Вдруг шорох в дверях заставил Синь-Хо быстро обернуться.
В дверях фанзы стояла Уинг-Ти, оцепеневшая от ужаса... Бедная девушка даже не кричала: страх парализовал её волю...
Синь-Хо, как тигр, кинулся к ней, грубо схватил её за плечо одной рукой, тогда как другую — с ножом — занёс над её головой. Уинг-Ти даже не вскрикнула. Волнение было так велико, что она была не в силах совладать с собою и лишилась чувств.
Это спасло её...
Что-то похожее на жалость мелькнуло в бесстрастных глазах посланника Дракона. Он сообразил, кто эта молодая девушка, и рука с ножом опустилась сама собой, словно кто-то пригнул её к полу. Ясно было, что у Синь-Хо не хватило духа на новое Злодеяние.
— Нет, нет! — пробормотал он. — Пусть живёт эта маленькая дочка Юнь-Ань-О! Я не хочу её смерти... Но как мне быть? Я не могу оставить её здесь, она меня видела... Она знает меня... Так вот что тогда!
Он взвалил девушку быстрым движением себе на плечи и затем, поджёгши сложенный им костёр, быстро выбежал из загоревшейся фанзы и скрылся в темноте ночи...
Огонь быстро принялся за ужасное дело разрушения.
Когда дети несчастного Юнь-Ань-О увидали страшную рану на горле своего старого отца, они только переглянулись, но не обмолвились ни словом. Ничего даже мало-мальски похожего на волнение не отразилось на их лицах.
— Ишь истуканы! — заметили в толпе в их адрес, но и это не произвело на них впечатления.
Они молчали, будто думая какую-то долгую, но упорную думу. Потом они все принялись осматривать на месте пожарища и скоро нашли нож, забытый впопыхах посланником Дракона.
— Тянь-Хо-Фу, ты видишь это? — спросил старший из парней.
— Вижу, Чи-Бо-Юй!
— И знаешь, чей это нож?
— На нём знак Дракона!
— Тогда мы можем отыскать убийцу нашего отца и отомстить ему за него и за сестру нашу...
— Мы должны отомстить, брат! — как эхо, ответил Тянь-Хо-Фу.
— Только пока никому об этом ни слова... Иначе мы погибнем, не достигнув своей цели... Слуги Дракона всесильны, а здесь был самый всемогущий из них... Так, брат, помни!
Всё это они говорили вполголоса и с самым бесстрастным видом. Зинченко, меж тем, несколько пришёл в себя. Ужас, вызванный злодеянием, прошёл и сменился негодованием. Честный казак теперь был уже вполне уверен, что виною всему был не кто иной, как образина, которого он так легкомысленно упустил на Мандаринской дороге накануне. «Уж попадись ты мне только, треклятый, в руки, я те задам кузькину мать!» — сетовал Зинченко, но, в то же время соображал, что подозрительного китайца теперь вряд ли удастся не только поймать, но даже увидать. Ветра в поле искать было нечего... Даже и думать о поимке убийцы не приходилось...
И на Николая Ивановича вид зверски убитого старика произвёл самое тяжёлое впечатление. Теперь он себя обвинял, что вмешался и это дело и до некоторой степени являлся виновником того, что подозрительному китайцу удалось ускользнуть от Зинченко.
«Нужно будет непременно сделать об этом самое подробное донесение! — думал Николай Иванович. Без сомнения, тут кроется что-то далеко не обычное... Здесь тайна, может быть, очень и очень важная!..»
Весьма скоро ему пришлось убедиться, что он нисколько не ошибался.
К полудню уже был известен перевод доставленного Зинченко воззвания. В городе только и говорили о нём. Послание Дракона комментировалось на все лады, но никто не хотел думать, чтобы крылось под всем этим что-либо серьёзное.
— Э! Каждый-то год в Китае такие вспышки случаются! — говорили артурцы. — Ничего только особенного не выходит из них. Не в первый раз...
— Это всё против миссионеров движение народа...
— Именно! Да и то сказать, эти господа, что осенние мухи: как от них ни отмахивайся, лезут с назойливостью...
— Попятно! У всех миссионеров Запада цели не просветительные, а политические: они только расширяют своё влияние, подчиняют себе Китай, воображая, что таким путём можно овладеть этой махиной... Поплатятся они за это...
— И всё-таки идут!
— Посылают — ну и идут! Жаль только, что из-за них роняется имя европейца в понятии китайцев.
— Но теперь эта вспышка обещает быть серьёзной... Этот призыв...
— Что же? Он нас, русских, не касается... Китайцы никогда не считали нас врагами...
— Чем, однако, всё это кончится?
— Обычно! Пошлют несколько судов в Пей-хо, погрозят пушками, вот мандарины сейчас же и пойдут на все уступки... Так бывало всегда...
Такие разговоры шли в городе.
Несмотря на явные признаки надвигающейся грозы, все были как-то странно спокойны, будто никому в голову даже не приходило, что сонная махина может проснуться и наделать всевозможных бед.
Китайское население Квантунского полуострова держало себя с виду совершенно спокойно. Не замечалось никаких признаков брожения. Смерть Юнь-Ань-О не произвела никакого впечатления, об этом случае даже говорили мало. Старика похоронили на его поле и, согласно китайским обычаям, считали его ещё «живым», что должно было продолжаться целых три года. Только сыновья старика ходили всё более и более удручёнными. Очевидно, их тяготила какая-то дума. Когда оба молодых китайца были одни и не опасались того, что их могут подслушать, они вели шёпотом долгие таинственные разговоры, в которых часто поминались имена их отца и сестры...
