еков чего стоит! Он с длинноносыми церемониться не станет. Такую «соку с кокой» им пропишет, что всему китайскому небу станет жарко. А вот если там, на китайской дороге, не дай Бог, что выйдет, так нашим, что в Харбине, Телине да и в Хайларе самом, несдобровать. А на станциях, что все понастроены уже, там живому никому не выбраться — перережут, не китайцы, так хунхузишки эти самые перережут...
Словоохотливый подъесаул, тяжело вздохнув, вытащил кисет и, указывая на него Шатову, с большим чувством сказал:
— Дочка расшила... На намять!
Он опять вздохнул и принялся набивать трубочку.
Прошло уже довольно времени, и разведчикам давно пора было бы вернуться. Шатов обеспокоился не на шутку. Хотя он и был уверен, что казаки в руки не дадутся, но ему жалко становилось терять время, а, между тем, до возвращения разведчиков ничего нельзя было предпринимать.
Он уже начинал терять терпение, когда показался мчавшийся во весь опор казак. Это был Зинченко. Лошадь его была вся мокра, но не от пота, а от воды. Около самых начальников он так осадил её, что она присела на задние ноги.
— Имею честь явиться! — начал он было рапорт по обычной форме.
— Хорошо, хорошо, знаем! Что принёс? — крикнул ему подъесаул.
Зинченко едва дышал после бешеной скачки. Тяжело дышала и его лошадь.
Переведя дыхание, он начал доклад. По его словам, верстах в семи по Пей-хо китайцы устроили на берегу реки заставу. Они были осведомлены о движении отряда и приготовили ему грозную встречу. Их солдаты засели на противоположном берегу в прибрежной деревне. Вдоль берега были поставлены орудия, так что идти пришлось бы под ружейным и орудийным огнём. Миновать укрепление было нельзя, так же, как и оставить его у себя в тылу, стало быть, оставалось выбивать китайцев силон, а это не могло обойтись без значительных потерь.
— Ну что вы на это скажете? — спросил Шагов подъесаула.
— Что? Обойти их, шельмецов, а как наши подойдут да ударят с фронта, нам грянуть на них с тыла. Струсят и разбегутся... Чего лучше!
Шатов задумался.
— Ваш план хорош, — кивнул он. — Но как мы их обойдём?
Зинченко словно ждал этого вопроса:
— Дозвольте доложить, ваш-бродь... Обойти их — плёвое дело, потому что о нас они ничего не знают и не узнают.
— Как так? — вскинул на него Шатов удивлённые глаза.
— Дозвольте умолчать.
— Опять Чи-Бо-Юй с братом?
— Они самые... Они и брод указали, тут неподалёку. Ежели его перейти, да так не по дороге, а через поля, — прямо длиннокосым в тыл и выйдем. Я уже и дорогу знаю, да и товарищи...
— Где они? — спросил подъесаул.
— Я их в секрете по той дороге, что в обход идёт, заложил... За длиннокосыми, значит, следить...
— Ах ты!.. Да как ты без позволения смел? — вскинулся было на него начальник.
— По обстоятельствам дела... Прикажите, мигом сниму...
— Не надо, молодец! Дорогу в обход, стало быть, твёрдо знаешь?
— Помилуйте, ваш-бродь! Как же иначе! — обиженно воскликнул Зинченко. — Что я за казак был бы, если бы всего, что нужно, не разведал... Я к самым их линиям подобрался. Ничего, народ хороший. Жаркое дело может выйти.
— Ладно, ладно! Замолола мельница... Ну и что же, поручик? Идём, а?
— Конечно же! Если нам и не удастся обойти противника, незамеченными, то мы всё-таки отвлечём на себя его внимание… Идём, идём! Надобно только уведомить полковника.
— Непременно! Пишите-ка записку!
— Несколько минут спустя один из казаков уже мчался 378 с запиской назад. К главным силам отряда, а остальные, тихо снявшись с привала, уже подходили к броду.
Зинченко словно родился и этих местах. Оказалось, что он до мельчайших подробностей успел изучить путь. И он подвёл своих прямо к тому месту, где был брод.
Бесшумно начали сходить солдаты в мутную воду Пей-хо. На них неслись отвратительные раздутые зловонные трупы. С отвращением отталкивали их прочь солдатики, думая только о том, как бы поскорее выйти на противоположный берег.
Не одно мужественное сердце ёкнуло в груди, когда переправа была кончена.
Да и было отчего прийти в некоторое смущение. С переходом Пей-хо всякий путь назад был отрезан. Крошечный отряд шёл на противника, безмерно превосходившего его в силе. Больше вероятности было умереть, чем остаться живым. Но о смерти мало кто думал. Умереть были готовы все, но хотелось только, чтобы эта смерть принесла пользу делу, которое каждый из этих людей считал святым.
Творя крестное знамение, тронулись солдаты за своим командиром. Шли тихо, стараясь даже ступать без шума. Благо, на этом берегу Пей-хо росла трава.
У Шатова тревожно сжималось сердце, а дум не оставлял единственный вопрос: «Чем же всё закончится?..»
XXXVIIМАНЬЧЖУРСКИЙ ГРОМ
арвара Алексеевна не думала успокаивать родных, приукрашивая положение, когда рассказывала в письме, без всяких затруднений добралась из Владивостока до Хабаровска; а оттуда и до Благовещенска.
