«.Два дня дождь лил. Ну, тут все вышли. Есть ни у кого не было ничего, голодный народ был. Посадились, солнце пригрело - все тут и посадились на месте.
А я сидел, не задремал, ничего. Известно, еще ребенком был. Гляжу: немец идет. Я только сказал:
- Ай, немец идет!.. Большой идет, с автоматом.
Моя сестра была. Брата убили тут же, на месте. Как я сказал: “Немец идет!” - дак сестра дала драпу в лес. Тут нашлась еще невестка - она тоже в лес. А дети - за нею.
Ну, а мы только повставали все. Стоймя стали.
Корова была привязана Он дал очередь в то место. Попало этой корове. Корова эта - по лесу. И повалилась. Как начала ногами. Пока она кончилась.
Он надумал - и ракету вверх - жах! Тут их аж черно стало. Повыбежали из лесу, окружили нас полностью, со всех сторон. Ну, хлопцы такие были
- крест [Свастика.] на рукаве и в черном одеты были.
Нас построили. Начали издевательства. Мужчин отдельно построили, а баб - отдельно. И начали лупцевать этих мужчин.
- Где ваше, бандиты, оружие?
Сюда подставит, под бороду. Карабин или черт его там знает. А я за юбку у мамы держусь. Я ж уже немного ладный был, первый класс кончил уже.
Так этих мужчин били, сколько им надо было, метров пятьдесят отогнали, лег пулеметчик. Минометчики легли с боков.
А у меня еще детский разум был - глядеть, как мина летит. Один лежит, а другой зайдет со стороны - швырь! Я видел это - мина летит и плюх там, свалится, туда, в березничек. Я то место знаю и теперь. Только теперь оно изменилось, конечно, много лет прошло.
Побили этих мужчин - бабы наделали крику. Пулеметами побили - куда ж они на чистом лугу денутся? Три пулемета. Как косанули! Там и мой брат был, Василь. Жена его с нами была и дети.
Прилетает один сюда, этот немец. Хотели нас в березничек, тут уголок один остался. Какой-то старший подъехал и говорит: “Нет!” Или как он там сказал. Они изменили план. Как стали из миномета бить - два
хлопца идут. Молодые хлопцы, може, им тогда по семнадцать было, по восемнадцать. Нас пока оставили. Тут плач. Тут дети эти плакали.
А я не плакал, как-то держался. Интересовался просто. И знал же, что на смерть иду!..
Добре. Занялись этими хлопцами. Били их, сколько хотели. Известно ж, люди при силе, а тут - бессильные. В этот березничек, где нам надо было лечь, этих хлопцев. Так вот как-то положили и прострочили их.
Сейчас подошел ихний этот, какой-то старший, видать, и говорит:
- На Буденичи! Ну, нас погнали.
Мы немного отошли, и этой нашей невестки старший хлопец прорвался. А младший, Генка, тот остался. Вернулся сюда, где нас брали.
А меня как брали с места, то там постилка была завязана: хлеба краюшка была. Я завязал за плечи. Дак он мне сказал:
- Сынок, не бери, он тебе не нужен.
Я на месте это и бросил.
Прогнали нас метров пятьдесят - выбежал ребенок. Шел сзади конвоир. Говорит. Старушка сзади шла, дак он ей говорит:
- Приведи его!
Пацаненка того. Она пошла. Если б умная старуха, дак она б за этого пацаненка да в лес. Черт бы за нею побежал. Мы тут начали б разбегаться. А она пошла, за ручку того ребенка и привела сюда, в колонну к нам. Идем дальше. Мать мне говорит:
- Сынок, лезь в куст.
- Мамочка, - говорю я, - штыком как даст!.. Пырнет все равно.
Я уже разбирался. Десятый год мне был. Или уже одиннадцатый. Я девяти лет в первый класс пошел: маленький был какой-то.
Я не полез в куст. Пригнали нас в землянки. В первую землянку пошли старухи какие-то. Мы отошли метров тридцать - уже эти первые - др-др-др! Горит. Кто в другую пойдет? Столбом стали люди. А у них палки были
- или они повырезали, или им давали такие, черт их знает. Лупцуют сзади там.
Гляжу: моя мать первая пошла в эту землянку. Ну, раз мама пошла, должен и я. Я за нею второй - шмыг. Она как шла - были две переборки, поленца такие. Кто-то картошку ссыпал, что ли. Она легла туда так вот как-то. _(Показывает.)_А я сел. Тут еще старушка. Или они вкидывали их - кто знает. Мы не видели. Може, моей маме первой попало, дак она и шмыгнула сюда. Налезло, налезло, налезло людей - дети и бабы старые. Я сел, и мне думка такая - тюк в голову: “Я знаю, что убьют, дак нехай с мамой убьют”. Он только стал в дверях. Что-то там стал копаться в автомате. Начал он лязгать, а я в этот момент - шусть за маму. Так вот
лег и слушаю, как в меня будет пуля. Еще не разбирался, - думал, что она будет, как червяк, точить, эта пуля. Може, я так минуту полежал. Он
- др-р-р! - начал стрелять. Пострелял. Только у нашей невестки, - а брата там убили, на лугу, - был дитеночек малый на груди привязан, дак тот только “ку-ва, ку-ва!” - закричал.
Все. Кончилось.
