Лиля стала ездить с мужем по городам и весям, на ярмарку в Нижний Новгород, в Читу, где Ося обманывал наивных бурятов, почитавших красные кораллы чуть ли не как святые камни, приносящие удачу и служившие оберегами. Древнее поверье требовало, чтобы кораллы давали и в качестве приданого: чем причудливее был подбор оттенков, тем богаче их носитель. Стоили кораллы у бурятов очень дорого: корову или теленка обычно меняли на один камень. «Бывали случаи, когда приходилось распаковывать уже готовые к отправке в Москву тюки, если старый бурят валился к Осе в ноги, так как не успел вовремя добраться из степи и дочери год пришлось бы ждать свадьбы, до следующей ярмарки», – свидетельствовала Лиля. А еще Осип убеждал аборигенов покупать часы без механизма – буряты использовали их как коробки для кораллов. Надо полагать, семейный бюджет Бриков рос не по дням, а по часам. Две осени подряд, в 1912 и 1913 годах, они ездили в Туркестан, объехав многие его города: Самарканд, Ташкент, Коканд, Бухару. Яркий среднеазиатский колорит этих мест очень пришелся по сердцу Лиле, супруги даже подумывали там остаться.
После объявления Николаем II в ночь на 31 июля 1914 года всеобщей мобилизации и последующей за этим ноты от германского посла об объявлении России войны, появление императора на балконе Зимнего дворца в столице было восторженно принято его подданными. Собравшийся народ со словами «Боже, царя храни» преклонил колени перед царем. «Наверное, за все двадцать лет своего царствования он не слыхал столько искренних криков „ура“, как в эти дни», – отмечал великий князь Александр Михайлович. Резервисты повалили на призывные участки, повсюду шумели митинги, демонстрации с национальными флагами и портретами царя.
Первая мировая вызвала всплеск патриотизма в России, но только не в семье Бриков. Среди восторженной публики Осипа и Лилю искать было бесполезно. Они в это время были в речном круизе по Волге и делали все возможное, лишь бы как можно позже вернуться в Москву, где Осипа поджидала повестка в армию. Первое время ему удавалось уклоняться от мобилизации, однако, в конце концов, в начале 1915 года через знакомых Осип получил теплое место в Петроградской автомобильной роте. Поговаривали, что протекцию Осипу составил позвонивший куда надо Леонид Собинов, солист Императорских театров, как и Шаляпин, когда-то пригласивший Лилю в ложу. Чего не сделаешь ради любимого мужа! И вот за вольноопределяющимся Осипом Бриком, как декабристка, последовала и его супруга. Ей пришлось оставить в Москве родителей (отец тяжело заболел) и сестру Эльзу, к тому времени состоявшую в отношениях с Маяковским.
В Питере они поселились в двухкомнатной квартире в доме № 7 на улице Жуковского (бывшей Малой Итальянской). Осип служил в своей роте, а Лиля принялась устраивать из своего дома некий приют комедиантов, поэтов и художников и просто творческой интеллигенции. «Эти два года, что я прожила с Осей, самые счастливые годы моей жизни, абсолютно безмятежные. Потом была война 14-го года, мы с Осей жили уже в Петербурге. Я уже вела самостоятельную жизнь, и мы физически с ним как-то расползлись… Прошел год, мы уже не жили друг с другом, но были в дружбе, может быть, еще более тесной», – признавалась Лиля позднее.
Отношения с Осипом как с мужчиной закончились довольно быстро и по весьма прозаической причине – его супружеской неполноценности, о чем Лиля, надо полагать, подробно рассказывала не только своему бывшему московскому соседу Юре Румеру: «Оказалось – непомерок, и поэтому они решили не портить отношений и сохранить дружбу навсегда. А в это время стал шататься Маяковский. В желтой кофте. За Эльзой ухаживал, а замужняя Лиля его не интересовала». Революционер Осип, подавшийся к большевикам, выступил новатором и в собственной семье, предоставив жене полную свободу на личном фронте. Эта формула была очень распространена уже позднее в Советском Союзе, когда юбилярам желали успехов отдельно в личной и семейной жизни, негласно подразумевая тем самым вариативность половой жизни в условиях официально царящего ханжества. Лиля как раз была сторонницей свободных отношений, и здесь она перещеголяла Александру Коллонтай, еще в 1913 году провозгласившую роль и место «новой женщины» в передовом обществе. По мнению будущего «посла Советского Союза», такая женщина должна забыть ревность, уважать свободу мужчины, не сводить свои интересы к дому и семье, подчинить свое поведение разуму и при этом отказаться от «двойной морали» и раскрыть свою сексуальность. Лиля же, в отличие от Коллонтай, считала, что, прежде всего, надо уважать свободу женщины, за что ее нередко причисляют к поборникам так называемой теории стакана воды, разрешающей любовь всюду и со всеми.
