а, игравшие на гармошке «Интернационал» по знаку дрессировщика Владимира Дурова. Дрессировщик не сразу согласился на авантюру американцев, но потом, отхлебнув виски из подаренной бутылки, заявил, что достаточно трех репетиций в Спасо-хаусе, чтобы его животные исполнили задуманные трюки. Правда, трех дней животным оказалось мало, чтобы выучить гимн Америки. Наступил день приема. Разодетые гости собрались в большом зале, выключили свет, и все увидели, как из противоположного конца появилась елочка с зажженными свечами, – это морская львица Люба в темноте несла ее на своем носу. Морские львы Миша и Шура несли поднос с бокалами и бутылку шампанского. Дуров к тому времени уже успел пропустить рюмку-другую.
М.А. Булгаков
Пока морские львы выполняли цирковую программу с игрой на гармошке, Дуров продолжил употребление спиртных напитков, выпив шампанское, чем поставил себя в трудное положение, и решил сесть, сразу заснув. Оставшиеся без надзора звери разбежались. Если Шуру удалось поймать, то Люба подалась на кухню, устроив там полный разгром, все попытки посольского повара отбиться от нее сковородкой оказались тщетны. Лишь появление ассистента Дурова помогло, в конце концов, загнать животное в грузовик – ее заманили рыбой. Туда же отправили и Мишу. Погрузили и Дурова. Больше в посольство на вечеринки ни его, ни морских львов не звали.
Посол Буллит решил усилить впечатление от аттракциона с морскими львами и велел устроить новый праздник уже для всей светской богемы, такой, «который превзойдет все, что Москва когда-либо видела как до, так и после революции». Быть может, сам Сталин придет, не говоря уж о Станиславском и Булгакове – хорошем друге Буллита, пьесу которого «Дни Турбиных» он посмотрел во МХАТе раз пять и водил в театр чуть ли не все посольство. Главное, чтобы это было здорово и необычно, как в случае со львами, но еще интереснее. Другие посольства в таких случаях обычно приглашали певцов из Большого театра, американцам этого показалось мало – они решили организовать «Весенний фестиваль», и опять со зверями и птицами, взятыми напрокат в Московском зоопарке.
Исторический прием состоялся в Спасо-хаусе 23 апреля 1935 года. «Это был чрезвычайно удачный прием, достойный и в то же время веселый. Мы достали тысячу роз в Хельсинки, заставили до времени распуститься множество березок и устроили в одном конце гостиной подобие колхоза с крестьянами, играющими на аккордеоне, с танцовщиками и всяческими детскими штуками – птицами, козлятами и парой маленьких медвежат», – рассказывал Буллит президенту Рузвельту.
Козочек поначалу хотели взять в подмосковном колхозе, но они так специфически пахли, что не помогли ни американский шампунь, ни французские духи. Тогда директор зоопарка дал профессиональный совет – достать не домашних коз, а горных. Так и сделали. Полдюжины коз посадили в импровизированный скотный двор у буфета. В зоопарке попросили также дюжину петухов, золотых фазанов, длиннохвостых попугаев и сотню маленьких птичек – ткачиков. Эти ткачики, выпущенные из клеток и непрерывно чирикающие, должны были создавать райскую атмосферу во время приема. Колхозников в этом вертепе изображали чешский джаз-банд из «Метрополя» и цыганский оркестр. Интерьер «Фестиваля весны» дополнял выращенный по совету ботаников Московского университета полевой цикорий на мокром войлоке – из него получился настоящий луг. Лес изобразили выкопанные в саду березы, позеленевшие уже к началу праздника. Художественным оформлением зала занимался Камерный театр, возможно, что и сам Таиров.
В день приема все посольство при полном параде во главе с Буллитом встречало гостей. Сталин, конечно, не пришел, зато пожаловала вся политическая элита: Ворошилов, Каганович, Бухарин, Егоров, Тухачевский, Буденный, Радек с бакенбардами, нарком Литвинов с женой и многие другие, общим числом до пятисот человек. Здесь и творческая богема: Мейерхольд и Райх, Берсенев и Гиацинтова, Таиров и Коонен, Немирович-Данченко (без Станиславского), Булгаков с женой, Лепешинская с балеринами, мхатовцы, артисты Большого и Малого театров, Кольцов, Бабель, Афиногенов, Леонов, Прокофьев и другие. Все собрались, спектакль начался. В зале погас свет, и на потолке зажглась луна в окружении звезд. Весеннюю зарю в три утра, ко всеобщему веселью, прокукарекали петухи, один из которых вырвался из клетки и уселся на блюдо фуа-гра из Страсбурга. Его кое-как отогнали восвояси. Медвежонок из зоопарка забрался на спину Радеку, тот не нашел ничего лучшего, как отобрать у него бутылку молока и заменить ее шампанским «Мумм Кордон Руж». Опьяненный медведь распоясался и, сидя уже на плече у Егорова, срыгнул ему на китель с орденами. Егорову пришлось переодеваться. Прием продолжался ночь напролет, гости были в восторге, танцевали, пили-ели и веселились. В десять утра на втором этаже, где хозяева устроили кавказский ресторан с шашлыками и винами, Тухачевскому вздумалось танцевать лезгинку с Лепешинской. К одиннадцати всех удалось выпроводить, и персонал посольства принялся ловить птиц – фазанов, попугаев и ткачиков, успевших загадить мебель и даже фрак посла.
