Может показаться, что сластолюбие наркома Луначарского – некое исключение из правил. Отнюдь, еще в XIX веке директор Императорских театров Александр Гедеонов прославился тем, что устраивал встречи царских вельмож с артистками подведомственных ему учреждений, получая за это ордена и благодарности. Любителем балерин Большого театра был и «всесоюзный староста» Михаил Калинин, занимавший по конституции пост формального президента Советского Союза. Бывший секретарь Сталина Борис Бажанов, бежавший на Запад, писал: «На всякий случай ГПУ, чтобы иметь о нем компрометирующий материал, подсовывало ему молоденьких балерин из Большого театра. По неопытности Михалваныч довольствовался самым третьим сортом».
К Луначарскому Моисееву посоветовала обратиться Наталья Сац. Игорь Александрович потом всю жизнь удивлялся – после своего телефонного звонка в приемную наркома он попал к нему всего через четверть часа: «Всегда вспоминаю об этом, потому что, когда я уже был Моисеев, народный артист СССР и все такое, чтобы встретиться с министром культуры, я должен был за два дня предупреждать – целый церемониальный процесс. А здесь вот так, запросто».
И вот в Денежном переулке появился Игорь Моисеев, почти как в романе Булгакова: «Когда я пришел туда в первый раз, открыла горничная с наколкой, фартуком – все как в добрые старые времена. Луначарский выходит, берет меня за руку, вводит в зал и говорит: „Хочу вам представить молодого человека, которому я предсказываю большое будущее. Один из немногих интеллигентных людей, которые работают в Большом театре“. А я был тогда действительно очень начитанным, говорил хорошо по-французски. „Прошу представить“. Представляют: Маяковский, Таиров, Мейерхольд, Анри Барбюс… Пошли беседы, я себя чувствовал в абстракции полной, потому что обсуждали какие-то премьеры и все прочее, а я ни бэ ни мэ. Я понял, что не тяну на такое общество и что мне надо либо подтянуться, либо не ходить. И вот в течение полутора лет я каждый день ходил в библиотеку Исторического музея и изучал историю искусств».
Моисеева и его коллег вернули в Большой, но и Тихомиров получил повышение, заняв место Горского. Иначе нельзя – Луначарский благоволил приме-балерине Гельцер, заставляя молодых балерин стоять в очереди на получение новых партий. После 1917 года Гельцер, как и Гердт, не уехала из Советской России, потому в свои пятьдесят лет и была настоящей хозяйкой театра, указывая через балетмейстера Тихомирова, кому и что танцевать (хотя у него и была уже другая семья, теплые дружеские отношения между ними сохранились). Когда Моисеева в 1936 году после назначения самосуда окончательно выдавили из Большого, помочь ему уже было некому. В следующий раз он вернулся в театр только в 1959-м, ставить «Спартак».
Деловитость Анатолия Васильевича отмечали и другие. В частности, Леонид Леонов, вспоминавший: «Это была одна из самых значительных встреч моей литературной юности. Вскоре после „Барсуков“ я позвонил Анатолию Васильевичу по делу. Он предложил зайти вечером к нему в Денежный переулок. Я пришел, дело решилось в пять минут, я просидел долго за полночь». Говорили в том числе и о пьесе «Барсуки», поставленной Вахтанговским театром, в котором нарком бывал частенько – рукой подать!
Крупнейший ученый в области машиностроения Иван Артоболевский по гроб жизни был благодарен Луначарскому, который помог ему, сыну священника, поступить в институт (в 1920-е годы представители этого сословия были лишены права учиться вместе с детьми рабочих и крестьян). Что поразило простого паренька? Во-первых, нарком принял его лично, не зная прежде. Во-вторых, отличным знанием французского языка: «Когда я сказал ему, что французских авторов читаю в подлинниках, он очень оживился и стал меня спрашивать, читал ли я в подлиннике А. Франса. Когда выяснилось, что я даже фамилии этого писателя не знаю, А.В. засмеялся и сказал, что если я не читал Франса, то я полный профан во французской литературе. Много позже, в 30-х годах, когда я часто встречался с Анатолием Васильевичем, то он вспомнил этот разговор об А. Франсе. Достал с полки в своем кабинете в Денежном переулке томик Франса и, не раскрывая его, прочел мне по памяти по-французски целый отрывок из „Восстания ангелов“. Потом отдал мне этот томик, чтобы я прочитал его и через две, три недели подробно расспрашивал меня о моих впечатлениях об этом романе. В конце беседы А.В. передал мне бумагу с резолюцией о зачислении в число студентов Академии и сказал, что, если у меня когда-либо будут трудности, обращаться непосредственно к нему».
Трудности наступили уже скоро. В 1924 году Артоболевского решили «вычистить» за непролетарское происхождение. По всей стране талантливых и умных ребят исключали из институтов только по причине их «буржуйского» происхождения, выгоняли, несмотря на отличную успеваемость. В Тимирязевской академии особенно лютовал ректор Муралов, лично настоявший на отчислении Артоболевского: «Вот в этот момент я и вспомнил обещание А.В. Луначарского помочь мне, если я окажусь опять в трудном положении. А.В. принял меня немедленно, как-то по-дружески „пожурил“ меня за то, что я не информировал его о моих академических делах; когда я ему все подробно рассказал, он от возмущения даже покраснел и здесь же, в моем присутствии позвонил своему заместителю, кажется, это был акад. О.Ю. Шмидт. А.В. в очень резких формулировках говорил о Муралове, назвав его „неграмотным солдафоном“, и дал указание немедленно восстановить меня как студента ТСХА и дать мне право на защиту проекта. Я стал горячо благодарить А.В., он улыбнулся и сказал мне, чтобы я позвонил ему вечером или в воскресенье и сообщил ему о результатах моей защиты. Телефон он дал мне не служебный, а домашний, в Денежном переулке».
