глядел, куб нам от так черепа поснымало, куб мы свою смерть не видали.
- Бежим туда, куб мы не видали смерти! Где пуля в затылок или в плечи, - говорю, - нам попадет, то легче нам, а то так трудно дожидать вот, чтоб нас убили. Вот, чтоб мы видали свою смерть.
Никто не схотел, никто не схотел, а я взяла и сама побежала. Я побежала, начали бежать с Остапова двора, нашего суседа. От того суседа побежала, а уже людей пулеметом секут, и с того конца, и с того люди, падают, падают. Уже и ноги мои не побежат, куды уже мне бежать - взяла я, под сараем легла.
Так сарай, и так сарай, и так, а я легла за колодцем. Детей поукутывала лебедой, поукутывала, вот и лежу я, и лежу. А уже немцы там или полициянты, только воды напьется да: “А-а-ах!” - скажет. А я лежу, лежу, лежу. Пули свистят, летят. Ну, меня убило! Слышу: не, ниц [Ниц _(польск.) - ничего.] не больно. И лежу, и лежу.
И вот дети мои. Мальчик - два года было Василю. Не заплакал! Маленький: два года, неделю было на третий.
- Мамо, - говорит, - утекаймо, утекаймо! Нас, мамо, не убьют!
- Ох, говорю, сынок, сейчас бежать перестанем, откинем ноги в ту сторону и в эту, расстанемся с белым светом, святое воскресенье. Зара [Зара (диал.) - сейчас.] поубивают, зара.
- Не, мамо, нас не убьют!..
Это ж два года! О, он и сегодня слесарем у меня на ГРЭСе работает. Такой человек!.. А та девочка, шести лет, говорит:
- Вот видишь, мамо, даже мальчик каже, что нас не убьют. Убегаймо!
Вот и побежали. Под сараем легли.
Вот так, темнеть стало. Как огни, лампы зажигают. Лежим. Немец один сарай подпалил. Спичкамы. Еще один - вижу я - спичкамы. В синей одежде два немца стоят. Лежу, лежу, лежу. С детьми лежу, лежу и -молчат! Это так вот - абы мне не погибнуть или что?
Малый хлопчик - и не заплакал! О!.. И так вот лежу! А там горит крыша. Сгорела. И немцы стоят, двое. Будто столбы синие. И стены начали гореть. И начала уже земля гореть. Это у самой земли трава та начала гореть. А я в середине лежу. И студова мне печет, и студова. Это благодаря, что, бывало, ткем сукно из овэчок, валяное. Так, было, пальто надела. А если б я в кофточке была - сгорела б. Только платок скинула -косы все обсмалились. А тут вот мое пальто шкварыцца, горит, а я его то песком, то так. Девочка - четыре года - визжиит! - спэклася. А я уже то так, то так. От-от-от погыбаю! От я погыбаю. А воны стоят немцы. Не хотела, чтоб убило меня лежачую. Вот тянет меня немцу показаться, чтоб меня уже это убил. Уже нема спасенья - печет. Нехай, думаю,
убьет. Только встану на немца идти - о, два стоят, - дети завизжали, а я
- бух, упала. Так и лежу. Упала уже я и лежу.
И так вот помаленьку, так вот и гляжу: чи воны пошлы, чи не. Уже начало вот-вот гореть полымя, и оттуда, и оттуда. Смотрю это - ушли, ушли немцы. А я еще минуточку полежала, думаю, нехай дальше отойдут. А я за одежу всех детей, как взяла и дернула дальше, в конец огня. У-у-у!..
Лежим на лужке Остаповом. Уже так вот трясло, трясло сильно нас, о!.. А я уже думала: “На всей деревне одна я осталась”. Давай я уже браться за детей, то однэ сюда посадила - два года, а то - четыре года девочку -сюда, а там еще сзади идет. Пошла, пошла, пошла.
А куда вот я?
Вот, на выгоновскую дорогу целюсь, к Выгонищам. Куды мне, думаю, деться? Моя мать из Выгонищ. Думаю: там у меня дядька е. Може, возьмет меня? Потому что и добить могут нас, уже думаю, в нашей деревне. Може, надо уже нас повыбить. “Партизан!..” Може, засчитали уже, что в сороковом году в колхозе были. Говорили же на нас: “коммунист!..” Може, нас за это добивають. Вот!..
Уже взяла я, пошла, пошла к Выгонищам.
Не дошла.
Сяду где-нибудь на пенек. Иду, иду. Как упаду - как полетят мои дети через голову все! “А-ах!” - только голову почешут. И не плачут. Вот горе узнали!..»
* * *
В рассказ женщины врывается очень недавнее воспоминание. Сегодня утром в городском поселке Телеханы услышанные слова. Скупые, мужские. Колхозник-пенсионер Андрей Евхимович Куратник говорил:
«А сын у меня остался. В трупах. Мать моя, когда расстреляли, упала на него и так немного закрыла. Ранили хлопца в бок. Отполз он метров пятьдесят от ямы и заснул. Назавтра пришли - еще пять выстрелов по яме дали. А он столько дней пролежал в стожке. Девять годов было. Не пивши, не евши. Партизаны нашли его, мне сообщили.»
Тетка Барбара говорит дальше.
«.Дошли мы до Выгонищ. Уже воскресенье. Другое воскресенье наступило, та неделя прошла. Пришла я, а уже моего дядьку, моей матери брата, застрелили.
“Вот, думаю, и пожаловалась, вот он меня и пожалеет.”
Жена дядькина и говорит:
- У-у-у, уже так тебе, може, и не надо жить на свете, уже тебе самой в огонь надо бежать. Детей у тебя много, да ты беременная еще - куда тебе на зиму глядя!..