Михаил Булгаков был желанным гостем у Буллита, высоко его ценившего и всегда лично встречавшего у дверей резиденции. Для самого писателя приглашение в Спасохаус стало событием дня, 29 марта 1935 года ему доставили красивый конверт из американского посольства с золотообрезным приглашением прибыть на прием во фраке или черном пиджаке. Булгаковы очень серьезно отнеслись к этому – пошли в Торгсин, купив дорогую «английскую хорошую материю по восемь руб. золотом метр. Приказчик уверял – фрачный материал. Но крахмальных сорочек – даже уж нефрачных – не было. Купили черные туфли, черные шелковые носки», – сообщает Елена Сергеевна Булгакова. Были и те, кто оделся совершенно не по дресс-коду: Бухарин пришел в старомодном сюртуке и жена в таком же платье, Радек – в туристском костюме, Бубнов – и вовсе во френче защитного цвета. О посещении Спасо-хауса Елена Сергеевна записала: «Бал у американского посла. М.А. в черном костюме. У меня вечернее платье исчерна-синее с бледно-розовыми цветами. Поехали к двенадцати часам. Все во фраках, было только несколько смокингов и пиджаков… В зале с колоннами танцуют, с хор – прожектора разноцветные. За сеткой – птицы – масса – порхают… М.А. пленился больше всего фраком дирижера – до пят. Ужин в специально пристроенной для этого бала к посольскому особняку столовой, на отдельных столиках… Красные розы, красное французское вино. Внизу – всюду шампанское, сигареты. Хотели уехать часа в три, американцы не пустили. Около шести мы сели в посольский кадиллак и поехали домой. Привезла домой громадный букет тюльпанов от Боолена».
Суть коленопреклоненного отношения советской богемы, да и обывателей вообще, к посещению Спасо-хауса (и прочих посольств) выражена в дневнике Булгаковой довольно отчетливо. Елена Сергеевна не скрывала радости от того, какое неизгладимое впечатление произвели «Дни Турбиных» на Буллита: «Он смотрит, имея в руках английский экземпляр пьесы, говорит, что первые спектакли часто смотрел в него, теперь редко». А вот запись от 6 сентября – к Булгаковым пришли знакомые, которых «распирает любопытство – знакомство с американцами!». Писателю это льстило, и он разыграл гостей, угостив их сыром рокфор, который выдал за американский. Сыр они съели мгновенно.
Восторг от того, что американцы заметили Булгакова, есть следствие и обратная сторона того презрения, которое Михаил Афанасьевич испытывал к большевикам и их вождям, которые даже на прием толком одеться не могут – нет ни вкуса, ни общей культуры. Постепенно Булгаковы привыкали к новым обстоятельствам своей жизни. Елена Сергеевна отмечала, что «Буллит, как всегда, очень любезен», «Американцы очень милы», «Были у Буллита. Американцы – и он тоже в том числе – были еще милее, чем всегда» и т. д. Все годы, что Буллит служил в Москве, с 1933 по 1936 год, Булгаковы с ним общались очень тесно и часто, в Спасо-хаус ходили как в дом родной, и на дачу в Серебряном Бору, где катались на лыжах (ту дачу у американцев не так давно отобрали).
Вскоре после «Фестиваля весны» 29 апреля 1935 года к Булгаковым домой пришло человек шесть посольских: «У нас вечером – жена советника Уайли, Боолен, Тейер, Дюброу и еще один американец, приятель Боолена, из Риги. Боолен просил разрешения привезти его… Уайли привезла мне красные розы, а Боолен – М.А. – виски и польскую зубровку. М.А. читал первый акт „Зойкиной квартиры“ – по просьбе Боолена. Боолен еще раз попросил дать им „Зойкину“ для перевода на английский. М.А. дал первый акт… М-с Уайли звала „с собой в Турцию“. Она с мужем едет через несколько дней на месяц в Турцию. Разошлись около трех часов».
Президент Рузвельт распорядился отправить в московское посольство новейшую киноустановку (еще одна такая была у Сталина в Кремле) для развлечения заскучавших холостяков-плейбоев. В Спасо-хаусе крутили голливудские картины. 30 апреля 1935 года Булгаковых позвали смотреть кино в Спасопесковском. Елена Сергеевна специально подчеркнула: «Из русских были еще только Немирович с женой. После просмотра очень интересного фильма – шампанское, всякие вкусности. Буллит подводил к нам многих знакомиться, в том числе французского посла с женой и очень веселого толстяка – турецкого посла. М-с Уайли пригласила нас завтра к себе в 10.30. Боолен сказал, что заедет за нами». А вот запись от 3 мая: «Первого мы днем высыпались, а вечером, когда приехал Боолен, поехали кругом через набережную и центр (смотрели иллюминацию). У Уайли было человек тридцать. Среди них – веселый турецкий посол, какой-то французский писатель, только что прилетевший в Союз, и, конечно, барон Штейгер – непременная принадлежность таких вечеров, „наше домашнее ГПУ“, как зовет его, говорят, жена Бубнова. Были и все наши знакомые секретари Буллита. Шампанское, виски, коньяк. Потом – ужин a la fourchette: сосиски с бобами, макароны-спагетти и компот. Фрукты. Писатель, оказавшийся, кроме того, и летчиком, рассказывал о своих полетах. А потом показывал, и очень ловко, карточные фокусы». Писатель, как можно догадаться, – Антуан де Сент-Экзюпери.