Итак, 25 декабря 1929 года я с трепетом душевным сел в лифт большого шести- или семиэтажного дома в Денежном переулке, поднялся на самый верх и нажал кнопку в дверях с табличкой: „Председатель комитета по заведованию учеными и учебными учреждениями Анатолий Васильевич Луначарский“.
Отворила мне дверь горничная. Я отрекомендовался, и буквально через минуту в прихожей появился хозяин с салфеткой на шее.
– А, Виктор! – с ударением на „о“, по-французски, приветливо и весело сказал он. – Очень рад! И очень кстати! Мы как раз обедаем…
Я приглашен был к столу, с белоснежной скатертью и множеством тарелок и тарелочек, познакомлен с женой, хорошо известной мне по кинофильмам „Мисс Менд“ и „Медвежья свадьба“, Наталией Александровной Розенель, и накормлен вкуснейшим, обильнейшим обедом. Потом, дома, меня, конечно, спрашивали, чем же кормили, но я ничего не запомнил, кроме обилия фарфора, разных ножичков и вилочек и того, что боялся больше всего, как бы не нарушить этикет и взять не то и не так, как надо. Разговор за столом был оживленный, но касался в основном бабушки, мамы и моего изменения в росте и цвете… Потом говорили о моих планах на будущее – я твердо решил стать архитектором, – о том, что это очень интересная специальность и что вообще-то студентам этого профиля – слова Наталии Александровны – следовало бы знакомиться с Парфеноном и Римским форумом в натуре, а не только по альбомам.
– Доживем когда-нибудь и до этого, – то ли мягко, то ли горько улыбнулся одними глазами сквозь пенсне Луначарский, – а пока что надо в институт еще поступать. Не так ли, Виктор?
Я хорошо запомнил это „не так ли?“ – скорее французский, чем русский оборот речи – очень характерное для французов, – „n’est ce pas?“. Я самоуверенно заявил, что поступлю обязательно, и, конечно же, ни словом не обмолвился о записке, той самой, из-за которой, собственно, и пришел сюда. Обед кончился. Анатолий Васильевич повел меня в свой кабинет – очень небольшой, весь от пола до потолка в книгах. Малые размеры этого кабинета поразили меня так же, как и грандиозные размеры гостиной, с большим, чуть ли не во всю стену, полукруглым окном и – что особенно мне понравилось – с внутренней лестницей, ведущей на какие-то хоры, тоже, как и кабинет, уставленные книгами. Нечто подобное я видел потом в Коктебеле, в доме Волошина. Если я когда-нибудь построю себе дачу или виллу, я обязательно тоже сделаю такую лестницу и хоры… Прощаясь уже в коридоре, он очень дружески пожал мне руку и просил, когда я буду в Москве, не стесняться и заходить запросто – он и Наталия Александровна всегда рады будут меня видеть.
– Надеюсь, – сказал он, улыбаясь, – в следующий раз придет ко мне уже студент архитектурного вуза… Не так ли? (Опять „не так ли?“ – „n’est ce pas?“.) А в квартире Анатолия Васильевича (теперь там музей) мне пришлось побывать еще после войны, на этот раз в гостях у Наталии Александровны… И опять я сидел за тем же столом, даже на том же самом месте, и, проходя через гостиную с внутренней лестницей, невольно опять подумал о своей будущей даче или вилле. А надевая пальто в прихожей, вспомнил последнее рукопожатие Анатолия Васильевича, его смеющиеся сквозь пенсне без оправы глаза и последнее его „не так ли?“ – „n’est ce pas?“».
Анатолию Васильевичу не суждено было стать свидетелем большого успеха Виктора Некрасова, но не в архитектуре, а в литературе. За повесть «В окопах Сталинграда» он в 1947 году удостоился Сталинской премии, а позже был вынужден эмигрировать во Францию.
Наталья Розенель пережила супруга почти на три десятка лет, написав воспоминания. Он умер в декабре 1933 года во Франции, по пути в Испанию, куда его назначили послом. Анатолию Васильевичу исполнилось всего 58 лет, но здоровье его оставляло желать лучшего: больное сердце, а незадолго до кончины ему сделали операцию по удалению глаза. И все же ему повезло умереть своей смертью. Почти из двадцати первых ленинских наркомов никто не пережил Сталина: половину расстреляли, другие преждевременно ушли из жизни, включая Ленина. Такая вот закономерность. Сын Луначарского Анатолий героически погиб на Малой Земле в 1943 году.
После кончины наркомовской вдовы в квартире решили организовать музей, для чего следовало разобрать сохранившуюся библиотеку. Критик Владимир Лакшин – коллега Игоря Саца (брата Розенель) – посетил Денежный переулок со смешанными впечатлениями: «Зашла Ирина Луначарская, и мы сговорились, что она покажет мне глухо запертую квартиру Луначарского в Денежном переулке, и я помогу им с Сацем разобраться в завалах его библиотеки. Вечер в пустой квартире Луначарского. Комната наверху, пол которой на метр завален книгами. Отбирали и откладывали в сторону книги с пометками Анат. Вас. и с дарственными надписями ему. Все остальное летело опять в сторону как хлам. А вещи есть ценнейшие. Библиотека чудом уцелела в первозданном виде в эти годы, когда у всех книги конфисковали, и сами владельцы „чистили“ библиотеки, жгли все „сомнительное“. Квартира тоже занятная. Зал с антресолями и комнаткой Игоря наверху, где мы были; столовая, белая гостиная, узкий небольшой кабинет. Но музей сделать не торопятся – экое варварство. Спохватятся потом, да, боюсь, поздно будет». К счастью, спохватились вовремя.