Между прочим, они стали чуть ли не постоянными гостями у Николая Ивановича, но пока что всё ещё не решались посвятить его в свои планы.
Однако не все в Порт-Артуре были так спокойны. «Власть имущие» уже знали, что в Китае подготовляются серьёзные события, и энергично готовились к ним. В порт-артурскую гавань стягивались суда тихоокеанской эскадры, производились частые учения войск, но гром всё ещё не был слышен, хотя приближение грозы с каждым днём чувствовалось всё сильнее.
IXСРЕДИ КИТАЙСКИХ ПАТРИОТОВ
понец Шива, лучше чем кто-либо другой, знал, каково положение дел, в то время когда европейские дипломаты чувствовали себя совершенно спокойными в стенах своих игрушечных домиков в улице Посольств. Недаром же он жил в Пекине с самого окончания японско-китайской войны, недаром он прекрасно знал китайский язык и, главное, недаром был сам таким же природным азиатом, как и китайцы. Оп, конечно, не мог проникнуть за стены Запретного города, доступ куда был возможен даже не для всех мандаринов и иных высокопоставленных лиц, но зато он знал, что во дворце богдыхана чуть не ежедневно происходят продолжительные совещания, на которые собираются все высокопоставленные сановники Пекина и главари бесчисленных китайских сообществ.
Запретный город, где живёт «сын Неба», весь утопает в бесчисленных садах и аллеях. В тени их везде понастроены сверкающие золотом дворцы, павильоны, террасы и галереи. В садах всюду пруды, около них искусственно созданные гроты, мостики, лёгкие и необыкновенно изящные, рыбные садки, в кои напущены любимые китайцами золотые рыбки. Всюду необыкновенная восточная роскошь, ослепляющая глаз европейца, и, вместе с тем, необыкновенная простота в обстановке, ещё более усиливающая контраст. Дворцы Запретного города двухэтажные. Главная комната их — приёмная, посвящённая домашним богам и предкам. Остальные залы с неизменными кангами, которые могут служить в одно и то же время и постелью, и диваном.
Когда с наступлением ночи наглухо закрываются ворота Запретного города, в нём остаётся единственный только мужчина — это сам «сын Неба», богдыхан. Всё же остальные это участники общества «Лао-кун», или «старых петухов», то есть евнухов, которые и охраняют в ночное время покой своего повелителя. Так было заведено уже издревле, но полковник Шива имел самые точные сведения, что эта древнейшая традиция весной прошлого года подверглась жестокому нарушению. Незадолго до запора ворот в Запретный город тайно пробирались в императорский дворец члены великого совета, цунг-ли-яменя, министры, цензоры, командиры китайских и маньчжурских полков и главари особенно значительных сообществ: «И-хо-туан», конечно, «Хин-лу-дзе», то есть «Ослов, торгующих солью», и «Леу-минга», то есть нищих.
Последнее сообщество, после «И-хо-туана» самое влиятельное в Пекине. Шестая часть населения столицы Поднебесной империи принадлежит к нему, и каждый дом Пекина обложен особой податью в пользу «князя нищих», в получении которой он выдаёт квитанции за своей печатью. «Леу-минг» особенно сильно своей правильно поставленной организацией. Члены его — нищие, в сущности не что иное, как отчаянные грабители и воры; но в то же время они все непременные участники во всех китайских процессиях: похоронах, свадьбах и т.п., на которых исполняют роль «публики». Все они распределены на отдельные дружины, из которых каждая действует в своём строго определённом районе, и только квитанция «князя нищих» обеспечивает торговцам и обитателям безопасность от их нападений.
Что такое это общество по существу своему — доказывает уже то, что правительство в случае народных волнений всегда старалось привлечь нищих на свою сторону и часто с помощью только их одних избавлялось от серьёзной! опасности — столь велико их влияние...
В одну из ночей в главном павильоне императорского сада происходило тайное собрание — далеко уже не первое. Собрались китайские патриоты, и на этот раз, Как это было видно но их озабоченным лицам, собрание должно было иметь решающее значение.
Было около двадцати мандаринов, оставивших на этот раз всякую заботу о соблюдении каких бы то ни было церемоний, столь обычных в жизненном обиходе.
Впрочем, неё были сосредоточенно важны, тихи, страстных обсуждений вопроса не было — говорили только о том, что непосредственно касалось дела.
Это не были изуверы-дикари, какими принято считать всех без исключения китайцев с европейской точки зрения. Нет, это были люди, может быть, и не по-европейски, но, безусловно, развитые, хотя и со своим особенным взглядом на положение вещей. Достаточно уже того, что каждый из них был основательно знаком со всеми тонкостями учения величайшего из мировых философов — Конфуция, и знаком не в смысле познания одной только буквы, но и философской сущности. Большинство их не раз и подолгу бывало в Европе и достаточно насмотрелось на установившиеся там порядки, чтобы желать насаждения их и в своей стране. Кроме того, в каждом из собравшихся сказывалась выработанная целыми поколениями привычка повелевать и встречать в подчинённых беспрекословное повиновение. Мандарины спокойно выслушивали, ни на миг не перебивая, говоривших, спокойно, но твёрдо высказывали своё мнение, приводя в подтверждение ему свои доводы. Это было собрание государственных людей в полном смысле слова.