Благодаря Луначарскому диплом удалось защитить, о подробностях защиты нарком захотел услышать лично, пригласив студента к себе домой в Денежный переулок: «Я был крайне смущен и даже испуган этим приглашением. Мне казалось, что я буду себя чувствовать очень связанным, неуверенным и далеким от тех друзей, которые окружали Анатолия Васильевича. В действительности все было иным. Меня встретила Наталья Александровна – жена Анатолия Васильевича. Она была удивительно приветлива, проста и гостеприимна. Она познакомила меня со своей сестрой Таней и ее подружками. Это были в основном совсем молодые балерины Большого театра. Из них я помню Г. Ткаченко, Е. Капустину. Кроме того, у Луначарских тогда был в гостях его друг Ф. Махарадзе, выдающийся партийный деятель Грузии, старый член партии. Была и совсем молоденькая дочка Орахелишвили, тоже известного деятеля большевистской партии. Мужская часть молодежи была в основном представлена молодыми писателями, поэтами и артистами. Здесь впервые я увидел И.С. Козловского, писателей и поэтов Ромашева, П. Романова, М. Кольцова, С. Есенина, А. Ахматову, Клюева и других. Я прилично танцевал модные тогда фокстрот, танго и другие танцы и оказался приятным партнером женской части молодежи. Благодаря характеру Анатолия Васильевича и гостеприимству Наталии Александровны все чувствовали себя очень просто. Кто-то музицировал, кто-то пел, кто-то читал стихи. Анатолий Васильевич любил споры, был блестящим полемистом. Его выступления были полны ораторского блеска, были глубоки по содержанию, поражали эрудицией… Только там, у А.В., я понял, что такое „интеллигент“. Там я понял, что право называться интеллигентом дается не дипломом об окончании ВТУЗ’а, а внутренним содержанием человека, его человечностью, высоким гуманизмом. нравственными качествами, личной честностью и бесконечно накопляемой эрудицией».
А вот какой портрет супруги наркома рисует академик Артоболевский, совсем отличный от того, который мы уже имели возможность наблюдать: «Н.А. была очень добрым человеком, очень эрудированной во многих областях культуры. Мне кажется, что это был именно тот человек, который нужен в жизни А.В. Всегда спокойная, уравновешенная, терпеливая, она была и другом и соратником А.В. в его политической и общественной жизни». Сколько людей – столько и мнений. Познакомился Иван Артоболевский и с наркомовской дочерью – Ириной Луначарской: «Она была прелестна, хорошо училась в школе и занималась балетом. Но в ней уже тогда угадывался ум нестандартной девушки из кордебалета. В ее характере и уме было очень много от Наталии Александровны. Анатолий Васильевич не очень одобрял ее карьеру в качестве балерины…» В дальнейшем она стала химиком.
У Луначарского была прекрасная подборка пластинок, на коллективное прослушивание которых специально приходили гости наркома. «Я помню, например, что знаменитый английский дирижер Каутс подарил А.В. полную коллекцию пластинок со своими выступлениями как в опере, так и с симфоническими оркестрами. У Луначарских я впервые услышал пластинки современных итальянских певцов, зарубежные оперы, концерты», – вспоминал Иван Артоболевский.
Ничуть не менее интересно было слушать живых классиков, таких, например, как Сергей Прокофьев, оказавшийся в Денежном переулке в январе 1927 года. Сергея Сергеевича привел Борис Асафьев: «Дом большой и, по-видимому, когда-то очень хороший, но сейчас лестница, по которой мы лезли в верхний этаж, грязная и отвратительная. Лифт не действует». Судя по всему, лифт ломался в очередной раз по причине чрезмерной нагрузки. «Отворила дверь кухарка и, спросив мою фамилию, пошла доложить, затем попросила зайти в гостиную, огромную комнату, довольно комфортабельно меблированную. В соседнюю столовую дверь была приоткрыта, и там кто-то читал стихи. Через несколько минут толстая кухарка появилась опять и попросила меня войти в столовую. Навстречу появился Луначарский, как всегда очень любезный, несколько обрюзгший по сравнению с 1918 годом. За небольшим столом сидело человек пятнадцать. Некоторые поднялись мне навстречу, но чтение стихов не было еще окончено, и Луначарский, жестом наведя тишину и предложив мне сесть, попросил поэта продолжать». Это был Иосиф Уткин.
Впечатления прибывшего из-за границы Прокофьева трудно назвать восторженными, вероятно, по причине избалованности вниманием европейского общества. «Меня знакомят со всеми, среди которых несколько полузабытых лиц из артистического мира дореволюционного времени. Жена Луначарского или, вернее, одна из последних жен, – красивая женщина, если на нее смот