* * *
Мы беседуем в светлой, чистой кухне. У окна тихо стоят две городские внучки, гости на каникулах, одна - подросток, другая - еще дитя. И дед сидит, КАСТУСЬ КАРПОВИЧ, хозяин. Он вернулся из сельмага, еще когда мы были с бабулей во дворе. От калитки приветствовал нас Веселым: «Здорово, хлопцы-протопопцы!..» Теперь вот он слушает, молчит, а потом и сам начинает:
«.Это Новый год был, если по старому стилю, в сорок третьем году.
Раненько приехали какие-то и тянут пулемет, - вот тут колодезь был, -все в белых халатах.
Мы сидим в хате. Печка - железная, жестяночка. Четверо детей у меня, малых: самая большая девочка ходила в шестой класс. А то все малые были. Ага. И слышим: стреляют с того конца. Коровы бегут по улице. Ага, а потом вот здесь, на углу, мой дядька жил родной, батькин брат. И вот этот дядька выгнал корову сюда на улицу. Он - раз, застрелил!..
Женка дядькина гвалту наделала. И женку застрелил тут. Потом - двух девок. И девок обеих застрелил. Тут же в воротах. Я и говорю, что это людей бьют. Ага. А потом они в другую хату. Только зашли - в хате стреляют. Ну, а мы сидим так. Потом и в третью зашли - тоже стреляют. Ну, все!
А потом - раз - приехала легковая машина. Вылазит один, уже без халата. Ну, офицер, “комендант” они называли его. Ну, тут они все прибежали уже, собрались, дак он им скомандовал, чтоб не убивать уже, значит, остальных людей. А согнать в одно место.
Они прибежали ко мне и говорят:
- Идите к коменданту.
А я говорю:
- А что - с детьми, брать мне детей?
Дак он махнул рукой: как хочешь, хочешь - бери, хочешь - не. Они знают, что все равно это. Ну, мы собрались с бабой и пошли.
Я говорю:
- Вы, детки, сидите, грейтесь у печки, мы придем, тогда заберем вас.»
Дальше старик, повторяя рассказанное женой, говорит, как тот немецкий комендант допрашивал его, бывают ли тут партизаны, и не застрелил, как застрелил того соседа, который сказал, что партизан не видел.
«.Дак немец мне, - дальше рассказывает дед, - приказал гнать коров в тот конец деревни.
- А там, - говорит немец, - мы еще людей наберем и погоним всех коров в Осиповичи, потому что тут партизанский лагерь, вы тут снабжаете партизан. А деревню мы вашу уничтожим.
Так вот сказал. И я погнал этих коров.
А там моя сестра жила. Забежал я в хату к сестре. Забежал: убитые все дотла!.. Свекровь, она, муж и дитенок, человек четыре души.
Они приходят, гады, и командуют: “Ложись тогда вот так - в голову каждому стреляют, вот, поубивают, все.”
А кто так и остались. Вот и Неверовичева напротив - хлопец был на печи, постилкой накрылся, убили сестру, убили мать и отца, а он остался, и теперь живой. Он в Бобруйске работает. И в том конце так же это было.»
Этой семье и еще некоторым повезло. Сорвав зло, каратели сказали недобитым:
- Можете ехать в Татарку, в Замошье, в Осиповичи. А если тут кого изловим - значит, будем убивать. А деревню сожжем всю.
И сожгли.
* * *
МАРИИ ГЕРАСИМОВНЕ МИХАЙЛИК было тогда, в январе 1943 года, восемнадцать лет. И ей тоже удалось спастись. Однако же. Но лучше пусть расскажет она сама.
«.Было темно. Они окружили село и давай стрелять. Мама говорит:
- Дочушка, стреляют, вставай!
Я говорю:
- А что, партизаны?
Она отвечает:
- Партизаны.
Посматриваем мы в окно. Идут в белых халатах. Мать говорит:
- Поотставали, а теперь стреляют.
Потому что ночью они ж были у нас, партизаны. Думаем, что ищут они один другого. Мама говорит:
- Сходи воды.
Я иду воды в колодезь, а они - это немцы - вернули назад:
- Ком в хату!
Я вернулась.
- Мама, они не пустили воды. Идите вы.
Маму тоже вернули.
А начали они бить с того конца. Я говорю:
- Мама, да там же что-то горит уже.
- Ну что ж, - говорит она, - горит. Иди корову подои, а то коров забирают, курей бьют.
Ну, я пошла, подоила корову. Тогда мама говорит:
- Курей бьют. Помани в хату курей.
Ну, и сидим в хате. Пришел племянник мой. Спрашивает:
- Были у вас партизаны?
Мама говорит:
- Были, дала им повечерять, хлеба, молока дала, и ушли.
Разговариваем. А тогда она говорит:
- Детки мои, глядите, Прохора ж у нас убивают!..
Это по соседству, через окно мама видит. Еще сестра моя с дочечкой была у нас. Мама говорит:
- Глядите!..
А там три выстрела - и девочки на истопку полезли.
Ну, и тут же к нам пришли. Мы стоим все около печки. Вот так рученьки посжимали, а печечка горит. Ну, пришли. Высокий, высокий пришел, в очках. Вот, кажется, я и теперь его вижу, узнала б. Как пришел, так хату и раскрывает. За меня:
- Иди корову выпущай! А брата - на улицу.
Пошла я корову выпускать. А она ж не идет. Тоже боится, корова, аж на стену лезет. Я во двор из хлева вышла, а он меня как швырнет - дак я и полетела. Ручкой автомата ворсанул. Два раза. Первый раз я не полетела, дак он в другой раз.
