ХН все это никак не поместилось бы.
Но куда же переселилась семья завбиблиотекой, в которой к тому же ожидалось пополнение? Маргарита Ивановна рассказывает: «В начале апреля 1924 года А.В. Луначарский с Н. Розенель переехали в Денежный переулок. Я тогда еще жила на мансарде. Они переехали совершенно неожиданно утром и предложили мне в тот же день перебраться в освобождаемую ими квартиру на Мясницкой улице, 17. Я набралась храбрости и зашла в бывший мой кабинет, где находились А.В. Луначарский с Н. Розенель. Они сидели за письменным столом, на котором стояла большая плетеная корзинка со свежей клубникой. Из-за разрухи я уже несколько лет не видела клубники. А тут целая корзинка, да еще в апреле месяце! Я тогда была уже в положении, на третьем месяце беременности, и, конечно, я жадно посмотрела на клубнику. Но меня встретили недоброжелательные взгляды, сесть мне не предложили. Мотивируя своим плохим самочувствием, я попросила Анатолия Васильевича отложить мой переезд на следующий день. Он разрешил. Но его решение разозлило Розенель, она начала кричать на него и на меня, схватила корзинку с клубникой и бросила ее в стену, где в дверях стояла я. Я выскочила из кабинета и расплакалась».
Сыну Маргариты Рудомино Андриану предстояло провести свои первые годы совсем по другому адресу: «Когда мы переехали в коммуналку на Мясницкую, 17, то соседи только и рассказывали о скандалах Луначарского и Розенель. Мы на своем опыте убедились, что, очевидно, бросать посуду в стены было излюбленным ее занятием. Сколько мы ни ремонтировали гостиную в квартире на Мясницкой, никак не могли ликвидировать жирное пятно на стене. Клеили новые обои, а оно опять появлялось. Мы не могли понять, в чем дело. И тогда соседи нам рассказали, что в одной из ссор Розенель бросила в стену тарелку с котлетами. С тех пор это пятно не пропадает, хотя они его сами заклеивали обоями, но вывести не смогли и повесили на это место картину. Так же поступили и мы. Так окончилась „эпопея“ с выселением Неофилологической библиотеки и меня с Денежного переулка. Безусловно, переехав в Исторический музей, Библиотека только выиграла. Я знаю, что А.В. Луначарский за наше выселение получил выговор по линии ЦК ВКП(б). Саму квартиру, включая и мансарду, быстро отремонтировали, лифт и отопление восстановили. Получая мебель для Библиотеки на складе реквизированной государством мебели в особняке фон Мекк на Новой Басманной, я часто встречала Розенель, которая выбирала там мебель для своей квартиры».
Как быстро нашлись деньги на ремонт лифта! Судя по всему, в семье Луначарских подлинным наркомом был отнюдь не Анатолий Васильевич. Основным инициатором переезда стала его молодая супруга, уроженка Чернобыля, двадцатидвухлетняя актриса Наталья Розенель, прежний муж которой сгинул на фронтах Гражданской войны. В девичестве ее фамилия была Сац – она приходилась сестрой знаменитому композитору Илье Сацу, автору музыки к мхатовской «Синей птице», безвременно скончавшемуся в 1912 году. Сацы окружили наркома просвещения со всех сторон: брат Розенель Игорь служил у Луначарского личным секретарем (он потом долго работал в «Новом мире» у Твардовского; критик-выпивоха любил прокатиться по Москве на мотоцикле с Владимиром Войновичем). Мало того, племянница Розенель – Наталья Сац – произвела такое сильное впечатление на Луначарского, что в восемнадцать лет стала самым молодым в мире директором театра, пусть и музыкального. У нее была еще сестра Нина – поэтесса, любовница Якова Блюмкина, убитая при загадочных обстоятельствах на пляже в Евпатории в 1924 году. Сам Блюмкин жил в этом же доме в Денежном переулке.
Официальная биография Луначарского утверждает, что до 1922 года он жил в Кремле, а затем переехал в Денежный переулок. Как мы теперь понимаем, это не так: обитал нарком не в Кремле, а на Мясницкой. В это время он еще был связан узами брака с первой женой Анной, она-то и жила в кремлевской квартире. Вероятно, как настоящий большевик, нарком не мог себе позволить привести туда и еще любовницу. Подруга Ленина Инесса Арманд также, между прочим, жила не в Кремле, а рядом – на Манежной улице. К слову, на Луначарского был очень похож Евгений Евстигнеев: нацепит пенсне и бородку, глядишь, и вот он, живой Анатолий Васильевич. Однажды в спектакле «Большевики» театра «Современник» в сцене, где нарком выходит из комнаты больного Ильича, артист оговорился: вместо фразы «У Ленина лоб желтый» он сказал «У Ленина жоп желтый». Реакцию других участников спектакля и зрителей предугадать нетрудно, но как-то обошлось.
Для молодой любовницы Луначарский не жалел ничего и никого, одевал ее в шелка и бархат, отдал в ее полное распоряжение служебный автомобиль, возил по заграничным курортам, задерживал отправление поездов, когда она опаздывала, писал для нее пьесы. Уже позже, году в 1927-м, в Малом театре шла в его переводе драма Эдуарда Штуккена «Бархат и лохмотья», играли Остужев и Розенель. Давно точивший на наркома зуб житель Кремля Демьян Бедный, поселившийся в одном коридоре с членами Совнаркома, написал эпиграмму:
Ценя в искусстве рублики,
Нарком наш видит цель:
Дарить лохмотья публике,
А бархат – Розенель.