Лиле не хотелось себя ничем особенно занимать. Вот лишь один эпизод жизни страдающей от безделья Лили, описанный ее шведским биографом Бенгтом Янгфельдтом. Как-то на улице она встретилась с некими двумя молодыми людьми из бомонда, посетила с ними оперетту, ресторан, «и следующим утром она проснулась в комнате с огромной кроватью, зеркалом на потолке, коврами и задернутыми шторами – она провела ночь в знаменитом доме свиданий в Аптекарском переулке. Спешно вернувшись домой, она рассказала обо всем Осипу, который спокойно сказал, что ей нужно принять ванну и обо всем забыть». Так они и жили.
Чаще всего имя Лили Брик связывают с Владимиром Маяковским, однако он был не первым, кого она решила «раскрутить». Еще до Маяковского Лиля выбрала объектом своего внимания другого, менее громогласного поэта – Константина Липскерова, учившегося живописи у Юона, а поэзии у Брюсова. Первая его публикация была в журнале «Денди» в 1910 году под псевдонимом «Константин Эль». Именно Липскеров и стал тем поэтом, которого Брики повезли с собой в Туркестан до войны, на нем они впервые опробовали свое меценатство, помогали деньгами, поспособствовали изданию первой книги «Песок и розы: стихи», высоко оцененной Ходасевичем. У Липскерова с Лилей вряд ли мог быть роман – если только творческий, в силу известных обстоятельств, сопутствующих личной жизни некоторых поэтов.
Строки Липскерова запомнились гостям Лилиного салона: «Все спеши полюбить, ибо все проходяще и тленно», Лиля восторгалась рифмой: «Его жилета томен вырез» – «Грустит и умирает ирис…». В дальнейшем поэт Серебряного века Липскеров стал успешным советским переводчиком, переложившим на русский язык преимущественно восточную поэзию. Писал он и пьесы, в частности «Надежда Дурова», вместе с другом и соавтором Александром Кочетковым. Александр сочинил знаменитую «Балладу о прокуренном вагоне», в которой есть такие слова: «С любимыми не расставайтесь», эти строчки превратились в песню-шлягер из к/ф «Ирония судьбы, или…». С этой пьесой вышла путаная история: в 1941 году спектакль на тот же сюжет под названием «Давным-давно» поставили в Ленинграде, автором инсценировки выступил драматург Александр Гладков (он же завлит Театра Красной армии, куда они ранее присылали свою пьесу). Липскеров и Кочетков заподозрили Гладкова в плагиате – слишком много было в ней совпадений, однако факт плагиата доказать не удалось, Гладкова же арестовали в 1948 году «за хранение антисоветской литературы» и отправили в лагерь. Интересно, что сам Гладков к Брикам был не вхож – лицом не вышел, но уже позже, ссылаясь на Пастернака, с которым он долго и много общался, передавал его доверительное признание про московский салон Лили, что «квартира Бриков была, в сущности, отделением московской милиции».
В советское время переводчики жили хорошо: они с утра до вечера только и делали, что переводили «национальных поэтов», это была своего рода синекура под названием «Литература народов СССР». Нередко эта самая национальная литература просто писалась набело. В 1940-е годы Липскеров был небедным человеком, все свои гонорары тратил на покупку антиквариата, будь то мебель, бронза или фарфор. В живописи предпочитал «мирискусников», и особенно Константина Сомова. В последние годы он совершенно ослеп, а после смерти за неимением наследников все его богатство распродали. Во многих московских домах появились тогда роскошные вещи из его домашней обстановки, кое-что прикупила себе и Лиля.
«Она была хороша собой, соблазнительна, знала секреты обольщения, умела заинтересовать разговором, восхитительно одевалась, была умна, знаменита и независима. Если ей нравился мужчина и она хотела завести с ним роман – особого труда для нее это не представляло. Она была максималистка, и в достижении цели ничто не могло остановить ее. И не останавливало. Что же касалось моральных сентенций… Романы Лили Юрьевны! Ее раскованное поведение и вольные взгляды порождали массу слухов и домыслов, которые передавались из уст в уста и, помноженные на зависть, оседали на страницах полувоспоминаний. Даже в далекой Японии говорили: „Если эта женщина вызывала к себе такую любовь, ненависть и зависть – она не зря прожила свою жизнь“», – писал сын последнего Лилиного мужа Катаняна, тоже Василий Катанян.
У нас Лиля Брик прочно ассоциируется с именем Маяковского, занимавшего когда-то первое место на пьедестале советских поэтов. Его так и называли – великий пролетарский поэт, а в «Литературной энциклопедии» 1934 года, через четыре года после самоубийства, он еще и «великий художник», внесший большой вклад в «сокровищницу социалистической поэзии». С тех пор лик Маяковского смотрел с фасада почти каждой советской школы вместе с Пушкиным, Толстым и Горьким. Официальный пиетет к Маяковскому служил основой, которая позволяла не только власти, но и фрондерствующему общественному мнению прощать Лиле Брик многие ее грехи, ведь она его муза! Однако сегодня, когда многие кумиры развенчаны, а архивы понемногу открываются, многим Маяковский уже не кажется таким уж «великим художником» (да считать его таковым никто и не требует, что особенно важно), следовательно, и роль Лили при нем требует уже несколько иного, более свободного толкования. Конечно, лучше, если этих толкований будет много, что отчасти согласуется с принципами жизни Лили – свобода и еще раз свобода.