Музей-квартира открылся в 1965 году к девяностолетию Луначарского, но в настоящее время она опять «заперта». Кто знает, быть может, берегут ее для нового наркома? После Анатолия Васильевича в России было еще много начальников над культурой, среди которых встречались настолько странные персонажи, что диву даешься (не говоря уже об их образовании: и химики, и электромеханики, и экономисты). Недаром известный конферансье Смирнов-Сокольский как-то сказал: «Мы боимся не министра культуры, а культуры министра». Луначарского не боялись. Он поставил рекорд пребывания в должности – двенадцать лет, а пост этот трудный, учитывая специфику области и людей, которыми приходится управлять. Неслучайно имя Луначарского не забыто: в честь него названы институты, театры и более полутысячи улиц, переулков, площадей, а на доме в Денежном переулке о нем напоминает роскошная мемориальная доска.
Глава 7Дом Лили Брик
Несколько лет назад новостные ленты информационных агентств взбудоражила новость: «Продается арбатская квартира Лили Брик!» Риелторские фирмы ухватились за эту соломинку, представив Лилю Брик как «легендарную владелицу» необыкновенной квартиры. Такое уж ли это преимущество, вопрос сложный. Личность Лили Брик далеко не так однозначна, учитывая ту эпоху, в которой она жила. К тому же при более пристальном рассмотрении выяснилось, что продается не та самая квартира, а совсем другая, но из дома № 3 в Спасопесковском переулке, где действительно без малого тридцать лет жила Лиля Брик. Вот, оказывается, как оно на самом деле.
Как все-таки бывает в жизни! Дом большой, на десятки квартир, а вспомнили его в связи с именем бывшей подруги Маяковского, хотя и кроме нее в Спасопесковском обитали люди не менее достойные: литераторы Аркадий Гайдар, Илья Сельвинский, Борис Губер. В памяти, однако же, осталась именно Лиля Брик. Спасибо Василию Катаняну, сыну последнего супруга Лили Юрьевны, который, сочиняя ее жизнеописание, счел нужным сообщить интереснейшие подробности переселения в новый дом: «Жизнь шла своим чередом. Переехали жить на Арбат, в Спасопесковский переулок, в кооперативную квартиру – Лиля, Брик и Примаков. Дом был новый, но без лифта. Им полагалась квартира на втором этаже, и точно такая же квартира предназначалась наркому по иностранным делам СССР Г.В. Чичерину на седьмом этаже. Чичерин стал требовать для себя их квартиру, поднялся обычный кооперативный скандал. ЛЮ и Примаков уже переехали, обустроились и в разгар спора уехали в командировку. Осип Максимович тоже отсутствовал в Москве. А когда вернулись, то обнаружили все свои вещи на седьмом этаже – мебель стояла точно на тех же местах, что и на втором этаже, вся посуда и книги там, куда ЛЮ их поставила, все кастрюли и тряпки, лампы и письменные принадлежности, не сдвинутые ни на один сантиметр, были без их ведома перенесены на седьмой этаж. Подчиненные Чичерина хорошо поработали, скрупулезно. Не пропало ни одной ложки, ничего не разбилось, в сахарнице по-прежнему лежал сахар… Сохранился акт переселения, подписанный и двумя понятыми-дворниками».
Любопытно было бы, конечно, своими глазами посмотреть на упомянутый Катаняном акт переселения, но ни в одном архиве я его не обнаружил. Вообще, подобное вполне могло случиться, если Чичерин испытывал к Лиле Юрьевне личную неприязнь, привязавшись именно к ее квартире, но дело в том, что Георгий Васильевич предпочитал совсем другого поэта – Михаила Кузмина, а не Маяковского. Необычная новая семья просто попалась ему под горячую руку…
За свою долгую жизнь Лиля Брик повидала немало, как и услышала в свой адрес достаточно бранных и восторженных слов. Свою миссию она видела в том, чтобы помогать потенциальным гениям до тех пор, пока никто кругом их гениальность не распознал. Ее волновали исключительно богемные персонажи, но с задатками элитарности, способной при умелом подходе принести наибольший процент. Хорошо умея раскручивать того или иного поэта, композитора или художника, она была и меценатом, и продюсером, и импресарио. В Москве Лиля Брик сменила несколько адресов, везде устраивая богемные салоны.
Как-то в один из салонных вечеров (эту форму богемной жизни Лиля переняла у дореволюционной интеллигенции и фактически присвоила себе) Владимир Маяковский, уже превратившийся благодаря ей из футуриста-хулигана в горлана-главаря, наставлял молодого композитора Матвея Блантера. «Скажите, Владимир Владимирович, Пастернак действительно большой поэт? Я не понимаю многих его стихов», – спросил будущий автор «Катюши». – «Вы не огорчайтесь, но вам и не надо, Мотенька, понимать. Пастернак – гениальный поэт. Но пишет он не для вас, а для нас». Блантер же и не думал огорчаться, сочинив в дальнейшем массу песен «советских композиторов»: Михаил Исаковский ему был вполне понятен и устраивал как соавтор. Что же значит «для нас»? В первую очередь для любимой Маяковским Лили, ее мужа Осипа и их богемного окружения, в которое многие хотели бы попасть, но далеко не всех туда принимали. Однако неверным было бы отождествлять Лилю с одним Маяковским, потому что это лишь глава из полновесного романа ее жизни, в котором есть и другие, не менее захватывающие, например Андрей Вознесенский, Борис Слуцкий, Виктор Соснора, Родион Щедрин, Сергей Параджанов и другие (и это далеко не все!). Кроме того, она и сама заслуживает отдельного жизнеописания, ведь личность ее оригинальна до такой степени, что до сих пор не знает аналогий.