Приносит солому сюда, в эту землянку. Солома, слышно. Я ж то живой. Солому - шарах сюда и запалил. Дым этот тут пошел. Лежу я так вот, зажимаюсь. Сгорела эта солома.
- Е.т.м., не горит!
По-русски сказал. А так - лопочут по-немецки.
Добре. Сгорела солома, отошли, минуты две - гранату сюда. Граната эта разорвалась. Тут все это - поленья, бочка какая-то лежала, железяки -все на нас выворотило. В двери он туда попал. Те, что были убитые, тех поразрывало. Другую они вбросили. Но это я уже мало слышал. Как выстрел какой-то, как пистолетный. Я еще услышал это. Мать, не знаю, слыхала или нет.
Добре. Пролежали. Сколько мы там пролежали?.. Я слышу: мать дышит, живая!.. Я уже ее прошу:
- Мамочка, не дыши. - Так страшно ребенку, что я говорю: - Мамочка, не дыши.
Добре. Тут подходят, посчитали это: “Айн, цвай, драй, фир, зекс.”
Тут девки едут. Коровы мычат. Кажется, встал бы и пошел, если б только не трогали. Они отступали это уже. Немцы. На Усохи ехали. И полицаи с ними. Коровы мычат, девчата поют вовсю. А что за девчата, откуда же я могу знать? Я лежу. Я только услыхал, что земля - дух-дух-дух, дак я пробовал вставать. Мать не вставала. Я встану, только слышу: земля - дух-дух-дух.
Я говорю:
- Мамочка, идут уже опять!
Я все страху нагонял ей. И сам боялся. Я расскажу вам еще одно. Это я пропустил. Подходит до землянки этой, где убитые, говорит:
- Тут мины наведены.
А мне, малому, думалось, что это они еще и мины при этом навели. Я слышу. Какое ж тут расстояние? Я глядеть только не могу: не пошевелюсь никак. Это немцы не заходили, ушли. Сейчас приходят два немца еще. Люди побиты, гранатами. Все. А они там что-то - ляп-ляп чем-то. Железки. И сами с собой: “Гер-гер, гер-гер.” А дыхание-то мы не сдержим! Я лежу так вот носом в землю, а мать немножко боком лежала. Где ж тут сдержишь дыхание! Они задержались как-то долго. “Ляп-ляп-ляп!..” Мать возьми да чихнула. И один услыхал.
- Что-то дышит!.. - то по-немецки говорили, а то - по-русски: - Что-то дышит!
Другой чем-то, я не знаю, железо какое взял или палку, и засекли, в каком месте кто-то дохнул.
Мать эту катают. Ну, я за матерью вот так вот шевельнулся.
А другой говорит:
- Е.т.м., кто тут может дышать? Смотри - руки, ноги валяются, кто тут может дышать?..
Они то по-немецки, то по-русски говорили.
Добре. Я это слышал, малыш, лежу. Сейчас же они шмыг отсюда и ушли. Страшно им стало, что ли?..
Тихо стало. Все. Забегут, поглядят. Те, что ехали позже. Возчики это, что ли?
Лежим мы. Стало вечереть. Это к обеду было, когда нас оттуда, с места, взяли. Стало вечереть. Они, наверно, пост оставили в Буденичах, пулеметчика или двоих. Ну, и несколько партизан нарвалось на этот пост. Они тоже тогда, хлопцы эти, шли насмело и нарвались. Завязалась драка. Такая драка, что эти самые немцы - все оттуда начали в Буденичи садить.
А мы лежим. Все боялись это. Мама моя уже тут опомнилась. Говорит:
- Сынок, вылазь!..
А они опомнились, стали из пушек бить, из Усох или из Икан там.
Как попадет снаряд, сынок, дак и убьет нас. А у меня в памяти другое:
- Мамочка, они ж мины навели!
Я уж слыхал, как они говорили. Я ж не разбирался, что это за мины такие и как их наводят. Говорю:
- Мамочка, они - мины. Я взорвусь.
А она:
- Лезь, сынок, снарядом попадет - то и убьет.
Ну, я и вылез. По этим людям - граб, граб, граб - и перелез. Стал у косячка и гляжу, а немцы эти бегут. “Гер-гер-гер.” Сюда это. Уже темновато. Фонарь вот такой повесят, ракету - видно, хоть ты считай. А я у косячка спрятался, у землянки, и стою. И говорю:
- Мамочка, скорей! Мамочка, скорей!..
Ну, мамочка постарше, разлежалась. “Поднимусь, - говорила потом, -и повалюсь, поднимусь и повалюсь.” И мокрая. Мы ж мокрые от дождя. Потом расшевелилась.
Как только она вылезла - дак я и побежал. Просто ни страху никакого. Где ж тут - уже утекаешь да будешь бояться? Побежал и как раз попал в жито. Метрах в двадцати. В полоску жита. В жите я уже жду.
- Мамка, скорей! Мамка, скорей!
А она ползет да ползет. Я пожду ее и дальше. А она меня и догонит. Выскочили мы опять на этот луг. Выбежали на пойму - видно: ракету эту повесят. А пулеметы режут, автоматы!..
Она говорит:
- Убьют.
Я говорю:
- Все равно уже, побегу я. Если ж меня убьют, дак ты сиди тут!..