Луначарский ответил:
Демьян, ты мнишь себя уже
Почти советским Беранже.
Ты, правда, «б»,
ты, правда, «ж».
Но все же ты – не Беранже.
Демьян не успокоился, пока не напечатал в «Правде»:
Законный брак – мещанство? Вот так на!
А не мещанство – брак равнять с панелью?
Нет! Своего рабочего окна
Я не украшу… Розенелью!
Розенель – еще одно название герани, символа мещанства. Луначарский был против «одемьянивания нашей поэзии», назвав это обеднением, за что и нажил себе такого грозного врага в виде поэта Ефима Придворова.
Анатолий Васильевич – один из самых образованных советских наркомов, что подтверждает его учеба в Цюрихском университете. Широк и диапазон применения его творческих способностей: драматург, поэт, переводчик, критик, журналист. Фамилия у него редкая, потому псевдоним брать не пришлось. Полтавский уроженец (пятью годами младше Ленина), он был внебрачным сыном действительного статского советника Александра Антонова и Александры Ростовцевой, дочери директора Черниговских училищ. Фамилию и дворянство он унаследовал от отчима – Василия Луначарского, который тоже был рожден вне брака. Его отец – польский помещик Чарнолуский. Вот и получилась такая анаграмма: Чарнолуский стал Луначарским. Удивительно!
Луначарский был прирожденным оратором и мог заговорить кого угодно, не только молоденьких актрис, но и царских академиков, повернувшихся к нему спиной в знак протеста. Андрей Белый писал: «Всюду – Луначарский, который говорит много, красиво, с успехом на какие угодно темы…» Иногда напропалую ораторствуя часами, он никак не мог затем припомнить, о чем конкретно говорил (не могли вспомнить и те, перед кем он выступал), не зря Владимир Ленин дал ему прозвище «Миноносец „Легкомысленный“», Георгий Плеханов обозвал «говоруном», а Михаил Пришвин назвал «Хлестаковым».
И.И. Бродский. А.В. Луначарский. 1920 г
Тем не менее «Миноносец» сыграл большую роль в привлечении интеллигенции на сторону большевиков, получив высокую оценку из уст Льва Троцкого: «Луначарский был незаменим в сношениях со старыми университетскими и вообще педагогическими кругами, которые убежденно ждали от „невежественных узурпаторов“ полной ликвидации наук и искусств. Луначарский с увлечением и без труда показал этому замкнутому миру, что большевики не только уважают культуру, но и не чужды знакомства с ней. Не одному жрецу кафедры пришлось в те дни, широко разинув рот, глядеть на этого вандала, который читал на полдюжине новых языков и на двух древних и мимоходом, неожиданно обнаруживал столь разностороннюю эрудицию, что ее без труда хватило бы на добрый десяток профессоров». Его дар убеждения действовал безотказно: даже символист и декадент Валерий Брюсов вступил в партию большевиков и принялся работать на них, возглавляя с 1918 года Книжную палату и библиотечный отдел при Наркомпросе, за что получил грамоту от Ленина в 1923 году.
Именно к нему шли за помощью представители творческой интеллигенции, оказавшиеся без куска хлеба, и встречали искреннее понимание. В 1918 году деятели культуры выступили инициаторами создания учреждения, способного дать приют и пропитание наиболее нуждающимся коллегам. Среди поддержавших эту идею были Андрей Белый, Марина Цветаева, Константин Юон, Вячеслав Иванов, Сергей Коненков, Борис Пастернак, Юргис Балтрушайтис, Борис Пильняк, Маргарита Сабашникова, Александр Серафимович, Владислав Ходасевич, Георгий Чулков и Вадим Шершеневич. Они обратились в Народный комиссариат просвещения к Луначарскому с предложением, откликнувшемуся горячим сочувствием и деятельным участием. Разговор интеллигенции с Луначарским состоялся в конце 1918 года в Кремле. Когда гости зашли к наркому, к своему удивлению, встретили там пьяного писателя Ивана Рукавишникова, очень похожего на Луначарского своей козлиной бородкой. Сначала говорил Луначарский – в том духе, что он проблемы интеллигенции знает, что рабоче-крестьянская власть разрешает творить, сочинять, но не против себя, а если что – то «лес рубят, щепки летят», как он выразился. Вскоре стало известно об организации Дворца искусств и что Анатолий Васильевич не нашел ничего лучше, чем дать приют голодным писателям и художникам под крышей усадьбы Соллогуба на Поварской (ныне дом № 52/55).
Устав Дворца искусств был принят на учредительном собрании 30 декабря 1918 года и утвержден Наркомпросом 12 января 1919 года: изначально это было отнюдь не самоуправляемое учреждение. Предполагалось, что Московский дворец стоит во главе целой федерации, или Федерального союза Дворцов и Домов искусств РСФСР, имеющей филиалы по всей России: в Петрограде, Нижнем Новгороде, Костроме и других городах. Дворцы учреждались с целью «развития и процветания научного и художественного творчества» и «объединения деятелей искусства на почве взаимных интересов для улучшения труда и быта», а также проведения «митингов, концертов, лекций, музыкальных вечеров» с «приисканием соответствующих гастролеров». Дворец искусств имел четыре отдела: литературный, художественный, музыкальный и историко-археологический – и дал приют представителям всех творческих профессий: писателям, переводчикам, художникам, скульпторам, архитекторам и многим другим. Кто-то жил здесь постоянно, другие навещали друзей, третьи приходили отогреться и поработать в тепле, четвертые обедали в столовой.