Сами в лес выезжали, хоронились, а меня не брали. А я в той хате лежу да уже, как мы по-старинному, помолюсь:
“Дай мне, Господи, сладкий сон! Или уже, если жив я останусь, или чтоб я не слыхала, чтоб я уже погибла с этими детьми, заснула уже навек.”
Вот уже партизаны вышли оттуда, с Березины, сильный, сильный отряд. Из Вяды был знакомый человек, поговорил со мной, поговорил:
- Не бойтесь, говорит, не допустим немцев, чтобы вас убивать.
...В Великой Гати квартеру нашли. Стали палить и Великую Гать. Это уже и я тогда в партизанах была. Сидела, сидела, сидела, траву сушила, деток травой укутывала. Здоровье потеряла, ревматизм достала. Вот как!..
Детей порастила, порастила. Пошли по государской работе всюду. И дети по свету, а я - себе. Вот спасибо, пенсию дают уже. Овец доглядала, тысячи овечок выходила, десять лет на ферме стояла. Дети работали.
Вот все свое страдание пересказала. Може, я и лишнее что сказала? Я неграмотная. Извините.»
В лесу
Рассказывает ГАННА ПАВЛОВНА БУРАК. Лисна Верхнедвинского района на Витебщине.
«.В лесу мы там с неделю просидели.
Муж говорит:
- Поедем мы ближе к дому. Там один сосед, говорит, переехавши, дак они в деревню ходят, картошки приносят, зерна приносят, мелют, болтушку варят, лепешки пекут. Вот и мы, говорит, поедем туда.
Ну что я, я ж одна не упрусь, что я сделаю одна с двоими детьми? Ну вот, приехали - наложили воз сена, повез он, и дочка поехала с ним.
- Я, говорит, пойду домой, може, принесу картошки!
Ну вот, они поехали, а я осталась так с детьми своими. Приехал, последний воз сена наложили. Он мне говорит:
- Нехай ребяты едут со мной, а то последнее будем забирать, дак некуда буде им сесть.
Там и кадушки были с жирами, там все было. И некуда будет сесть. А по озеру идти - уже было верховодье по льду, вода большая.
- Ноги, говорит, замочат, а где они тогда будут сушить, негде будет сушить.
Ну, а я думаю: неужели ж он чтобы хуже хочет? Я взяла этих ребят, усадила ему на сено, они и поехали. Он говорит:
- Приедем, сгрузим, а тогда или я, или Клавдя к тебе приедем.
Ну, вот они и поехали, а я осталась. Жду, жду, жду - их нетути. И солнце зашло - все нет, и темно стало - все их нет. Я уже - в панику, плачу. Что уже, значит, давно нетути, что уже их нет. Пошла к соседу, стала рассказывать. Они говорят:
- Ясно, что их нет, уже их немцы уловили, там бы они не сидели.
Ну и вот, утром, чуть свет, прибегает этот мой старший хлопчик ко мне. И говорит:
- Мамка, нас немцы уловили. И дедушку уловили, говорит, и Витю, и там, говорит, Кузьму с ребятами уловили, старуху одну. А я это пришел, потому что нашли двух коров и приказали одну корову мне вести, а другую - другой девочке. Ну, я, говорит он, думаю: “Буду вести эту корову до болота, а тогда, говорит, за сани привяжу, а сам - в лес”. Едем тихонечко, привязал за сани, а немец назад не глядит. Привязал эту корову - и ходу в кусты, и побежал. И эта девочка побежала за мною.
Побежал, говорит, под дерево и повалился, и лег. Отец мой был глухой, а меньший хлопчик говорит ему:
- Дедушка, а нашего Шуры уже нетути.
И плачет. А немец говорит:
- Не плачь, мальчик, завтра будет и Шура вместе, и мамка будет, все будете вместе.
Ну и вот, говорит, он очередь из автомата пустил, этот немец, как раз в ту сторону, где мы лежали, в то дерево. Если б, говорит, на одну четверть ниже, он бы, говорит, убил бы меня. Две пули попали в ту сосну.
Ну, тогда они уже постреляли и поехали, а он, хлопчик, знал, что там на острове двое мужчин копали землянку себе, ну, вот он и побежал туда: може, их там найду, говорит. Прибегает туда, а они, говорит, коней выпрягли, покуривают в преспокойности. А я как закричу им, говорит:
- А, дядечки, скорей будем утекать! Уже немцы, говорит, уловили и повезли и дедушку, и Кузьму, и ребят!..
А они скоренько запрягли, один, говорит, дядька взял меня к себе на сани, в ноги ущемил, и, как могли только эти кони бежать, так они их гнали. Выскочили на озеро. Уже на середине озера, и немцы с этими людьми на озеро выехали и начали из пулемета по ним стрелять. Но они уже их не доставали, только этими осколками, льдом обсыпали их. Тогда они выехали к берегу, поставили автомат. не, пулемет, и стали по ним стрелять. Но уже их не доставали, они уже далеко были. Ну и вот, они уже тогда поехали к нам, и так вот он уже ко мне пришел и рассказал, что там случилось.
Тогда я соседям говорю:
- Ну, раз их уже сегодня уловили, то завтра нас уловят. Они сюда придут.
Ну, и так получилось. На зорьке они пришли к нам, эти немцы.
Нас много там собралось. Ну, не могли никак вопрос решить.
Один говорит:
- Поедем за озеро, за Лиснянское.
А другой говорит:
- Не!..
И тут слышим из-за горы шорох какой-то. Изморозь большая была, и шорох большой. А людей много, не добиться толку никак.
Кричат:
- Тише, тише! Хоть узнать, какой звук!
Вот тогда несколько хлопчиков побежали на гору, и я в том числе побежала на гору, и мой хлопчик, этот больший, побежал со мною. Ну, человек нас десять и побежало. Только мы на гору взбежали - и