Мама из хаты выходит. Мама как вышла, маму он и шахнул - всю вот тут шею продырявил, и все вот это отвалилось. И мать моя тут же и легла.
Он и ушел. Еще мне вот так ногой дал, и нас на улицу - корову гнать. Я эту корову на улицу вытурила. А там старик один, - он помер уже, -стоял. Корова стояла, а он так вот корову обнял. А его так били, так били!..
А я своему брату:
- Мой братка, говорю, мой братка, все поскрывались, а мы, говорю, вот и попадомся. Не спрятались, и все наше и пропало, браточка. Погибнем мы.
Ну, и стоим, куда ж идти, стоим среди улицы. Нема нигде никого - ну, ни души! Всех уже перебили.
Подходим вот сюда, на край, на краю стоим. А тут немцы лежат с этими пулеметами. Нам некуда. И идут они к нам.
- Ну, говорю, братка, погибнем мы. Давай утекать, чтоб утекающих нас, чем так.
Они пришли и говорят:
- Не удирайте, а то поубиваем. Погоните коров и поедете в Германию.
И другой подошел, тоже по-нашему разговаривал!
- Сколько вам лет?
Я говорю, что восемнадцать, а брату - четырнадцать.
А я вышла, правду вам сказать, только галоши на мне были, так вот, на босую ногу, и так вот - голая. Ничего на мне не было. Я говорю:
- Ну, давай убегать, Иван!.. - своему брату.
А в хате, что напротив, у них там деток было никак семь или восемь. Дак там крику! Так кричат, так кричат - слышно!..
Ну, все - бежим! Ну, и побежали в лес, через чащу по болоту. А снег -вот так, до пояса. В болото влезла уже на ногах у меня ничего нет. А они по нас - так дают, так дают, вы поверите. Но пуля в нас ни разочку не попала!..
Мы легли в этот снег, полежали, потом встали и сидели в лесу до вечера, пока не смерклось.
Нашли место партизанское: там они, видимо, ночевали - жарок еще был, еще висели веревочки. Он те веревочки взял, что партизаны оставили, а у него лапти были и онучи, дак он и мои обмотал ноги. А за ночь у меня ноги вот такие были, обморозила. Вот поглядите - и сегодня пальцев нема. Мы там побыли, переночевали. Я уже идти не могу. Брат мне две палки выломал.»
За славным житом - спокойная деревня. А в деревне этой убили в тот снежный день 297 человек.
Бобровичи
Полесье. Брестчина. На восток от города Ивацевичи. Озера. Лес, перелески. Буйная зелень лугов и полей. То солнце, то моросящая облачность, то снова погромыхивания и ливень.
Вместо деревни Краспица - просто лес, уже немолодой. И памятничек у дороги людям целой деревни. Вместо Типичиц и Вяды - ни лес, ни поле, ни луг.
Где были Типичицы, там стоят одинокие груши и чуть ли не до ужаса необычные, обгоревшие дубы, что будут доживать свой долгий век уже без людей. Сюда мы, сойдя с лодки, от озера добирались по глубокому песку, здорово затвердевшему после многих нынче гроз.
То место, где была прежде деревня Вяда, а теперь - лесок, трава и остатки деревьев, которые когда-то росли в садах и на улице, мы видели издали, с пригорка, на котором стоит одинокий обелиск со словами и цифрами.
Потом снова было озеро Бобровицкое. Несказанно ласковая серость теплой, почти совсем спокойной воды. Сплошь - пена после недавних барашков, бело-пестрыми на теплой серости полосками. Мы возвращались на стремительной моторке, над нами тарахтел вертолет геологов, знакомых председателю колхоза, который водит нас по этим местам.
Там, где прежде были Бобровичи, теперь растут молодые березы, буйствует трава. Из-под кочки выскочил заяц.
В новых, построенных на новом месте Бобровичах мы опять, как и в других селениях, как и вчера и позавчера, записывали рассказы уцелевших.
В глубинах народной жизни, в животворящей простоте ее точатся раны памяти, которые ничем не заживишь.
Вот и еще одна из этих народных ран.
Рассказывает Барбарка, шестидесятилетняя БАРБАРА АДАМОВНА СЛЕСАРЧУК. Говорит со странной и жутковатой усмешкой - будто страшную сказку, необычайно далекую, пережитую очень давно. Говорит временами почти совсем как сказительница - нараспев, с повторами, что не кажутся лишними, и по-местному - на трех или четырех языках одновременно: белорусско-украинско-русско-польском.
«.Это как нас били? Били. Даже тяжко рассказывать.
Хозяина прежде убили. Зажгли в клуне. Я так переболела. Четверо детей, пятым была беременна. Запалили часов в пять, под вечер. Немец пришел, выгнал. Один мой хлопец скотину пас, а трое со мной. Моя хата была тогда дальше, где теперь колхозный двор. Немец пришел, выгнал. Собрались мы в хате, баб пятнадцать. Бабы сидят, как бы овцы, в хате. Думали: може, немцы только мужиков побили, а женщин не будут бить.
Одна, Остапова мать, говорит:
- Нас живых запалят. Не захотел нас добить немец. Живых попалит.
А я вышла из хаты:
- Утекаймо, женщины, утекаймо!..
А две девочки у меня и мальчик. Оны, бабы, не схотели утекать, а я и пошла.
Немцы стояли, кругом сэло цепью обняли, тут цепь, там цепь, и по селе ходили немцы. Так много. Я вышла на кусты в Богатье. Я не думала жить. Я не думала жить, а думала, куб [Куб (диал.) - чтоб, кабы.] он не