Всё на пути было спокойно.
— Представьте себе, — говорили попутчики молодой Кочеровой, когда узнали, что она едет из Пекина, — эти тамошние несуразные волнения сделали здесь совершенную пользу.
— Как ото? — недоумевала Кочерова.
— Очень просто. Край этот кишел хунхузами. А вы ведь знаете, что такое эти господа! Теперь их не видно и не слышно.
— Куда же они подевались?
— Вероятно, все ушли к Пекину...
— Итак, тут всё спокойно?
— О да! Ни малейших признаков волнения... Болтали было, но разве можно верить всякой болтовне?
— А на железной дороге? — даже не стараясь скрыть тревогу, спрашивала молодая женщина.
— Это на «Китайке»-то? Что же там может быть особенного? Слышно, что там и китайцы, и маньчжуры волнуются... но это не впервой уже. Разве им выгодно с нами ссориться? Железная дорога столько народа кормит и поит... А позвольте узнать, у вас на «Китайке» есть кто-нибудь близкий?
— Да, есть... муж!
— Где же он сейчас?
— Не могу сказать теперь точно. В Харбине или в Телине...
— Ну, так не извольте беспокоиться. Если что и выйдет, то до Телина никак не дойдёт.
Так в то время думал не один только собеседник Варвары Алексеевны, а и все обыкновенно столь осторожные, зорко приглядывавшиеся ко всему сибиряки. Они хотя и знали, что «за столбами» далеко не всё благополучно; но как-то без особой настороженности относились к происходящему.
На трёх участках Китайской Восточной дороги были три пункта, особенно переполненных русскими: Хайдар в западном отделении, Харбин — в восточном и Телии — в южном. Последний в одно и то же время был наиболее близким и наиболее отдалённым, а стало быть, и опасным пунктом Великой Китайской Магистрали. Далёк он был и от Уссурийского края, и от Приамурья, где постоянно собирались русские силы и где был оплот русского могущества на Дальнем Востоке; близок он был к конечному пункту Южно-Маньчжурской линии — Порт-Артуру, но по своему положению всё-таки находился совершенно в центре китайских владений, был окружён китайским населением. Да не таким миролюбивым и кротким, каким являлось население северного Китая, а грозными, воинственными маньчжурами, воителями по самому народному духу.
Михаил Васильевич Кочеров по своим подрядным делам постоянно был на участке пути между Телином и Харбином. Но подряды были настолько выгодны, что когда появились в местном населении первые признаки брожения, он и не думал оставлять дела и спешить в более безопасные пункты.
— Э, мы — русские! — часто говаривал он. — С нами Бог! Он не попустит, китаец не съест.
Впрочем, и другие русские в Телине были того же мнения. Край волновался. Из-под Пекина приходили вести одна другой тревожнее. Но в грядущую опасность никто не хотел верить.
— Ничего, с нами Бог! — беззаботно говорили все, когда приходили вести о появлении многочисленных шаек хунхузов.
В самом деле! Хунхузы! Вот какая невидаль!
Отношения между русскими Телина и китайцами продолжали оставаться дружественными даже тогда, когда разыгрались известные события под Таку и Тянь-Цзинем.
— Шанго! Доброго здоровья! — с улыбочками восклицали китайцы, встречая русских, и при этом в знак особенного удовольствия поднимали вверх большой палец.
Русские добродушно отвечали на эти приветствия.
И вот в Телине стали появляться «первые ласточки», предвестницы грядущих грозных событий.
Телии был маленький, чистенький, совсем не на китайский лад городок. Его исконные обитатели, невольно подпав под русское влияние, завели у себя чистоту в городе, хотя и не образцовую. По улицам Телина можно было не только пробираться, но и гулять. Это уже свидетельствовало о некоторой степени благоустройства города.
Однажды, освободившись от обычных занятий, Михаил Васильевич вышел из своей главной конторы, намереваясь навестить кое-кого из знакомых.
Молодой Кочеров был типом русского богатыря. Высокий, статный, с широкой выпуклой грудью, с плечами, о которых говорят, что промеж них косую сажень уложить можно, он казался великаном среди малорослых китайцев. Весело посвистывая, он большими шагами шёл по главной улице Телина, направляясь к железнодорожной станции, где рассчитывал застать нужных ему людей.
На душе у Михаила Васильевича было легко и весело. Дела шли хорошо, подряды приносили большие барыши, но не это, главным образом, радовало молодого человека; он жил под влиянием ожидания скорого свидания с женой. Его дела в Телине подходили к концу. Он рассчитывал перебраться в Харбин, где уже и оставаться до тех пор, пока Великая Сибирская Магистраль не будет совершенно закончена. Бродячая жизнь порядочно ему надоела, и лишь только явилась возможность зажить своим домом, Михаил Васильевич спешил устроиться на семейный лад.
«В Харбине чудно жить можно! — думал он. — Варя у меня хозяйка, каких мало. Дом сумеет поставить, как следует. Заживём полной чашей. У стариков в Пекине Лена останется, она скоро замуж выходит, со стариками молодые будут жить, так им Вари и не нужно совсем. А мне здесь тяжело: не холостой, не женатый!»